Чтение 31–й страницы книги ~Норвежский лес~

неправильные и отвратительные мысли.
Она несколько раз помотала головой.
- Будь я такой красивой и умной, как она, я бы, наверное, стала более
порядочным человеком. Когда такая красивая и умная, что еще нужно? Когда
все тебя так носят на руках, зачем не давать жить и издеваться над теми,
кто некрасивее и слабее тебя? Ведь никаких причин так поступать нет...
- Она непорядочно поступила с вами?
- Если рассказывать по порядку, она была патологическая лгунья. Кроме как
патологией, это никак нельзя было назвать. Говорила, что только в голову
взбредет. Говоря так, сама начинала верить, что это правда. А чтобы ее
слова сходились одно с другим, приплетала туда все вокруг. Обычно о таком
бы сразу подумал, что что-то не сходится, или просто посмеялся бы, но у
нее голова работала очень быстро, так что она успевала продумать все. В
итоге никто и догадаться не мог, что это неправда. Никто, во-первых, и
подумать не мог, что такая красивая девочка по всяким пустякам будет
врать. Я тоже не могла. Я ведь за шесть месяцев выдуманных ею историй
прослушала без счету и ни на грамм никогда не усомнилась. даже когда все
до последнего слова было враньем. Вот ведь дура была!
- А что это были за истории?
- Да самые разные, - с жаром в голосе сказала она, смеясь. - Я ведь уже
говорила? Стоит человеку начать врать в чем-то одном, и он, чтобы не
попасться, продолжает врать до бесконечности. Болезнь даже такая есть. Но
у больных людей вранье в основном безобидное, и окружающие, как правило,
сразу о нем догадываются. Но в ее случае было иначе. Она, чтобы себя
обезопасить, не гнушалась ничем, даже такой ложью, которая могла кому-то
повредить, и использовала все, что только можно. И количество лжи, которую
она говорила, напрямую зависело от того, кто ее собеседник. С теми, с кем
легко было попасться на лжи, например, с мамой или близкими друзьями, она
врала не так много. Если и врала, то со всей осторожностью. И говорила
только такое вранье, какое ни за что не могло бы обнаружиться. А если
вдруг и обнаруживалось, из ее прекрасных глаз слезы текли рекой, и она
оправдывалась и просила прощения, прямо умоляла. Никто тогда больше на нее
сердиться не мог.
Почему она выбрала меня, до сих пор не понимаю. Выбрала она меня в
качестве жертвы, или она меня выбрала, чтобы получить какую-то помощь, до
сих пор не могу понять, ну никак. Теперь-то, конечно, это уже все равно.
Теперь уже все кончилось, и вот во что я в итоге превратилась.
Мы немного посидели в тишине.
- Она повторила то, что мне сказала ее мать. Что ходила мимо моего дома, и
ей понравилось, как я играю на пианино, что ей случалось несколько раз
видеть меня на улице, что она меня обожает... "Обожаю", говорит. Я, как
это услышала, покраснела. Как не покраснеть, когда такой красивый, как
куколка, ребенок, говорит, что тебя обожает. Но думается, что до конца это
враньем не было. Мне-то, конечно, было уже за тридцать, ни красивой, ни
умной, как она, я не была, талантами не блистала, но, может быть, было
что-то, что ее во мне привлекало? От того, может, что ей этого чего-то
недоставало, скажем? Наверное, поэтому я ее заинтересовала. Сейчас мне так
кажется, когда вспоминаю. Не подумай, что я этим похвастать хочу.
- Да я понимаю.
- Она сказала : "Я ноты принесла, можно я сыграю?" "Сыграй", разрешила я.
И она сыграла "Инвенцию" Баха. Было это, как бы тебе сказать, очень
интересное исполнение. Или даже не столько интересное, сколько странное, в
общем, отличное от обычного. Играла она, конечно, не так уж хорошо.
Училась-то она не в специальной школе, и заниматься тоже то начинала, то
бросала, как самой вздумается. Если на вступительных экзаменах в
музыкальной школе так сыграть, провал будет однозначный. И все же ее
стоило послушать. Хоть на девяносто процентов это никуда не годилось, но
самые ключевые места, то есть остальные десять процентов, она играла как
следует. А ведь это была "Инвенция" Баха! Поэтому я ей заинтересовалась.
Подумала, что же это вообще за ребенок?
Конечно, на свете много детей, которые играют Баха намного лучше. Есть
дети, которые сыграют это в несколько десятков раз лучше ее. Но при таком
исполнении тем не менее редко бывает, чтобы оно было наполненным. Как раз
обычно оно получается совершенно пустое. А она играла хоть и слабенько, но
в ее игре было нечто, могущее очаровывать людей, по крайней мере меня. Вот
я и подумала. Подумала, что уж ее-то если поучить, то толк будет. Конечно,
нечего было и думать о том, чтобы опять с нуля заставить ее заниматься и
сделать из нее профессионала, но я подумала, что, может быть, смогу
сделать из нее счастливую пианистку-любительницу, чтобы она, как я тогда -
да, впрочем, и сейчас - могла играть на пианино, получая удовольствие, и
для себя самой. Но все это были бесплодные мечты. Она была не из тех, кто
делает что-то для себя самого, укрывшись от всех. Она использовала все
средства для того, чтобы добиться похвалы от других, и все тщательно
просчитывала. Она досконально знала, как добиться восхищения и похвалы от
людей. даже то, каким образом надо играть, чтобы привлечь меня. Все было
просчитано совершенно точно. Потому она, наверное, и разучила как следует
только самые важные места. Я в этом уверена.
