принадлежностей художника и пятнадцати су, у него не было ничего за душой.
Все, что он имел когда-то, ушло в ломбард. Стефен встал и открыл буфет.
Там лежала половина твердой, как камень, булки и кусочек сыра. Амедео уже
третьи сутки пропадал где-то - верно, опять загулял и отыщется где-нибудь
на другом конце города в бесчувственном состоянии. Из соседней комнаты
сквозь смежную дверь доносились крики - там началась супружеская
перебранка. На улице галдели ребятишки, игравшие на грязном тротуаре.
Несмотря на распахнутое настежь окно, в комнате было душно - от большого,
утомленного города, лежавшего за стенами дома, не веяло прохладой. Из
треснувших досок, как всегда по вечерам, начинали выползать тараканы.
чувством одиночества и пустоты, раздиравшим сердце Стефена. Опьянение
работой кончилось, и его снова потянуло к Эмми, еще сильнее, чем прежде. У
него не было, как у Одиссея, магической травы, чтобы защититься от ее чар.
Он уже корил себя за то, что не позвал ее поглядеть картину. А завтра Эмми
уже не будет здесь, завтра она уедет на юг с труппой Пэроса... Теперь он
не увидит ее по меньшей мере полгода, если вообще увидит когда-нибудь. Ему
вспомнилась безнадежная страсть, которую питала к нему мадам Крюшо, и он
содрогнулся при мысли о том, как зло подшутила над ним судьба, заставив
его теперь играть ту же постыдную роль.
книги, а выйти на улицу не хватало сил - так смертельно он устал. Когда
смерклось, он прилег на кровать, но уснуть не мог.
Снова перед его глазами замелькали спицы колес: фургоны цирка Пэроса
покинут вечером Париж и покатят по дорогам к залитому солнцем Лазурному
берегу... И сердце его сжала тоска. Внезапно какая-то мысль осенила его.
На секунду он замер, остановившись посреди комнаты. Может ли он это
сделать? Во всяком случае, попытаться может. Он схватил шляпу, выбежал из
комнаты и нетвердым шагом устремился по направлению к бульвару Жюля Ферри.
7
последние дни октября, небом цирк Пэроса раскинул к вечеру свой
парусиновый городок в обрамлении пестрых, красочных фургонов. Некоторые из
балаганов уже были открыты, вертелась карусель, играла жиденькая музыка, и
зазывалы изощрялись вовсю перед еще немногочисленными зеваками.
галстуке - костюме, задуманном как квинтэссенция шика парижской богемы,
дабы поразить воображение сельского жителя, - стоял на своем обычном
месте, у крайнего балагана, и глубоко вдыхал чистый воздух, пахнувший
апельсиновой кожурой, свежими опилками, дубовой корой, дымом и лошадиным
потом. Возле балагана был установлен мольберт с пестрым плакатом,
оповещавшим о том, что Стефен - не кто иной, как "Grand Maitre des
Academies de Londres et Paris" [Великий магистр Лондонской и Парижской
академий (франц.)], и "с ручательством за сходство портретов с
оригиналами" пишет их - как в профиль, так и в фас "самым первосортным
углем" - всего за пять франков, а в красках высшего качества - за семь с
половиной, "выполнением будете довольны, имеются прекрасные отзывы от
высочайших коронованных особ европейского континента".
доносились пронзительные звуки кларнета. Стефен чувствовал себя на
редкость здоровым, кашель его, казалось, совсем прошел. Он ни разу не
пожалел о том, что три недели назад, повинуясь внезапному побуждению,
отправился к Пэросу. Словом, он был почти счастлив.
хорошенькое личико нельзя не запечатлеть. Не смущайтесь. Увековечьте себя
для потомков.
за руки, перед Стефеном. Собравшись с духом, молодая женщина шагнула
вперед. Она не была красавицей, но Стефен, быстрыми штрихами набрасывая ее
головку на большом листе бумаги, стоявшем на мольберте, сделал ее
миловидной, сохранив притом портретное сходство. Затем он очень точно
воспроизвел тонкое кружево наколки, ручную вышивку на манжетах и,
наученный опытом, не забыл и большую брошь-камею, как видно, фамильную
реликвию, приколотую на груди.
вслух свое одобрение портрету, когда он был закончен, и через несколько
минут Стефену пришлось снова приняться за работу. Такой труд был для него
чисто механическим, он изготовлял портреты, не задумываясь ни на секунду.
