прикосновений и что на эту пытку обрек беззащитные вещи я! Если б я посягнул
на мертвую, я бы не так мучился. Больше я ни разу не был у сводни: мне
казалось, что вещи - живые и что они обращаются ко мне с мольбой, вроде
неодушевленных по виду предметов из персидской сказки, в которых, однако,
заключены души, преданные на муку и молящие об освобождении. Но память
обычно развертывает перед нами воспоминания не в хронологическом порядке, а
в виде опрокинутого отражения, и потому я лишь много позднее вспомнил, что
несколько лет назад я на этом самом диване впервые познал упоение любви с
троюродной сестрой, которая, заметив, что я раздумываю, где бы нам
расположиться, дала мне довольно опасный совет воспользоваться временем,
когда тетя Леония встает и уходит в другую комнату.
Леонии, я, наперекор желанию родителей, продал, чтобы иметь возможность
посылать больше цветов г-же Сван, которая, получив громадные корзины
орхидей, говорила мне: "На месте вашего отца я бы над вами учинила опеку".
Мог ли я предполагать, что когда-нибудь пожалею именно об этом серебре и что
удовольствию делать приятное родителям Жильберты, - удовольствию, которое,
быть может, потеряет в моих глазах всякую цену, - я предпочту другие? Тоже
ради Жильберты, чтобы не расставаться с ней, я отказался от места в
посольстве. Твердые решения человек принимает только в таком душевном
состоянии, которое длится недолго. Я с трудом мог себе представить, каким
образом совершенно особая субстанция, которая была заложена в Жильберте,
которую излучали ее родители, ее дом и из-за которой я стал безучастен ко
всему остальному, - каким образом эта субстанция может отделиться от нее и
переселиться в другое существо. Субстанция, без сомнения, останется той же
самой, но на меня она уже будет производить другое впечатление. Одна и та же
болезнь развивается и один и тот же сладкий яд действует сильнее, когда с
течением времени ослабеет сердечная деятельность.
меня Бергот, проявился в каком-нибудь замечательном труде. До знакомства со
Сванами я считал, что мне мешает работать возбуждение, вызывавшееся
невозможностью свободно встречаться с Жильбертой. Но, после того как двери
ее дома открылись для меня, стоило мне сесть за письменный стол, и я уже
вставал и мчался к Сванам. Когда же я возвращался от них домой, мое
уединение было кажущимся, моя мысль была не в силах плыть против течения
слов, по которому я до этого часами бессознательно плыл. В одиночестве я все
еще составлял фразы, которые могли понравиться Сванам, и, чтобы сделать игру
еще более увлекательной, говорил за своих отсутствующих собеседников и
задавал себе такие вопросы, чтобы в удачных ответах проступил блеск моего
остроумия. Это безмолвное упражнение: представляло собой, однако, беседу, а
не размышление; мое уединение было жизнью выдуманного салона, где не я сам,
а мои воображаемые собеседники направляли мою речь и где, вместо мыслей,
которые я считал верными, я пытался выразить другие, приходившие мне в
голову без всяких усилий с моей стороны и не западавшие вглубь; это было
абсолютно пассивное наслаждение, вроде того, какое человеку, ощущающему
Тяжесть в желудке, доставляет полный покой.
бы заставить себя тут же начать работать. Но так как решение мое было
бесповоротным, так как за сутки вперед, в рамках ничем не заполненного
завтрашнего дня, все отлично размещалось, потому что меня там еще не было, и
благие мои намерения представлялись мне легко осуществимыми, то я
предпочитал пропустить сегодняшний вечер, раз я чувствовал, что еще не
готов, но увы! На другой день мне тоже не работалось. Однако я был
рассудителен. Не потерпеть три дня после того, как прождал годы, - это
чистое ребячество. Уверенный, что послезавтра у меня будет написано
несколько страниц, я ни слова не говорил родным о своем решении; лучше
запастись терпением на несколько часов, а потом показать начатую работу
утешенной и убедившейся бабушке. К сожалению, завтра оказывалось не тем
существующим помимо меня, просторным днем, какого я страстно ждал. Когда
этот день кончался, то обнаруживалось, что моя лень и тяжелая борьба с
внутренними препятствиями продлились еще на сутки, только и всего. Проходило
еще несколько дней, мои планы не осуществлялись, я терял надежду на то, что
они осуществятся в ближайшее время, а это означало, что у меня пропадала
всякая охота все подчинить задаче осуществления моих планов; я опять долго
засиживался по вечерам: меня уже не заставляло рано ложиться отчетливое
видение начатой завтра утром работы. Для того чтобы меня вновь охватил порыв
"к труду, мне надо было несколько дней передышки, и когда бабушка раз в
жизни позволила себе мягко и разочарованно упрекнуть меня: "А что же твоя
работа? Ты уж о ней и не говоришь", - я на нее рассердился: не понимая, что
решение мое непреклонно, она, - казалось мне, - оттягивает, И, быть может,
надолго, претворение его в жизнь, потому что несправедливое ее отношение
нервирует меня и отбивает охоту взяться за дело. Бабушка почувствовала, что
своим скептицизмом нечаянно нанесла удар моей воде. Она обняла меня и
сказала: "Прости, больше я тебя спрашивать не стану". И чтобы я не падал
духом, уверила меня, что, как только я буду чувствовать себя хорошо, дело
пойдет на лад само собой.
