своем ребенке. Я всегда решительно все готова была сделать для Янины и
горжусь этим. Как мать я все, все делала для нее. Я бы за нее в огонь
бросилась...
сама бросилась бы, но и других туда готова бросить".
раздорам, видя в них предвестник беспощадной драки из-за клочков
наследства, которых мне не удастся лишить их. Но теперь мне противно, а
главное - скучно их слушать. Надо раз и навсегда разрешить денежный
вопрос. Пусть дадут мне умереть спокойно.
сделаю именно то, что казалось мне величайшим безумием...
жестким, недоверчивым взглядом. Они ждали, они насторожились.
крестьянином, арендовавшим у нас мызу. Все он отдал детям, а они, обобрав
отца при жизни, предоставили ему умирать с голоду... А то еще и так
бывает: затянется чересчур агония, - детки положат старику на голову две
подушки и нажмут немножко...
заговорил другим тоном:
в нескольких банках; и здесь, и в Париже, и за границей. Да еще
недвижимость, - дома, земли, фермы.
смели поверить. Я заметил, как тонкая рука Гюбера то широко раскрывалась,
то нервно сжималась в кулак.
вместе с разделом наследства от матери. За собой я оставлю в пожизненное
пользование Калез - дом и парк (расходы по поддержанию в порядке и по
ремонту - на ваш счет). О виноградниках я больше слышать не хочу. Будете
мне выплачивать через нотариуса ежемесячную ренту, - остается только
определить ее сумму. Передай-ка мне бумажник, Гюбер... да, да в левом
кармане моего пиджака.
конверт.
отнести этот пакет нотариусу Аркаму... Или нет, лучше позвони по телефону,
попроси его прийти, я сам передам ему пакет и смогу тогда при тебе
подтвердить ему мою волю.
заставить себя думать о матери. Конверт он вертел в руках.
разрешаю.
пожирал глазами опись. Женевьева не вытерпела: она встала и, вытянув шею,
с жадностью заглядывала через плечо брата.
Гюбер - деловой человек, финансист, попавший в затруднительное положение,
отец семейства; Женевьева - мать семейства; они нежданно получили
миллионы, которые считали потерянными для себя. Нет, я и не видел в них
ничего ужасного. Меня удивляло другое - собственное мое равнодушие. Я был
подобен человеку, который перенес операцию и, очнувшись, говорит, что он
ничего не почувствовал. Я вырвал из своей души то, к чему был, как мне
казалось, глубоко привязан, то, что крепко вросло в самое мое нутро.
облегчения: мне было легче дышать. В сущности, что я делал уже многие
годы? Все пытался избавиться от своего состояния, наделить им кого-нибудь,
но обязательно чужого человека, не принадлежащего к моей семье. Всегда я
обманывался, сам не знал, чего я хочу. Мы никогда не знаем, чего мы в
действительности хотим, и вовсе не любим того, что, думается нам, мы
любим.
они не могут принять такой жертвы с моей стороны, они не хотят, чтобы я
всего лишил себя ради них.
Гюбер настаивал:
уж болен, как тебе кажется. Тебе еще нет семидесяти, а при грудной жабе
люди доживают до глубокой старости. Через некоторое время ты раскаешься.
Если хочешь, я избавлю тебя от материальных забот. Но владей себе спокойно
тем, что тебе принадлежит... Мы хотим только, чтобы все было по
справедливости. Мы всегда хотели только справедливости.
сказал, что решение мое неизменно и впредь говорить об этом мы будем лишь
в присутствии нотариуса. Они направились к двери, я, не поворачивая
головы, произнес:
тысячи франков своему сыну Роберу, - я обещал ему. Напомни мне об этом,
Гюбер, когда мы будем подписывать у нотариуса акт.
душевной не заметила тут никакого подвоха. Широко раскрыв глаза от
удивления, она быстро произвела подсчет:
слишком много?
18
воде, затопившей рытвины, отражается мутная лазурь небосвода. Все меня
занимает так же, как в те дни, когда Калез принадлежал мне. Моего здесь
нет теперь ничего, а я не чувствую своей бедности. Льют дожди; в бессонные
ночи я слышу их плеск, знаю, что из-за них гниет виноград, и все так же
печалюсь, так же боюсь, как бы не погиб урожай, как и в те времена, когда
я был хозяином виноградников. Думал я, что мне дорога моя собственность, а
теперь понял, что во мне говорила вошедшая в плоть и кровь безотчетная
привязанность к земле, инстинкт крестьянина, сына крестьянского,
рожденного теми, кто испокон веков с тревогой вопрошает горизонт, что он
сулит: дождь или погожий день. Рента, которую я должен ежемесячно
получать, будет накапливаться у нотариуса: мне ведь ничего не нужно, и в
сущности никогда не было нужно. Всю жизнь я был пленником страстей,
которые в действительности не владели мной. Как собаку, что воет по ночам
на луну, меня завораживал отраженный свет, отблеск. Подумайте, проснуться
в шестьдесят восемь лет! Возродиться перед самой смертью! О, если бы дано
мне было пожить еще несколько лет или хоть несколько месяцев, даже
несколько недель...
За мной будут ходить Амели и Эрнест, служившие при Изе, они умеют делать
уколы; у меня под рукой все необходимые лекарства: ампулы морфина и
нитрита. Сын и дочь - в городе, все хлопочут, все заняты делами по
наследству, и в Калезе появляются лишь в тех случаях, когда им нужны
какие-нибудь сведения для оценки той или иной части моего имущества. Все
идет довольно мирно, без особых споров; из страха прогадать при дележе они
приняли комическое решение все делить пополам, даже комплекты камчатного
столового белья, наборы рюмок и сервизы. Они готовы разрезать надвое
старинный гобелен или ковер, только бы он не достался кому-нибудь из них
одному. Оба предпочитают все получить в разрозненном виде, зато поровну.
Они ведь хотят, чтобы все было по справедливости, вот как они ее понимают
- справедливость. Всю жизнь они украшали весьма пышными наименованиями
самые низкие страсти... Нет, нет, - отказываюсь от своих слов, вычеркиваю
их. Как знать, может быть, и они в плену у страсти, которая на самом-то
деле не пустила в них глубоких корней?
поражение и сдался. Они, видите ли, меня "одолели". Все же при каждом
своем приезде в Калез они держат себя весьма почтительно и все благодарят
меня. Однако я вызываю у них удивление. Особенно настороженно наблюдает за
мной Гюбер, у него нет уверенности, что я сложил оружие. Да успокойся ты,
бедняга! Когда меня привезли в Калез выздоравливать, я и тогда не был
очень-то опасен для вас... А уж теперь-то!..
поднимающихся друг над другом, а между темными их вереницами клубится
туман - туман и дым: там жгут сорную траву; да еще вьется дымка испарений
от напоенной дождями земли. Ведь сейчас у нас осень, гроздья, осыпанные
дождевыми каплями, блещущими между ягодами, уже не нальются сладкими
соками, - все отнял у них дождливый август. Не вернуть им потерянного.
Поздно! Но для человека, может быть, никогда не бывает поздно. Я твержу
Шилова Юлия
Афанасьев Роман
Перумов Ник
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Конюшевский Владислав