Боюсь, что к своему концу я действительно впадаю в ересь неслыханной простоты.
Но что же делать, если так случилось? Впрочем, мовизм - это и есть простота, но
не просто простота, а именно неслыханная...
Так пел мулат за Зеленым мысом в Кобулетах -
"...обнявшись, как поэт в работе, что в жизни порознь видно двум,- одним концом
ночное Поти, другим - светящийся Батум"...
Но я пытаюсь быть пощаженным, соединив в этом своем сумбурном выступлении ересь
сложности с ересью неслыханной простоты, чего так и не удалось в своей прозе
достигнуть мулату.
Брат и друг обиделись на мое молчание и перестали тревожить меня телеграммами с
мольбами о помощи.
Иногда я совершал набег на Батум с бамбуковыми галереями его гостиниц, с
бархатной мебелью духанов, где подавалось ни с чем не сравнимое кипиани в
толстых бутылках с красно-золотыми этикетками, нанимал ялик, выезжал на
батумский рейд и, сбрасывая с себя одежду, бросался в темную, уже почти ночную
воду акватории, покрытую павлиньими перьями нефти.
Пока мои спутники, два грузинских поэта, оставшихся в ялике, с ужасом
восхищались моим молодецким поступком, я плавал и нырял среди пароходов, черные
корпуса которых были вблизи такими огромными, что рядом с их красными рулями
высотой с двухэтажный дом я сам себе казался зеленым лягушонком, готовым каждый
миг пойти ко дну, как бы затянутый в зловещую пропасть.
Я испугался.
Грузинские поэты вытащили меня за руки в ялик, и я, испуганный и озябший,
натянул одежды на свое мокрое тело, так как нечем было вытереться; грудь моя
была поцарапана о борт ялика, когда меня вытаскивали.
Вскоре, закончив водевиль, я покинул райскую страну, где рядом с крекинг-заводом
сидели в болоте черные, как черти, буйволы, выставив круторогие головы, где
местные наркомы в башлыках, навороченных на голову, ездили цугом в фаэтонах с
зажженными фонарями по сторонам козел, направляясь в загородные духаны пировать,
и их сопровождал особый фаэтон, в котором ехал шарманщик, крутивший ручку своей
старинной шарманки, издававшей щемящие звуки австрийских вальсов и чешских
полек, где старуха-аджарка в чувяках продавала тыквенные семечки, сидя под
лохматым, как бы порванным банановым листом, служившим навесом от солнца...
Едва я появился в холодной, дождливой Москве, как передо мною предстали мои
соавторы. С достоинством, несколько даже суховато они сообщили мне, что уже
написали более шести печатных листов.
Один из них вынул из папки аккуратную рукопись, а другой стал читать ее вслух.
Уже через десять минут мне стало ясно, что мои рабы выполнили все заданные им
бесхитростные сюжетные ходы и отлично изобразили подсказанный мною портрет
Воробьянинова, но, кроме того, ввели совершенно новый, ими изобретенный
великолепный персонаж - Остапа Бендера, имя которого ныне стало нарицательным,
как, например, Ноздрев. Теперь именно Остап Бендер, как они его назвали -
великий комбинатор, стал главным действующим лицом романа, самой сильной его
пружиной.
Я получил громадное удовольствие и сказал им приблизительно следующее:
- Вот что, братцы. Отныне вы оба единственный автор будущего романа. Я
устраняюсь. Ваш Остап Бендер меня доконал.
- Позвольте, Дюма-пер, мы очень надеялись, что вы пройдетесь по нашей жалкой
прозе рукой мастера,- сказал мой друг с тем свойственным ему выражением
странного, вогнутого лица, когда трудно понять, серьезно ли он говорит или
издевается.
- Я больше не считаю себя вашим мэтром. Ученики побили учителя, как русские
шведов под Полтавой. Заканчивайте роман сами, и да благословит вас бог. Завтра
же я еду в издательство и перепишу договор с нас троих на вас двоих.
Соавторы переглянулись. Я понял, что именно этого они от меня и ожидали.
- Однако не очень радуйтесь,- сказал я,- все-таки сюжет и план мои, так что вам
придется за них заплатить. Я не собираюсь отдавать даром плоды своих усилий и
размышлений...
- В часы одинокие ночи,- дополнил мою мысль братец не без ехидства, и оба
соавтора улыбнулись одинаковой улыбкой, из чего я сделал заключение, что за
время совместной работы они настолько сблизились, что уже стали как бы одним
человеком, вернее одним писателем.
