закурили. Бородатый снова, как и тогда при первом моем с ними
знакомстве, угостил вельветового.
ждал.
смены освещения поплыли разноцветные пятна. В эти несколько
секунд я ничего не видел, торопливо моргал, стараясь побыстрее
привыкнуть к сумраку. И они же, эти несколько секунд слепоты,
едва не стоили мне жизни.
через прихожую. Еще не успев разобраться со зрением, я тем не
менее среагировал практически без задержки. Отшатнулся от
Арутюнова, уходя боком в сторону, но не зная интерьера, врезался
корпусом в металлическую вешалку размером с человеческий
рост. Вешалка с грохотом рухнула на пол. С нее посыпались
какие-то шляпы.
и Юра двигался не ахти как быстро: он все-таки был дилетант,
и, наверное, секунды две прошло, я уже почти выпрямился,
прежде чем у виска моего просвистела (я кожей почувствовал
ее смертоносный холод) острая сталь, и Арутюнов с силой
вогнал в обои длинный блестящий предмет.
не промахивайся. Эффект был совершенно ошеломляющий. Для меня.
От подобного удара любой живой мужик обязан был бы сложиться,
как переломленная посередине спичка. Но Юра не сложился. Такого
не бывает, сказал бы я, если бы наш флегматик дал мне
на это время. Но он рывком вытащил свое орудие из стены и провел
выпад номер два. И я испугался.
нельзя, запрет. Страх мешает объективно судить о его
намерениях и силах, а это является непременным условием опережения,
прямого предвидения действий противника. И зная эту
истину, впитав ее кровью, нервами, принимая за безусловный
рефлекс уже, я тем не менее испугался.
в сумраке прихожей, я не знал расположения предметов мебели
в ней, и я не понимал, ну не понимал, почему Юра смог
устоять после прямого удара в пах, почему он еще способен двигаться
и двигаться настолько резво; не понимал, почему он молчит,
почему хотя бы не сопит, как свойственно дилетантам. А
испуг - всегда первый шаг к расстерянности.
нанесенный сверху вниз с беспощадной силой. Острый предмет,
которым орудовал Юра, пропорол мне на правом плече куртку,
рубашку, содрал кожу. Рубашка намокла кровью, но в тот момент
я ничего не почувствовал, потому что задачей моей было удержать
равновесие. Но из-за приступившей расстерянности с задачей
я не справился и, как следствие, загремел на пол, ударился
при падении головой о дверь из прихожей, поверху застекленную.
Стекла отозвались мелким дребезгом, а дверь приоткрылась.
вешалку, и я услышал, как хрустнула какая-то из его костей.
Толчком я распахнул дверь из прихожей, и, перевернувшись на
бок, быстро перебирая руками-ногами, пополз к свету. Юра, несмотря
на хрустнувшую кость, устремился за мной. Да еще как
проворно!
все-таки здесь было на порядок светлее, и, отползая, я обернулся,
чтобы увидеть Арутюнова, увидеть, как он это ДЕЛАЕТ.
А он пробирался за мной, перелезая через опрокинутую и изрядно
деформированную вешалку, и видок же у него был - совершенно
бредовый.
мне полегчало. Такое же лицо было у Эдика Смирнова, когда
он открыл огонь в зале ожидания пулковского аэропорта; такое
же лицо я видел вчера у Андрея Кириченко. Подернутый
дымкой взгляд... Это лицо означало смерть, и я наконец понял,
почему Юра не чувствует боли. Видимо, побочное действие
запущенной в нем программы - отключение болевых центров. Он
полз ко мне, а сломанная левая рука (я мельком увидел вывернутое
под неестественным углом запястье) бесполезной помехой
волочилась следом; Юра полз, опираясь локтем правой, и между
пальцев так, что побелели костяшки, у него были зажаты ножницы:
и не маникюрные, а сантиметров двадцать, для разрезания
тканей или плотной бумаги. Этими ножницами он собирался
меня убить. Еще я успел заметить проступающий, наливающийся
багровым подтек над Юриной бровью и то, что сам оставляю на
линолеуме размазанный кровавый след.
действие программы.
программировании (а тем более в программировании человеческих
душ!), Потому что Юра никак не отреагировал на мой отчаянный
крик, и я понял, что единственное средство его остановить - это
грубая злая сила. Не точность попадания по нервным узлам,
не совершенное владение техникой дзю-до или каратэ, а грубая
сила, чтобы поломать, чтобы обездвижить, не дать и шелохнуться.
стоя, но он вдруг рванулся, быстро преодолев по линолеуму
разделявшие нас полметра, навалился на мою левую ногу, замахиваясь
ножницами, и мне ничего другого не оставалось, как
ударить его коблуком ботинка по лицу. Голова Юры мотнулась.
Мне на штанину обильно полилась кровь. Кажется, я сломал ему
нос. Но как и прежде сильный и точный удар не возымел действия.
Единственно - сбил координацию, и Юра промахнулся своими
ножницами в третий раз.
Арутюнов, с хрипом выдохнув, сделал еще один рывок, ухватил
меня за голень и дернул. На этот раз я упал более удачно, но
все равно зашипел от резкой боли, успел испугаться, не сломал
ли ребро, но горевать по этому поводу времени не было, потому
что Юра забирался на меня, а в руке у него снова блестели ножницы.
были считанные мгновения. Я позволил ему замахнуться, успев
оценить, что метит он мне в горло, а потом сбросил Юру,
ухватив под локоть и помогая себе согнутой в колене ногой. И
сейчас же, вывернувшись, вскочил. Арутюнов дернулся на полу
раза три и затих.
слушая гулкий стук собственного сердца. В глазах рябило от
перенапряжения; по куртке стекала кровь: наверное, и моя, и
его вперемешку.
сдерживая рвотный позыв. Юра Арутюнов, студент третьего
курса Технологического института (или Технологического
университета, как принято теперь называть), член Своры Герострата,
был мертв. Ножницы острым концом глубоко вонзились в
его правую глазницу; из-под распоротого века сочилась кровь
и какая-то бесцветная жидкость.
хотя бы перед собой. Ты отбросил его, да так удачно, что
Юрина рука с ножницами подвернулась и направила их прямиком
ему в глаз. Мгновенная смерть. И значит, Герострат может быть
доволен, может праздновать победу: теперь и ты, Борис Орлов,
замаран по самые уши...
уже довелось испытать с момента, как познакомился я с Геростратом:
разочарование в друге, панику, растерянность, страх,
потерю надежд, а вот теперь еще навалилась без предупреждения
тоска. Состояние полной, беспросветной депрессии.
И очень часто. Я даже сбился со счета, скольких
успел за два года отправить на тот свет. На войне трудно
вести счет, особенно когда идет бой, и все палят во все стороны,
и ты тоже стреляешь, не прицеливаясь, а потом, когда
заканчивается бой и начинается статистика, уже не можешь
сказать, кто ТВОЙ, а кто - нет.
комбинезоне защитного цвета, разорванном в клочья пулями из
монго автомата. Парнишка умирал в пыли. Он снова умирал в
пыли. Как будет умирать для меня целую вечность. И струйка
черной крови из уголка рта так и будет целую вечность стекать
вниз по его щеке...
Афанасьев Роман
Маккэфри Энн
Юрьев Сергей
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Апраксина Татьяна