Чтение 31–й страницы книги ~Жестокость~

кратчайший путь к образованию, как энциклопедия.

Чтобы поддержать разговор, я сказал после раздумья:

- Да, он, в сущности, мелкий человек, Узелков.

- Ну, вы с Малышевым тоже не такие уж глубокие, - сказала Катя. -
Начитались разных книг без толку, без всякой системы, и думаете, что вы
теперь образованные. У вас ведь в голове полный сумбур...

- Сумбур, - согласился я.

Я не мог не соглашаться с Катей. Она все больше вырастала в моих
глазах.

Я старался теперь каждый вечер встречаться с ней, но это не всегда
удавалось: то она занята, то я.

Один раз я пошел без нее в городской сад. Она пойти не могла: в
библиотеке был переучет книг.

Я один бродил по темным аллеям, где сидят, прижавшись друг к другу,
влюбленные парочки. Мне было завидно.

С Катей я еще никогда не сидел так, потому что побаивался ее.

Я бродил по темным аллеям и думал о Кате. Я думал о ней еще лучше, чем
в те часы, когда она была со мной.

Вдруг в боковой аллее послышался девичий смех, и через секунду в
сопровождении двух девушек вышел на "пятачок" между аллеями Васька
Царицын.

Я не успел поздороваться с ним, как он схватил меня за руку и положил в
мою руку теплую ладонь девушки.

- Знакомьтесь, - сказал Васька.

И вторая девушка тоже протянула мне ладонь. Я узнал Юлю Мальцеву. Она
не только крепко пожала мою руку, но и весело встряхнула ее, как будто мы
давно уже были друзьями.

Я, конечно, смутился, но смущение мое сейчас же прошло, и я посмотрел
ей в глаза. Глаза у нее мягко светились. Она улыбалась.

Васька Царицын взял первую девушку под руку и направился в сторону
танцевальной площадки. А я и Юля пошли позади.

Юля взяла меня под руку и спросила:

- Почему ты такой скучный?

Она говорила мне "ты". И это не удивительно: она комсомолка, и я
комсомолец. Но вопрос ее удивил меня. Вернее, голос. В голосе ее как будто
прозвучала обида.

- Просто так, - сказал я. - Немножко было скучно.

- Потому что Катя Петухова не пришла? - спросила Юля. И, улыбаясь,
заглянула мне в глаза.

"Значит, она и раньше интересовалась мной, если знала про Катю".

- Нет, - сказал я. - Просто так.

- А со мной тебе не скучно?

- Нет. Не скучно.

Юля смеялась про себя. Я чувствовал это, хотя лица ее не видел, смотрел
под ноги. И сердце у меня вдруг заныло.

Духовой оркестр заиграл тустеп. Мы вышли на ярко освещенную площадку
сада, где в деревянной раковине сидели со сверкающими трубами музыканты из
пожарной команды. Перед нами на подмостках изгибались в танце пары.

Из щелей подмостков, из-под каблуков танцующих вырывались тоненькие
струйки пыли. Я смотрел на эти струйки и не видел ни танцующих, ни
музыкантов. И Юлю не видел, хотя локтем чувствовал ее мягкий, теплый,
горячий бок.

Я снова испытывал смущение и не решался посмотреть на нее.

Васька Царицын, как нарочно, ушел куда-то со своей девушкой.

- Ты любишь танцы? - спросила Юля.

- Нет, - сказал я.

- Я знаю, что не любишь, - засмеялась она, хотя ничего смешного в том,
что я не люблю танцы, не было. - Пойдем тогда на берег.

И мы снова вернулись в темную аллею, чтобы пройти к реке.

Юлька молчала и прижималась ко мне. Прижималась потому, что около реки
становилось прохладно, а девушка была в легком платье.

Я снял свой френч и накинул ей на плечи.

Это был самый решительный жест, на который я был способен в ту минуту.
А вообще я чувствовал себя совершенно беззащитным с ней.

У реки мы сели на рогатую, давно уже вытащенную из реки и просохшую
корягу.

За рекой, в темноте, вдалеке, как всегда, вспыхивали и гасли огоньки.

Они гасли и вспыхивали до меня, до дня моего рождения, и, наверно, так
же будут вспыхивать и гаснуть после того, как я уйду отсюда, постарею,
умру или когда меня убьют.

Я никогда раньше, если не считать самого раннего детства, не думал о
смерти, не вспоминал о ней.

Неожиданно эти скучные мысли пришли ко мне почему-то именно сейчас,
когда я сидел рядом с Юлькой. Она все перевернула во мне. Я даже на
мгновение забыл, что сижу рядом с ней.

