Чтение 31–й страницы книги ~Двадцатые годы~

- Где это?
- Не бойтесь, на цепи, - успокоил Павел Федорович. - За амбаром, на
пасеке.
- А у вас пасека?
- Небольшая, для себя.
В амбаре пустынно и холодно, здесь бывало побольше добра, а сейчас
сбруя по стенам, части от косилок, от молотилок, мелкий инвентарь, топоры,
вилы, лопаты...
Гонсовский приближался к закромам, как мышь к крупе.
- А это что?
Точно не видел!
Семенной овес. Отличный, трижды сортированный овес. Без васильков, без
сурепки.
- Овес.
Гонсовский запустил руку в закром, ласково и вкрадчиво, точно ласкал
женщину, захватил зерно в горсть, раскрыл ладонь, рассматривал овес, точно
жемчуг, он и лился с ладони, как жемчуг, видно, понимал толк в овсе.
- Ефим, быстро, за подводами.
Ефим повернулся, засеменил, почти побежал. Павел Федорович чуть не
заплакал.
- Ведь это ж семена. Семена, поймите. Ведь это ж хозяйство...
- Любезный, служение отечеству требует жертв. И с нашей стороны, и с
вашей. Я бы мог реквизировать фураж, но не хочу, не нахожу нужным, беру у
вас этот овес, как доброхотное даяние, могу даже выдать расписку. Считайте,
забрал у вас овес сам генерал Деникин. Когда Александр Иванович займет
Москву, законные власти возместят все...
Насмехается, сукин сын!
Славушка шел чуть позади. Непонятно почему, всхлипнул Павел Федорович,
офицер вел себя вежливо и необидно.
- Не волнуйтесь, вас не заставят шевельнуть и мизинцем, - успокоил
Гонсовский хозяина. - Мы сами погрузим.
Должно быть, фураж-то он и искал!
- А пока покажите пасеку.
Ближе к осени пчелы не так злы, соты полны, кое-где валяются в траве
трутни, еще месяц, и можно прятать ульи в амбар.
Пчелы игнорировали посетителей, зато Бобка выходил из себя. На пасеке
тоже амбар, поменьше, где хранились принадлежности пчеловодства. Бобка,
привязанный на цепь у двери амбара, выкопал под амбаром нору и обычно дремал
там. Но сейчас метался, прыгал, выходил из себя.
- Зайдем?
Павел Федорович ногой придержал собаку, снял замок, открыл дверь.
- Заходите.
Славушка потрепал Бобку, вошел следом. Пес не унимался.
Гонсовский обследовал и этот амбарчик, он и здесь сразу заприметил в
углу бидоны.
- Выкати-ка, - приказал он одному из казаков. - Поглядим, какая в них
сметана.
- Там мед, - глухим голосом промолвил Павел Федорович. - Для подкормки
пчел.
- Ошибаетесь, - весело поправил его Гонсовский. - Для подкормки
кавалергардов его императорского величества.
Казак выкатил бидон, второй, поднял с одного крышку.
- Пробуй, - приказал Гонсовский.
Казак запустил руку в бидон, пальцами достал комок засахарившегося
меда, с аппетитом откусил...
- Сладкий? - спросил Гонсовский.
Казак ухмыльнулся.
- В плепорцию.
Носком сапога Гонсовский тронул бидон.
- Взять.
Казаки покатили бидоны к двери. Павел Федорович не осмелился возражать.
Да он и знал: возражать бесполезно. Попробуй возрази!
Однако нашлось кому возразить.
- Благодарю, - вежливо произнес Гонсовский, слегка наклонив голову,
переступил порожек и... закричал.
Покуда Павел Федорович мысленно подсчитывал убытки, покуда казаки
подкатывали бидоны к дверям, покуда Славушка дивился, как легко и весело
умеет грабить этот вежливый и, должно быть, опытный по этой части офицер,
Бобка выступил в защиту хозяина: рванулся из-под амбара и сквозь голенища
сапога прокусил офицеру ногу.
- Ах ты!..
Для выражения своих чувств господин ротмистр воспользовался весьма
нецензурными словами.
Схватился за ногу, торопливо полез в кобуру за револьвером.
Щелкнул взведенный курок.
И с такой же стремительностью, с какой пес накинулся на грабителя,
Славушка бросился к Бобке, прильнул к нему, обнял, заслонил.
- Отойди! - закричал Гонсовский. - Отойди, сукин сын!
Славушка еще теснее прижался к Бобке: не мог, не мог он предать друга!
- Отойди, щенок! Тебе говорят...
Казаки с интересом смотрели на своего офицера, они-то хорошо знали, что
господин ротмистр не умеет прощать обидчиков.
- Считаю до трех, слышишь? Не отойдешь, пристрелю вместе с собакой!
- Слава!
Позади Гонсовского стоял Павел Федорович. Голос его прервался,
визгливая нота повисла в воздухе. Он не рискнул броситься к мальчику и
оттащить от собаки, чего доброго Гонсовский не дождется, выстрелит, однако
отдать мальчика на расправу не позволяла совесть.
- Уйди, слышишь? Сейчас же уйди...
"Пусть, пусть этот негодяй попробует меня оттащить!"
- Раз... два... Отойди, мерзавец! Пристрелю!
Казаки знали: ротмистр Гонсовский не врет, им не такое доводилось
видеть...
Павел Федорович забежал сбоку.
- Господин офицер, пощадите... Дурак, дурак, разве не видите? Пощадите
мать! Мальчишка еще...
Но тут у забора возник Ефим:
- Так что подводы прибыли.
Гонсовский поиграл губами.
- Так, так... - Посмотрел куда-то поверх мальчика. - Вернусь через пять
минут. Собаку я все равно пристрелю.
Прихрамывая, пошел распорядиться погрузкой овса.
Павел Федорович присел на корточки.
- Чего ваньку валяешь? Не знаешь, что ли? Кутеповцы на все способны.
Только мать обездолишь...
Он еще что-то говорил, но Славушка не слушал. Он прижался к Бобке и
вместе с ним ползком полез под амбар. Они забирались все дальше и дальше.
- Смотри, Бобка, - бормотал мальчик, - пристрелит он и тебя, и меня, я
тебя сейчас отпущу, только ты, дурень, не убегай от меня...
Отстегнул под амбаром ошейник, обнял Бобку за шею и пополз в лаз,
ведший в проулок за амбаром.
И пес догадался, пополз бок о бок с мальчишкой, они нырнули из проулка
в крапиву, проползли под изгородью и, почти уже не прячась, стремглав
побежали через огороды.
Куда девать Бобку?.. К Введенскому, только к Введенскому!
Андрей Модестович охотник, любит собак, вот Славушка и попросит его
подержать Бобку у себя в доме на привязи, Андрей Модестович не даст пса в
обиду.
А ротмистр Гонсовский, приказав застелить подводы брезентом и не
оставить в амбаре ни зернышка, вернулся к пасеке, увидел затянутую под амбар
цепь, усмехнулся, нагнулся, сунул дуло в дыру и разрядил всю обойму.

