Литейный цех помещался в старом каменном сарае. В одном углу здесь стоял
литейный барабан, в другом - работали шишельники. Литейный цех отливал из
меди масленки. Ване нравилось, что они важно назывались "масленкки
Штауфера". Нравилось Ване и то, что масленки Штауфера были очень нужны для
разных заводов - без них ни один станок не мог работать: так, по крайней
мере, утверждала вся четвертая бригада. Ваня нарочно выбегал смотреть, как
полная подвода, нагруженная небольшими ящиками, отправлялась на вокзал. В
ящиках лежали масленки, никелированные, совсем готовые, завернутые в
бумагу.
в диаметре, таких же размеров делались и шишки. С первого же дня Ваня стал
входить в работу. Конечно, техника ему давалась не сразу. Бывало, что
шишка развалится у него в руках, когда, проткнув ее песчаное тело тонкой
проволокой, он укладывал шишки на фанерный лист, чтобы отправить их в
сушилку. Но уже через неделю он научился деревянным молотком придавать
шишке определенную плотность в форме, научился сообщать песку необходимую
влажность, осторожно вынимать шишку из формы и протыкать проволокой и если
еще не умел делать ста шишек за четыре часа, то шестьдесят выходило у него
свободно. Соломок Давидович платил ребятам по копейке за каждую шишку:
Филька, Кирюшка и Петька говорили, что это очень мало&27.
новое. Перед каждым днем он останавливался, чуть-чуть задыхаясь от силы
новых впечатлений, оглядывался на новых друзей и требовал от них
разьяснений.
оркестром, многое о нем рассказывали, умели напевать "Марш милитэр" и марш
из "Кармен", а "Смену караула" напевали на такие слова:
настоящих тайнах оркестра разбирались немногие: Володя Бегунок, Пеьтька
Кравчук и Филька Шарий, потому что Володя играл на второй трубе, Петька на
пиколке&28, а Филька был самый высокий класс - первый корнет. Ване тоже
захотелось играть на чем-нибудь, но приходилось ожидать, пока он получит
звание колониста: воспитанников в оркестр не принимали. А пока наступит
этот счастливйый момент, Ваня не пропускал ни одной сыгровки. Услышав
сигнал "сбор оркестра", он первым приходил в тот класс, где обыкновенно
оркерстр собирался. В первые дни дежурные по оркестреу старались его
"выставить", но потом к нему привыкли, так уже и считали, что Ваня
Гальченко - будущий музыкант. В оркестре Ване все нравилось: и блестящий
белый хор инструментов - с серебром, как уверял Володя Бегунок, - целых
тридцать штук, и восемь черных кларнетов, и хитрые завитки тромбонов, и
пульты, и строгость полного, веселого старика-дирижера Виктора Денисовича,
его язвительные замечания.
Данилу Горовому, после очередного недоразумения с си-бемоль.
молча облизывает огромный мундштук своего баса. Виктор Денисович сердито
смотрит на Горового; подняв лица от своих мундштуков, смотрят на Горового
и все сорок музыкантов. Виктор Денисович продолжает:
что он не отличается остроумием, но не может он молчать сейчас, не может
оставить без возражения обидного намека на морского льва. Морской лев - у
него даже ног нету, а голова собачья. И Горовой с пренебрежением отводит
глаза от дирижера и говорит тихо:
и Ваня Гальченко, и сам Данило Горовой. Чей-то голос прибавляет к смеху
одинокую реплику:
оркестра, стучит тоненькой палочкой по пульту:
сложная музыка. Но оркестр притягивает его не только музыкой. В колонии
говорили, что оркестр, существуя пять лет, ни разу не отдувался на общем
собрании. Старшиной оркестра ходил Жан Гриф, высокий, черноглазый юноша из
девятой бригады. Ваня и смотреть на него остерегался, а не то
разговаривать... Если же смотрел, так только тогда, когда Жан выделывал
какое-нибудь соло на своем коротеньком корнете, и ничего, кроме нот и
палочки дирижера, не видел.
и на физкультурной площадке. С таким же почтением смотрел он на Перлова, у
которого голова всегда победоносно забинтована: о нем гремит слава
отчаянного форварда. Затаив дыхание, Ваня слушал рассказы о величественных
матчах волейболистов. Славились и городошники. Их капитан Крусков говорил:
наших пацанов хоть и не сильный удар, а зато как повернет, каждым концом
зацепит.
останавливался перед ним, прочитывал сотни его потрясающих вопросов,
картин, загадок, чертежей, труднейших математических формул. Нарисованное
окно, в окно смотрит девочка, а внизу вопрос:
стены смотрели на юг? И тут же нарисована симпатичная избушка, а на ней
флаг.
премии получили. А когда будет осень, Петр Васильевич повесит новую. Я в
прошлую зиму четыре тысячи очков заработал на ребуснике.
странная: Маленький. А на самом деле он был страшно большой, самый высокий
человек в колонии и худой-худой. У него были и ноги худые и шея худая, и
нос худой, а все-таки это был веселый, неутомимый человек. Самое же
главное - он был какой-то "не такой", как говорили пацаны. Они
рассказывали о нем много смешных историй, но в то же время стаями,
обуреваемые сложнейшими планами, проектами и начинаниями, ходили за ним.
Видно, у Маленького был приметливый глаз. Уже на второй день он увидел
Ваню, пробегавшего через двор, и закричал:
очутился возле Вани:
что-то такое растет - не то усы, не то как будто нарочно; глаза
ярко-голубые, напористые.
может, ты стихи пишешь? А что же ты умеешь делать?
грязь, и он сказал, подняв лицо и прищурив один глаз:
Кажется, ты человек деловой.
шагов и исчез между двумя зданиями. Через цветник, он, кажется, просто
перешагнул.
бригаду, но никто не знал, что такое гребной автомобиль. Млух о том, что
Петр Васильевич Маленький собирается с Ваней делать гребной автомобиль,
сильно взбудоражил четвертую бригаду. Оказалось, что у колонистов
четвертой бригады были свои планы на Маленького: с теми в воскресенье он
идет ловить рыбу в каком-то таинственном озере в десяти километрах, с
другими затевает сложную игру, с третьими отвоевал у совета бригадиров
комнату и в ней устраивает что-то.