Чтение 31–й страницы книги ~Петр и Алексей~

ей, а кстати и нам, фрейлинам, воды в вино, что на подоб-
ных пирах считается великим преступлением.

В конце ночи - мы просидели за столом от шести
часов вечера до четырех утра - несколько раз подходила
царица к дверям, вызывая царя и спрашивая:
- Не пора ли домой, батюшка?

- Ничего, Катенька! Завтра день гулящий,- отве-
чал царь.

Приподымая занавеску и заглядывая в мужское от-
деление, я видела каждый раз что-нибудь новое.

Кто-то, шагая прямо через стол, попал сапогом в блю-
до с рыбным студнем. Этот самый студень царь только
что совал насильно в рот государственному канцлеру Го-
ловкину, который терпеть не мог рыбы; денщики держали
его за руки и за ноги; он бился, задыхался и весь побаг-
ровел. Бросив Головкина, царь принялся за ганновер-
ского резидента Вебера; ласкал его, целовал, одною рукою
обнимал ему голову, другою - держал стакан у рта, умо-
ляя выпить. Потом, сняв с него парик, целовал то в заты-
лок, то в маковку; подымал ему губы и целовал в десны.
Говорят, причиной всех этих нежностей было желание царя
выпытать у резидента какую-то дипломатическую тайну.
Мусин-Пушкин, которого щекотали под шеей - он очень
боится щекотки, а царь приучает его к ней - визжал, как
поросенок под ножом. Великий адмирал Апраксин пла-
кал навзрыд. Тайный советник Толстой ползал на чет-
вереньках; он, впрочем, как оказалось впоследствии, не
был слишком пьян и притворялся, чтобы больше не пить.
Вице-адмиралу Крюйсу раскроили голову бутылкою. Князь
Меншиков упал замертво со страшно посиневшим лицом:
его растирали и приводили в чувство, чтобы он не умер: на
таких попойках часто умирают. Царского духовника, архи-
мандрита Федоса, рвало. "Ох смерть моя! Матерь Пресвя-
тая Богородица!"- жалобно стонал он. Князь-папа храпел,
навалившись всем телом на стол. лицом в луже вина.

Свист, рев, звон разбитой посуды, матерная брань
оплеухи, на которые уже никто не обращал внимания -
стояли в воздухе. Смрад, как в самом грязном кабаке.
Кажется, если бы прямо со свежего воздуха привели кого-
нибудь сюда, его сразу стошнило бы.
У меня в глазах темнело; иногда я почти теряла соз-
нание. Человеческие лица казались какими-то звериными
мордами, и страшнее всех было лицо царя - широкое,
Округлое, с немного косым разрезом больших, выпуклых,
точно выпученных, глаз, с торчащими кверху острыми
усиками - лицо огромной хищной кошки или тигра. Оно
было спокойно и насмешливо. Взор ясен и проницателен.
Он один был трезв и с любопытством заглядывал в са-
мые гнусные тайны, обнаженные внутренности человече-
ских душ, которые выворачивались перед ним наизнанку
в этом застенке, где орудием пытки было вино.
Князя-папу разбудили и подняли со стола. Под сто-
лом князь-кесарь тоже успел выспаться. Их заставили
вдвоем друг против друга плясать, поддерживая под ру-
ки, так как оба едва стояли на ногах. Папа в шутовской
тиаре, венчанный голым Вакхом, имел в руке крест из
Чубуков. Кесарь - в шутовской короне, со скипетром в
руке. Царевич лежал на полу, совершенно пьяный, как
мертвый, между этими двумя шутами, двумя призраками
Древнего величия - русским царем и русским патриархом.
Что было потом, не помню, да и вспоминать не хочу -
слишком гадко.

На соседних кораблях пробили зорю. И у нас послы-
шался звук барабана: сам царь- он отличный барабан-
щик - бил отбой. Это значило: "с Ивашкой Хмельниц-
ким (русским Вакхом) была великая баталия, и он всех
победил. Гренадеры выносили на руках пьяных вельмож,
как тела убитых с поля сражения.

Когда мы увидели небо, нам показалось, что мы выхо-
дим, говоря высоким слогом, из ада, а низким - из по-
мойной ямы.

9 мая

Сегодня царь с большим флотом выехал из Петер-
бургa для военных действий против шведов.

20 мая

Давно не писала дневника. Ее высочество была больна
после попойки. Я от нее не отходила. Да и что писать?
Все так печально, что говорить и думать не хочется. Будь
что будет.
25 мая

Я не ошиблась. Мир оказался недолгим. Опять про-
бежала черная кошка между царевичем и ее высочеством;
опять по целым неделям не видятся. Он тоже болен. Док-
тора говорят, чахотка. Я думаю, просто водка.

4 июня

Пришел царевич, одетый по-дорожному, в сером не-
мецком рейзероке, поговорил о чем-то постороннем и
вдруг объявил:
- Adieu. Ich gehe nach Karlsbad.
Прощайте. Я еду в Карлсбад (нем.).

Кронпринцесса так растерялась, что не нашлась, что
сказать, даже не спросила, надолго ли. Я думала, он
шутит. Но оказалось, почти тотчас, выйдя от нас, царевич
сел в почтовую карету - и был таков. Говорят, в самом
деле, едет на воды лечиться.
И вот мы одни, без царя и царевича.
Родители ее высочества, должно быть, поверив глупым
здешним сплетням, рассердились на нее и тоже перестали
ей писать. Мы покинуты всеми.

7 июля

Письмо царя к ее высочеству:
"Я бы не хотел вас трудить також против совести моей
думать; но отлучение супруга вашего, моего сына, принуж-
дает меня к тому, дабы предварить лаятество необуздан-
ных языков, которые обыкли истину превращать в ложь.
И понеже уже везде прошел слух о чреватстве вашем вящше
года, того ради, когда благоволит Бог вам приспеть к рож-
дению, дабы о том заранее некоторый анштальт учинить,
о чем вам донесет г. канцлер гр. Головкин, по которому
извольте неотменно учинить, дабы тем всем, ложь любя-
щим, уста заграждены были".

Учинили анштальт: приставили к ее высочеству трех
почти незнакомых ей женщин, канцлершу Головкину,
генеральшу Брюс да старую бабу-шутиху, князь-игуменью
Ржевскую, ту самую, что плясала во время попойки. Эти
три мегеры не спускают с нее глаз, "охраняют" или по-
просту шпионят.

Что все это значит? Чего боятся? Какого обмана?
Неужели подмены ребенка, девочки мальчиком, по про-
искам тех, кто желает утвердить наследство за родом ца-
ревича? Или это чрезмерная любезность царицы?
Теперь мы только поняли, как подозревают и нена-
видят нас. Вся вина Шарлотты в том, что она - жена
мужа своего. Отец против сына, а мы между них, как между
двух огней.

"Послушно исполню волю-вашего величества о назна-
чении трех женщин для моей охраны,- ответила Шар-
лотта царю,- тем более, что мне и на ум никогда не при-
ходило намерение обмануть ваше величество и кронпринца;
по сему столь странное и мною незаслуженное распоря-