22

Кавалерийская часть, которую ротмистр Гонсовский обеспечивал фуражом,
мелькнула и исчезла куда-то в сторону Ливен, и в Успенском снова наступило
затишье.
Вошло и у Астаховых все в свою колею, Павел Федорович припрятывал все,
что можно припрятать, Федосей и Петя сторожили на хуторе сад, обмолачивать
хлеб Павел Федорович воздерживался, хлеб стоял в скирдах, так легче избежать
реквизиций, Марья Софроновна и Надежда обихаживали коров и птицу, да еще
лежмя лежала на грязных простынях разбитая параличом Прасковья Егоровна,
лежала и мычала, просила у бога смерти. Возле нее и увидела Вера Васильевна
мордастого солдата.
- Вы кто?
Солдат молчал.
Вера Васильевна осмелела:
- Кто вы такой? Что вам здесь нужно?
Он опять промолчал.
- Я вас спрашиваю!
- Комендант.
- Кто? Кто? - воскликнула она в растерянности.
- Гарбуза, - невозмутимо назвался солдат. - Комендант штаба.
- Бог мой, решительно ничего не понимаю! - продолжала недоумевать Вера
Васильевна. - Какой комендант? Какой Гарбуза?
- Вопчем, мы ваш дом займаем под штаб.
- Какой штаб?
Тут появился Павел Федорович.
- Молчите, молчите, вы все испортите! - крикнул он, становясь между