Впрочем, порой он развлекался, позволяя себе несколько иронически
воспроизводить некоторые из своих моделей, подчеркивая какую-нибудь
характерную черточку - бычий взгляд, или торчащие уши, или нос башмаком, -
а если клиент начинал горячиться, что случалось чаще всего субботними
вечерами, тогда Стефен не без ехидства набрасывал какую-нибудь остроумную
карикатуру, которая почти всегда вызывала у зрителей смех.
главном балагане, и Стефен снял с мольберта плакат, сбросил блузу и
галстук и, пробравшись сквозь лабиринт палаток и канатов, проник за
невысокую загородку позади одного из фургонов. Здесь, перед жаровней с
горячими углями, сидел на корточках маленький сморщенный человечек в
засаленных плисовых бриджах и потертых крагах и готовил еду. Он был
кривоног, коротко острижен, острые черты его худого морщинистого лица
смягчал плоский нос со сломанной переносицей. У него были круглые, как
бусинки, немигающие глаза, в которых играли отблески тлеющих в жаровне
углей.
свиной анжерской колбасы, которую я раздобыл на улице Туссен. Этот город
славится двумя вещами. Свиная колбаса - одна из них.
Джо-Джо, который в молодости работал жокеем, потом был букмекером, потом
конюхом, потом подручным букмекера и, наконец, в Лоншане окончательно
потерял работу, был великим мастером раздобывать пропитание. У него
имелись знакомства во всех уголках Франции. Никто не умел так торговаться
на рынке, как он, или стянуть отбившегося от наседки цыпленка с
придорожной фермы.
представления, - сказал Стефен, ставя на жаровню жестяной кофейник. -
Завтра до трех мы свободны. Я думаю пойти взглянуть на реку.
все известие. - Хорошее песчаное дно и прорва отличной рыбы... Я бы
поставил на ночь удочки, если б была возможность. Вообще этот край хорош:
Боли, Тур и особенно Невер. Вино, правда, слабовато, но жратва - первый
сорт, а уж девочки... У здешних девчонок есть на что посмотреть - и
спереди и сзади... - Он присвистнул и отвернулся.
штанах и свитере защитного цвета. Он был высок и тощ, так тощ, что походил
на скелет, а лицо и руки его - то есть все, что не было скрыто одеждой, -
покрывала медно-красная, шелушащаяся сыпь, напоминавшая рыбью чешую. Это
был Жан-Батист, деливший этот фургон - один из самых захудалых - со
Стефеном и Джо-Джо. Жан-Батист был кроткий, молчаливый, грустный человек,
страдавший очень редким видом хронического псориаза - недуга неизлечимого,
но безболезненного и позволявшего ему зарабатывать скромные средства к
существованию, выставляя себя напоказ всем желающим в аттракционе:
"Человек-аллигатор - плод союза свирепого самца из отряда ящеровых и
чемпионки по плаванию с реки Амазонки".
интимностей.
он извлекал следующим путем: не спеша, постепенно он обнажал свое тело,
начиная от верхних конечностей, и доходил до пупка, после чего
останавливался, окидывал взглядом аудиторию и восклицал мелодраматическим
тоном, пуская в ход последнюю зловещую приманку:
обозрения в маленькой палатке в конце прохода. Детям и подросткам вход
воспрещен. Дополнительная плата за обозрение упомянутых выше интимных
подробностей - всего пять франков.
большой жестяной банкой супа, над которой поднимался ароматный пар,
последовали хрустящие сочные куски колбасы с острой приправой из местных
трав. Подливку ели со сковородки, окуная в нее ломти свежего хлеба,
отрезанные карманным складным ножом. Только вступив в труппу Пэроса, узнал
Стефен, как вкусна еда на свежем воздухе. Потом пили кофе - горячий,
крепкий, с большим количеством гущи, сваренный в той же жестянке, что и
суп. Наконец Джо-Джо свернул сигарету и с видом фокусника извлек из
заднего кармана брюк бутылку крепкого местного ликера.
Бутылка пошла по рукам: они пили прозрачную, обжигающую глотку жидкость
прямо из горлышка. Джо-Джо причмокнул, смакуя ликер:
апельсинов.
Корнев Павел
Прозоров Александр
Дальский Алекс
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Василенко Иван