И все равно даже сейчас, когда я это знаю, все равно считаю, что играла
она здорово. даже сейчас, если мне придется услышать ее игру опять, у
меня, наверное, сердце забьется сильнее. даже учитывая все ее недостатки,
все ее интриги и ложь.
Она хрипло закашлялась, замолчала и некоторое время сидела молча.
- И вы взяли ее в ученицы?
- Да, раз в неделю, утром в субботу. В школе, в которую она ходила, не
было уроков по субботам. Ученица она была очень странная, ни разу не
прогуляла, никогда не опаздывала. Готовилась тоже как следует. После
занятий мы с ней ели пирожные и разговаривали.
Тут она спохватилась и посмотрела на часы на руке.
- Не пора ли нам назад, а то я за Наоко беспокоюсь немного? А ты про Наоко
уже не забыл часом?
- Ну вот еще, - сказал я, смеясь. - Просто увлекся, вас слушая.
- Хочешь знать, что было дальше, расскажу завтра. История длинная, за раз
все не расскажешь.
- Ну вы прямо как Шехерезада.
- Ага, не выйдет у тебя в Токио уехать, - засмеялась и она.
Мы пошли по той же дороге, по которой пришли, и, пройдя через лес,
вернулись в квартиру.
Свеча погасла, свет в гостиной тоже был выключен. Лишь слабый свет
ночника, стоявшего рядом с кроватью, проникал из приоткрытой двери спальни
до самой гостиной.
На диване, окутанном этим неясным полумраком, одна сидела Наоко. Она
переоделась во что-то вроде халата и сидела на диване, плотно запахнув
свое одеяние, так что ворот скрывал шею, и подтянув колени к груди. Рэйко
подошла к Наоко и приложила руку к ее лбу.
- Уже лучше?
- Да, лучше. Извините, пожалуйста, - тихо сказала Наоко. Потом посмотрела
на меня и смущенно извинилась. - Испугался?
- Немножко, - ответил я, улыбаясь.
- Иди сюда, - сказала Наоко.
Я сел рядом, и Наоко приблизила лицо к моему уху, словно собираясь что-то
сказать, и слегка коснулась губами около моего уха.
- Извини, - еще раз прошептала Наоко мне на ухо. Затем отстранилась. - Я,
бывает, и сама перестаю понимать, что к чему.
- Ну, это и со мной постоянно происходит.
Наоко с улыбкой посмотрела мне в лицо. Я сказал, что хочу, чтобы Наоко еще
рассказала о себе. Попросил рассказать про ее жизнь там : чем она
занимается каждый день, что за люди там живут, и так далее.
Наоко начала напряженным, но ясным голосом рассказывать о своей
повседневной жизни. Обычно все после того, как встанут в шесть утра,
позавтракают и сделают уборку дома, идут работать в поле. Овощные грядки,
например, пропалывают. Перед обедом или после еды - индивидуальная встреча
с врачом или групповая дискуссия. После обеда, согласно выбранному тобой
самим расписанию, можно либо слушать интересующую тебя лекцию, либо пойти
работать на природе, либо заниматься спортом. Наоко, как оказалось,
посещала занятия по французскому языку, вязанию, фортепиано, истории
древности.
- Фортепиано у Рэйко учусь, - сказала Наоко. - А еще Рэйко игру на гитаре
преподает. Мы тут все то учителя, то ученики. Кто французский хорошо
знает, французский преподает, учитель обществоведения - историю, кто
хорошо вяжет - учит вязать. С одним этим уже какая-никакая школа
получается. Жалко, я ничего такого не умею, чтобы других чему-то учить.
- Ну, это и у меня то же самое.
- Я тут в несколько раз усерднее учусь, чем когда в универ ходила. Так
интересно учиться!
- А после ужина всегда что делаешь?
- С Рэйко общаюсь, книжки читаю, музыку слушаю, с соседями во что-нибудь у
них в гостях играю... Вот.
- А я на гитаре упражняюсь да мемуары пишу, - сказала Рэйко.
- Мемуары?
- Да шучу я, - засмеялась Рэйко. - А часов в десять спать ложимся.
Здоровый образ жизни, правда? И поспать можно вдоволь.
Я посмотрел на часы. Было без малого девять.
- Так уже скоро спать пора?
- Да сегодня ничего, можно и попозже, - сказала Наоко. - Я же тебя так
давно не видела, хочу еще поговорить. Расскажи что-нибудь.
- Я сегодня, когда один тут сидел, вспомнил вдруг, - сказал я. - Помнишь,
как мы с Кидзуки тебя навещать ездили вдвоем? Ну, когда ты в больнице
лежала у моря? Во втором классе старшей школы, кажется, дело было, летом.
- Когда мне операцию на груди делали, - улыбнулась Наоко. - Ага, помню. Вы
с Кидзуки тогда на мотоцикле приехали. Растаявшую помятую шоколадку