догадываться, как о несчастном пожаре в колонии...
смертны, даже опасность, не совсем для нас ясная, казалась нам прежде не
больше, чем игрой.
приучила нас к ожиданию смерти.
лошадей, чужие гортанные голоса, взрывы, горящую посреди пустынной станицы
машину и прохождение через чужую ночь.
загнанному зверьку, которого настигло неведомое механическое чудовище, не
выпуская из коридора света! Мы, как маленькие зверята, шкурой чувствовали,
что загнаны в эту ночь, в эту кукурузу, в эти взрывы и пожары...
событий сорок четвертого года. Возможно ли извлечь из себя, сидя в удобной
московской квартире, то ощущение беспросветного ужаса, который был тем
сильней, чем больше нас было! Он умножился будто на страх каждого из нас, мы
были вместе, но страх-то был у каждого свой, личный! Берущий за горло!
- как подгибались от страха ноги, но не могли не идти, не бежать, ибо в этом
беге чудилось нам спасение.
исчезнуть, уйти, но только со всеми, не одному! И конечно, мы были на грани
крика! Мы молчали, но если бы кто-то из нас вдруг закричал, завыл, как воет
оцепленный флажками волк, то завыли бы и закричали все, и тогда мы могли бы
уж точно сойти с ума...
порывом к жизни, не осознаваемым нами. Мы хотели жить, животом, грудью,
ногами, руками...
20
последнего шакала из младших классов, коснулась и наших братьев.
и не пылающий костром "студебеккер", хотя непонятно было, как это может
гореть железо, а добитый огнем дом Ильи-Зверька.
оказывается. Ловчил, ловчил, да и погорел. Но хоть подумалось так, а жалко
было Илью. Помнилось не то, что он жульничал, а помнилось, как флажками в
морду тыкал парню, там, в Воронеже, когда гнались за братьями с воем
торгаши. Да и тут, в деревне, на незнакомой земле, кто, как не Илья, привел
их в свой дом... А провожая, предупредил, бегите, мол, отсюда, худо будет!
из банок с джемом есть, другое дело!
на колесе, не в собачнике, а на полке барином поедут!
кругом горит, и тот слеп и глуп, кто не чувствует, что огонь к колонистам
подобрался... Подпекает уже!
сумрачно в глубокий подвал, открытый ими, холодный, крысиный запах шел
оттуда.
наверное, замирает мышь-полевка, у которой поздней осенью, в преддверии
голодной зимы, разорили хлебное гнездо.
такого мощного потока банок и хранилище нужно большое. Но не одобряли они
такое хранение.
того, чтобы меньше попадаться.
- все сразу потеряли!
спину и пешедралом на станцию... На поезд! И - бежать, бежать, бежать! В
свете пожара в эту ночь им было особенно ясно. Про себя. Про свое спасение.
неспокойный сон, если не бессонницу, братья шмыгнули за дом, проскреблись в
колючий лаз, он чего-то сегодня особенно неудобен был, пробрались к берегу
речушки.
мужские голоса.
заначки добрались, шуруют ее! Если уж отыскали в спальне под досками, отчего
же не найти на берегу?!
не жгли, а подсвечивали друг другу фарами и матерились, возясь около своих
машин. Даже на расстоянии был слышен резкий запах бензина.
бандиты и, завалив дорогу камнями, расстреливали с горки.
них контузило в голову и плечо.
помощь, а он стонал, ругался, а потом закричал пронзительно, братья
вздрогнули:
остались головорезами! Они другого языка не понимают, мать их так... Всех,
всех к стенке! Не зазря товарищ Сталин смел их на хрен под зад! Весь Кавказ
надо очищать! Изменники родины! Гитлеру продда-ли-сь!
стали говорить разные разности про войну, которой уж конец виден, пусть и за
горами! Про то, как им не повезло - дружки осаждают Европу, а тут, курам на
смех, приходится штурмовать дохлые сакли в ущельях... Со старухами да
младенцами воевать!
они. Сегодня точно не уедут. А это значит, что побег до другого дня
откладывается. Бежать без банок - гиблое дело. Куда бы ни навостряли они
лыжи, а ждут их, без своего запаса, голод, да попрошайничество, да кражи...
И в конечном счете - милиция!
Лучше, мол, прям на берегу возле заначки жизнь отдать, чем такую заначку
бросить!
мудренее вечера.
легкой свежестью и порывистым, шуршащим по кукурузе ветерком.
воспитательница Регина Петровна.
так: повезло. Не было бы, как говорят, счастья, да несчастье помогло!
на траве кровяная вата, обрывки бинтов, бычки от курева.
на месте! Холодненькие, гладенькие, тяжелые даже на ощупь.
надо было им увидеть свою Регину Петровну. Она хоть вернулась, и девочки
утверждали, что видели ее, но нигде не показывалась. И в своей комнатке за
кухней, как ребята ни пытались заглядывать в окошко, не показывалась тоже.
сказал, что пора им бежать и ждать больше нет сил, Сашка вдруг решительно
заявил, что без Регины Петровны, без того, чтобы ее увидать, он, Сашка, не
сдвинется с места. Колька может умереть без заначки, а он, Сашка, не поедет,
пока не увидит воспитательницу! И плевать ему на заначку! На все одиннадцать
банок вместе с двумя мешками! На все ему плевать! Не может уехать без Регины
Петровны и ее мужичков! А то получится, что спасают братья самих себя, а
такого человека, как Регина Петровна, оставляют тут погибать!
все колонисты, сгладилось, а страх, липкий, беспросветный страх стал опадать
и таять. Даже похороны Веры-шоферицы на третий день не взвинтили братьев.
дребезжащий, как телега.
качались, потому что были не закреплены.
старик шофер, и эти неудобные скамейки, и даже то, как их везли,
осторожненько, будто стекло, не так, не так их возила лихая Вера!