я, как Бергот? Мои родители склонны были думать, что я ленив, но зато,
посещая салон, где бывает великий писатель, веду образ жизни, наиболее
благоприятный для развития моего таланта. И все же освободиться от
обязанности развивать свой талант самому, внутри себя, и получить его из
чьих-либо рук так же невозможно, как выздороветь (нарушая все правила
гигиены и предаваясь самым вредным излишествам) только оттого, что ты будешь
часто обедать у знакомых вместе с врачом. Больше, чем кто-либо, впала в
заблуждение, в каком находились и мои родители, г-жа Сваи. Когда я говорил
ей, что не могу прийти, что мне нужно работать, в ее взгляде можно было
прочесть, что я зазнался, что я глуплю и важничаю.
дело у него пойдет еще лучше, - прибавляла она, - он острее и гуще в газете,
чем в книгах, - в книгах он слегка расплывчат. Я добилась, что теперь он
будет писать для "Фигаро" leader article {Передовые статьи (англ.).}. Это
будет как раз the right man in the right place {Нужный человек на нужном
месте (англ.).}.
ради моей карьеры, - точно произведения искусства родятся благодаря
"связям"! - она напоминала мне, чтобы я пришел к ней завтра на обед с
Берготом.
бы, именно Сваны и должны были в разных случаях жизни оказывать мне
противодействие, - мешали моему счастью: счастью сколько угодно смотреть на
Жильберту, если и не со спокойной душой, то, во всяком случае, с обожанием.
Но в любви спокойствия быть не может, - достигнутое есть лишь толчок для
того, чтобы стремиться к еще большему. Пока мне нельзя было ходить к
Жильберте, я устремлял взор к недостижимому этому счастью и не мог даже
представить себе, какие возникнут у меня новые поводы для беспокойства.
Когда же сопротивление ее родителей было сломлено и вопрос решен, он опять
начал ставиться, но только по-разному. В таком смысле наша дружба
действительно каждый день начиналась сызнова. Каждый вечер, придя домой, я
думал о том, что мне предстоит сказать Жильберте нечто чрезвычайно важное,
от чего зависит наша дружба, и это важное всегда бывало другим. Но я
наконец-то был счастлив, и ничто больше не угрожало моему счастью. Увы!
Угроза возникла с той стороны, откуда я не ждал опасности, - ее создали
Жильберта и я. То, в чем я был уверен, то, что я считал счастьем, - оно-то и
принесло мне страдания. В любви счастье-состояние ненормальное, способное
мгновенно придать случайности, по-видимому самой что ни на есть простой,
всегда могущей возникнуть, огромное значение, какого она на самом деле не
имеет. Человек действительно бывает счастлив оттого, что в сердце у него
появляется нечто неустойчивое, нечто такое, что он силится удержать навсегда
и чего почти не замечает, пока оно не переменит положения. В жизни любовь
есть непрерывное мучение, а радость обезвреживает его, ослабляет,
оттягивает, но оно в любой момент может стать таким, каким оно было бы
давно, если бы чаемое не достигалось, - нестерпимым.
приходил. Правда, когда меня особенно влекло к ней, мне стоило только
попросить разрешения прийти у ее родителей, а они все больше убеждались, что
я прекрасно на нее влияю. Благодаря им, - рассуждал я, - моей любви ничто не
грозит; раз они за меня, я могу быть спокоен, ведь для Жильберты они высший
авторитет. На беду, уловив некоторые признаки раздражения, прорывавшегося у
нее, когда Сван приглашал меня отчасти вопреки ее желанию, я начал
задумываться: не есть ли то, что я считал покровительством моему счастью,
как раз наоборот - скрытой причиной его непрочности?
приглашена на урок танцев к мало ей знакомым людям, и взять меня с собой она
не могла. Из-за сырости я увеличил обычную свою дозу кофеина. Может быть,
из-за дурной погоды, а может быть, оттого что г-жа Сван была настроена
против того дома, где должно было состояться танцевальное утро, но только,
когда ее дочь начала собираться, она необычайно резко окликнула ее:
"Жильберта!" - и показала на меня в знак того, что я пришел ради нее и что
она должна остаться со мной. Г-жа Сван произнесла, вернее - выкрикнула:
"Жильберта!" - из добрых чувств ко мне, но по тому, как Жильберта, снимая
пальто, повела плечами, я понял, что г-жа Сван неумышленно ускорила
постепенный отрыв от меня моей подружки, который тогда еще, пожалуй, можно
было остановить. "Нельзя же каждый день танцевать", - сказала дочери Одетта,
проявив, по всей вероятности, заимствованное некогда у Свана благоразумие.
Затем она снова превратилась в Одетту и заговорила с дочерью по-английски. В
то же мгновение точно стена выросла между мной и частью жизни Жильберты,
словно злой гений увлек от меня вдаль мою подружку. В языке, который мы
знаем, мы возмещаем непроницаемость звуков прозрачностью мыслей. А язык,
Андреев Николай
Пехов Алексей
Акунин Борис
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Акунин Борис