Чтение 31–й страницы книги ~Испытательный срок~

думать сейчас о подметке.

Фуражка и телогрейка Егорова остались на вешалке. Но это ничего. Он
потом за ними зайдет.

Теперь главное - отвести этих жуков в уголовный розыск. Тоже нашли кого
разыгрывать! Пусть сам Курычев и Жур посмотрят на них! Пусть узнают, какие
они устраивают дурацкие шутки со стажерами! Стажеры хотят работать, а они
видите что устраивают! Просто с жиру бесятся. Недаром Жур прошлый раз
говорил, что в уголовном розыске не все еще сознательные. Вот пусть теперь
Жур посмотрит...

Егоров, потный, злой, с разорванным воротом, стоял посреди двора и
смотрел на сбитого у поленницы Воробейчика. Потом он потрогал себя за бок,
нащупал оторванный накладной карман и еще больше обозлился.

У нового френча оторвали карман! Надо бы им еще добавить за это.
Карман, наверно, оторвал Усякин. "Ну, погоди!" - сердито думает Егоров.

- А ты-то, - говорит Воробейчик Усякину, подымаясь с его помощью, -
ты-то болван! Он мне, кажется, руку сломал или вывихнул. Я вздохнуть не
могу. А ты...

- Да ну его... - берет под руку Воробейчика Усякин, косясь на Егорова.
- Пойдем. Он еще шухер тут поднимет на весь город.

Но Воробейчик, прихрамывая, доходит до ворот и останавливается.

- Слушай, чалдон, - оглядывается он на Егорова, - отдашь пистолет или
нет?

- Не отдам.

- Хочешь так - вынь обойму, а пистолет отдай?

- Не отдам.

- Дурак, да ты еще не имеешь права носить пистолет! У тебя даже
разрешения нету. Тебе же не дали пистолета, когда посылали сюда. Ты еще не
сотрудник. И не будешь сотрудником. Не будешь. Я тебе это твердо говорю.
Ты помнишь, кто я такой?

- Не помню.

- Ну и дурак! Ох, какой тупой дурак! Ты же, наверно, сломал мне руку.
Ты за это ответишь. И за то, что взял чужой пистолет, ответишь...

- Я его сдам дежурному по городу.

- Да над тобой же все будут смеяться. Над тобой и так целый месяц все
смеются...

- Пусть.

- Пойдем, - тянет Усякин Воробейчика за рукав.

Но Воробейчик упирается.

- Да погоди ты, собашник! - говорит он Усякину. И опять оглядывается. -
Ну, слушай, Егоров. Будем мы с тобой толковать по-хорошему?

- Не будем.

- Ну ладно, - угрожает Воробейчик, - потом не плачь...

Они выходят из ворот и не спеша идут по темной опустевшей улице. Усякин
и Воробейчик впереди. Усякин поддерживает Воробейчика. А Егоров шагает за
ними, высоко, как журавль, подымая ногу, чтобы окончательно не оторвать
подметку. Даже удивительно, что она до сих пор держится.

И еще заботит Егорова пистолет. Он сунул его в карман брюк, потому что
неудобно все-таки с открытым пистолетом идти по улице, даже ночью. А вдруг
он нечаянно выстрелит в кармане?

Егоров слышал, что у таких пистолетов есть какой-то предохранитель. Но
где он находится, предохранитель, этого Егоров не знает. Надо было бы
спросить об этом у Зайцева. Жалко, что раньше не спросил.

У Зайцева был как раз такой пистолет. Егоров его видел. И про
предохранитель ему Зайцев сказал. Кажется, Зайцев. Надо было его сразу обо
всем расспросить. А то вдруг сейчас ахнет пистолет прямо в кармане?
Заденешь за курок или за предохранитель - и ахнет...

Егоров не боялся этого, когда схватил пистолет и Зажал в кулаке, чтобы
кулаком ударить Усякина. Ему и в голову тогда не приходило, что пистолет
может внезапно выстрелить. А сейчас он этого серьезно опасается. Но
все-таки не вынимает пистолет из кармана.

Если б Воробейчик мог угадать эти тревожные мысли Егорова, он,
наверное, действовал бы по-иному. Но он, конечно, не догадывается.

Шагая по улице под руку с Усякиным, Воробейчик пытается применить
психологический, что ли, способ. Хочет вроде как подольститься к Егорову,
потому что другого выхода, как ему кажется, нет. Егорова не возьмешь
теперь силой, а если начнешь сопротивляться, Егоров, чего доброго,
действительно откроет стрельбу. "От этого психа, - думает Воробейчик, -
можно любую пакость ждать. Ему же терять нечего. И он злой, как
взбесившийся".

Воробейчик оглядывается на Егорова.

- А ты, оказывается, здоровый. Я даже не ожидал, что ты такой
здоровый...

Лесть, однако, не смягчает ожесточившееся сердце Егорова. Он молчит,
будто не слышит слов Воробейчика.