Значит, мой выбор оказался совершенно точен.
- Чего же вы от нас требуете? - спросил мой друг.
- Я требую от вас следующего: пункт "а" - вы обязуетесь посвятить роман мне и
вышеупомянутое посвящение должно печататься решительно во всех изданиях как на
русском, так и на иностранных языках, сколько бы их ни было.
- Ну, это пожалуйста! - с облегчением воскликнули соавторы.- Тем более что мы не
вполне уверены, будет ли даже одно издание - русское.
- Молодые люди,- сказал я строго, подражая дидактической манере синеглазого,-
напрасно вы так легко согласились на мое первое требование. Знаете ли вы, что
вашему пока еще не дописанному роману предстоит не только долгая жизнь, но также
и мировая слава?
Соавторы скромно потупили глаза, однако мне не поверили. Они еще тогда не
подозревали, что я обладаю пророческим даром.
- Ну хорошо, допустим,- сказал друг,- с пунктом "а" покончено. А пункт "б"?
- Пункт "б" обойдется вам не так дешево. При получении первого гонорара за книгу
вы обязуетесь купить и преподнести мне золотой портсигар.
Соавторы вздрогнули.
- Нам надо посоветоваться,- сказал рассудительный друг.
Они отошли к окну, выходящему на извозчичий двор, и некоторое время шептались,
после чего вернулись ко мне и, несколько побледнев, сказали:
- Мы согласны.
- Смотрите же, братцы, не надуйте.
- Вы, кажется, сомневаетесь в нашей порядочности? - голосом дуэлянта произнес
друг, для которого вопросы чести всегда и во всем стояли на первом месте.
Я поклялся, что не сомневаюсь, на чем наша беседа и закончилась.
Долго ли, коротко ли, но после разных цензурных осложнений роман наконец был
напечатан в журнале и потом вышел отдельной книгой, и на титульном листе я не
без тайного тщеславия прочел напечатанное мне посвящение.
Пункт "а" был свято выполнен.
- Ну а пункт "б"? - спросило меня несколько голосов в одном из английских
университетов.
- Леди и гамильтоны,- торжественно сказал я словами известного нашего вратаря,
который, будучи на приеме в Англии, обратился к собравшимся со спичем и вместо
традиционного "леди и джентльмены" начал его восклицанием "леди и гамильтоны",
будучи введен в заблуждение нашумевшей кинокартиной "Леди Гамильтон".
...- Ну а что касается пункта "б", то с его выполнением мне пришлось немного
подождать. Однако я и виду не подавал, что жду. Молчал я. Молчали и соавторы. Но
вот в один прекрасный день мое ожидание было вознаграждено. Раздался телефонный
звонок, и я услышал голос одного из соавторов:
- Старик Саббакин, нам необходимо с вами повидаться. Когда вы можете нас
принять?
- Да валяйте хоть сейчас! - воскликнул я, желая несколько разрядить официальный
тон, впрочем смягченный обращением ко мне "старик Саббакин".
("Старик Саббакин" был одним из моих псевдонимов в юмористических журналах.)
Соавторы появились хорошо одетые, подтянутые, строгие.
- Мы хотим выполнить свое обязательство перед вами по пункту "б".
С этими словами один из соавторов протянул мне небольшой, но тяжелый пакетик,
перевязанный розовой ленточкой. Я развернул папиросную бумагу, и в глаза мне
блеснуло золото. Это был небольшой портсигар с бирюзовой кнопочкой в замке, но
не мужской, а дамский, то есть раза в два меньше.
Эти жмоты поскупились на мужской.
- Мы не договаривались о Том, какой должен быть портсигар - мужской или
дамский,- заметил мой друг, для того чтобы сразу же пресечь всяческие
словопрения.
Мой же братишка на правах близкого родственника не без юмора процитировал из
чеховской "Жалобной книги":
- Лопай, что дают.
На чем наши деловые отношения закончились, и мы отправились обмыть дамский
портсигарчик в "Метрополь".
Роман "Двенадцать стульев", надеюсь, все из вас читали, и я не буду, леди и
гамильтоны, его подробно разбирать. Замечу лишь, что все без исключения его
персонажи написаны с натуры, со знакомых и друзей, а один даже с меня самого,
где я фигурирую под именем инженера, который говорит своей супруге: "Мусик, дай
мне гусик" - или что-то подобное.
Что касается центральной фигуры романа Остапа Бендера, то он написан с одного из
наших одесских друзей. В жизни он носил, конечно, другую фамилию, а имя Остап
сохранено как весьма редкое.