Вдруг недалеко от нас тонко свистнул пароход. Маленький, светящийся на
темной воде множеством разноцветных огней, он, сопя и вздрагивая,
пришвартовывался к пристани.

Взглянув на него, я почувствовал, что у реки не только прохладно, но
даже холодно.

Запахло черемухой и гарью. И гарью запахло, конечно, сильнее, чем
черемухой. Должно быть, где-то недалеко, на той стороне реки, горела
тайга.

Юлька сняла с себя мой френч и, держа его в вытянутых руках, сказала:

- Тебе ведь тоже холодно. Хочешь, укроемся вместе?

Я не мог сопротивляться. Она укрыла меня и себя, и мы сидели теперь
очень близко друг к другу. Я слышал, как дышит она.

- А Малышев Венька сейчас, может быть, на происшествие поехал.

Я не сказал это, а как бы подумал вслух. Ведь, в самом деле, Венька
бродит где-то в Воеводском углу, вон там, на той стороне реки, откуда
несет гарью.

Юлька, однако, не проявила интереса к имени моего товарища, сказала
только:

- Ну, какие сейчас происшествия!

Я стал говорить, что как раз вот в это время, в эти минуты,
происшествий бывает очень много: вон кто-то тайгу зажег, может быть,
нечаянно - охотники, а может быть, нарочно - бандиты. Меня тоже во всякий
час могут вызвать прямо с гулянья на работу. Много раз уже так случалось.

Говорить о работе мне было легче, чем о других вещах. И я говорил. И
чувствовал, что странная робость моя постепенно проходит. Снова вспомнив о
Веньке, я сказал:

- Он ни за что не поверил бы, что я вот так сижу с тобой.

Но самого меня уже нисколько не удивляло в эту минуту, что девушка, о
которой мы так много думали, сидит рядом, очень близко от меня, как я не
сидел даже с Катей Петуховой.

Я уже начинал потихоньку смелеть. Я ведь и раньше не был робким парнем.
Робость моя - явление совершенно случайное, может быть, даже болезненное,
как шок.

И вот я начал оправляться от шока и смелеть больше, чем надо. До
глупости начал смелеть. И, конечно, по глупости я сказал:

- Венька бы волосы рвал на себе, если б узнал, что я с тобой...

- Почему? - вдруг порывисто спросила Юлька, и мой френч упал с наших
плеч.

- А так, - сказал я, снова накидывая френч на Юлькины и свои плечи. -
Он ведь в тебя страшно влюблен.

Юлька слегка потянула к себе правый борт френча и снова прижалась ко
мне.

Я заметил, что слова мои наконец заинтересовали ее. И мне захотелось
рассказать ей по-свойски, как мы покупали у нее спички, как не спали по
ночам, думая о ней.

Не понимаю до сих пор, почему я вдруг расчувствовался так и повторил:

- Он страшно в тебя влюблен.

- А ты?

- Что я?

- А ты влюблен в меня? - горячим шепотом спросила Юлька. И заглянула
мне в глаза, как цыганка.

Вот тут я действительно замялся, говоря:

- Как тебе сказать...

- Ну, раз не знаешь, как сказать, лучше не говори, - попросила Юлька и
положила свою маленькую теплую ладонь на запястье моей руки. - Ты лучше
что-нибудь еще расскажи о своей работе...

Я не знал, что ей можно рассказать, что ее может заинтересовать. И мне
совсем не хотелось рассказывать. Не хотелось окончательно обрывать ту
трепетную связь, что возникла между нами, когда она спросила, не влюблен
ли я в нее. И зачем я произнес эти глупые слова: "Как тебе сказать"?

Эти слова охладили ее. Это я заметил. Но я не знал, как поправить дело,
как вернуть ее прежнее настроение. И в то же время я чувствовал, что все
равно не смог бы иначе ответить на ее вопрос.

- Это, видишь ли, не такая простая вещь, - сказал я.

- Что не простая вещь?

- Ну, вообще все.

- Ты странный, - еще теснее прижалась она ко мне. - Ты странный, очень
странный. Ты о чем-то думаешь и не решаешься сказать. Ты скажи...

- Я ни о чем не думаю...

- Совсем, совсем ни о чем?

- Ни о чем.

- Странно, - улыбнулась она. - А я всегда о чем-нибудь думаю...

- Тогда лучше ты скажи: о чем ты сама сейчас думаешь?

- Пожалуйста, - засмеялась она. - Я думаю о том, что ты думаешь сейчас
обо мне: "Вот какая нахальная девушка, первый раз меня встретила и уже