Он думает о телогрейке и фуражке, оставленных там, в гардеробной, на
вешалке. А вдруг все уйдут, швейцар закроет двери и телогрейка с фуражкой
так и останутся там? До утра их, пожалуй, не получишь. Да и в чем пойдешь
получать их утром? Неудобно вот так, во френчике и даже без фуражки, идти
утром по городу. Да еще швейцар может утром начать волынку: откуда, мол, я
знаю, чья это одежда?

- Вы чего плететесь, как мухи по струне? - кричит Егоров Воробейчику и
Усякину. - Идите быстрее!

У Егорова стынут уши и по спине пробегает холодок. Ведь все-таки сейчас
не июль и не август.

- Ты не подгоняй нас, Илья Муромец, - огрызается Воробейчик. -
Подумаешь, какое геройство сделал! Своих же сотрудников подловил и ведешь,
угрожаешь шпалером. Ты бандитов бы ловил, если ты такой храбрый. А своих
сотрудников любой дурак может подвести...

У Егорова и руки стынут. Запястья прямо заледенели. Он потирает руки,
стараясь их согреть.

А Воробейчик опять говорит, пробуя разные психологические, что ли,
подходы:

- И сотрудники у нас тоже разные бывают. Одни с бандитами сражаются в
открытую, жизнь свою не щадят, а другие перед начальством выслуживаются,
как, например, ты, Егоров. Приведешь сейчас нас в управление и сразу
выслужишься. Тебя зачислят на должность как комсомольца, а нас выгонят к
такой-то матери. Тем более что я в данную минуту выпивши. Меня, конечно,
выгонят. У меня до этого было два замечания. А ты займешь мою должность...

Егоров уже согрел руки. Теперь он греет ладонями уши. Он не все слышит,
что говорит Воробейчик, да он и не старается его слушать. А Воробейчик
говорит и говорит:

- Все-таки, Егоров, ты плохой товарищ. Никудышный товарищ. Сволочь! С
тобой пошутили сотрудники, старшие твои товарищи, а ты вдруг обозлился,
как цепной кобель. Товарищи так не поступают. Мало ли какая может быть
шутка! Мы же все-таки в одном учреждении служим. И тем более мы сейчас
выпивши, в состоянии, как говорится, аффекта. Это даже на суде
учитывается. А ты, как сволочь...

Эти слова неожиданно трогают Егорова.

- Да брось ты причитать! - кричит он, останавливаясь. - Хочешь, я
сейчас отдам тебе твою пушку, и вались ты к черту...

- Давай, - ошеломленный этим решением, протягивает руку Воробейчик.

Егоров осторожно вынимает из кармана пистолет и протягивает его
Воробейчику.

- А вы видите... вы видите, как вы мне френч изорвали? - показывает
Егоров. - Это тоже, считается, шутки?

- Да я тебе его сам зашью, - предлагает Усякин. - Приходи ко мне хоть
сегодня домой, и моя жинка тебе зашьет...

- Да не надо мне, - отказывается Егоров. - Мне и дома зашьют. Но вы
все-таки, я считаю, гады. Так люди не делают, как вы со мной.

Усякин останавливается под фонарем и показывает свое лицо.

- А фотокарточку ты мне вон как исказил! Это не считается?

- Сами виноваты, - отворачивается Егоров. - Пьянчужки...

- Будешь звонить про это, как мы с тобой хотели пошутить? - спрашивает
его Воробейчик.

- Для чего это я буду звонить?

- Не будешь? Дай честное слово...

- Да для чего я буду честное слово давать? - опять греет уши ладонями
Егоров. - Я говорю, что не буду звонить, значит, не буду. Для чего это мне
надо звонить?

- Ну, тогда держи пять, - протягивает ему непокалеченную руку
Воробейчик. - А я сейчас пойду прямо в больницу, в приемный покой. Пусть
поглядят, что у меня в руке. Может, правда, перелом? Сильно ноет. Просто
терпения никакого нет...

Егоров возвращается в казино. Он теперь почти рад, что все так в общем
хорошо закончилось.

Действительно, это было бы глупо, если б он привел Воробейчика и
Усякина в дежурку. Можно было бы подумать, что он правда хочет выслужиться
перед начальством и что он плохой товарищ. С ним пошутили, хотели
проверить, какой он, пугливый или нет. Ну и вот, проверили.

Жалко только, что карман оторвали. Катя будет ругаться, но ничего,
пришьет. Немножко посердится и пришьет. Не с мясом же оторвали.

Егоров еще раз в гардеробной осмотрел карман. Нет, ничего, это можно
пришить. Но что с подметкой делать? Опять идти, по-журавлиному подымая
ногу? Да еще, чего доброго, и потеряешь на улице подметку. Пожалуй, ее
лучше оторвать.

Егоров так и сделал - оторвал подметку и спрятал в карман.

Ноге стало холодно на холодном глянцевитом полу, выстланном
разноцветными керамическими плитками. Но Егоров этого не замечал. Он не
замечал и озноба и того, что у него горят и ноют уши.

Торопясь, он оделся и снова вышел на улицу. Как же ему теперь быть?