Чтение 31–й страницы книги ~Возлюби ближнего своего~

- Да.

- Меня зовут Брозе, и я живу этажом ниже, - смущенно произнес он. - У меня дома больная жена, а я должен пойти поискать какую-нибудь работу. Вот я и хотел попросить вас. Может быть, у вас найдется время...

У Брозе было тонкое изможденное лицо. Рут знала, что в отеле почти все убегали, как только он появлялся. Он давно искал общества для своей жены.

- Она очень часто остается одна... Ну, а вы знаете, что это такое. Надежду ведь так легко потерять. Бывают дни, когда она особенно подавлена. Но если рядом с ней человек, ей сразу становится легче... Вот я и подумал, что вы, может быть, побеседуете с ней разок. Моя жена - умная женщина...

Рут как раз училась вязать джемперы из легкой кашмирской шерсти. Ей сказали, что русский магазин на Елисейских полях покупает нечто подобное, чтобы потом перепродать втридорога. Она не собиралась откладывать работу и, наверное, не пошла бы, но беспомощная похвала "моя жена - умная женщина" все решила, и Рут почувствовала странное смущение.

- Подождите минуточку, - сказала она. - Я захвачу с собой кое-что и пойду с вами.

Она взяла с собой шерсть и образец и спустилась с Брозе вниз. Брозе жили на втором этаже в маленькой комнатке с окнами на улицу. Когда Брозе и Рут вошли, лицо женщины, лежавшей на кровати, сразу изменилось. На нем появилась вымученная, но радостная улыбка.

- Люси, это - фрейлейн Голланд, - сказал Брозе поспешно. - Она очень хочет поговорить с тобой.

Темные глаза на бледном как воск лице с недоверием посмотрели на Рут.

- Сейчас я уйду, - быстро сказал Брозе. - А вечером вернусь. Сегодня я наверняка что-нибудь подыщу. До свидания.

Он улыбнулся, приветливо взмахнул рукой и закрыл за собой дверь.

- Это он вас позвал, правда? - спросила женщина через какое-то мгновение.

Сперва Рут хотела ответить отрицательно, но потом кивнула.

- Я так и думала. Спасибо вам за то, что вы пришли. Но я могу остаться и одна. Идите занимайтесь своим делом. А я немного посплю.

- У меня нет никаких дел, - ответила Рут. - А сейчас я как раз учусь вязать. Этим я могу заниматься и здесь. Все принадлежности для вязания я захватила с собой.

- Есть и более приятные вещи, чем сидеть рядом с больной, - устало заметила женщина.

- Конечно. Но это все-таки лучше, чем сидеть одной.

- Так все говорят, чтобы утешить меня, - пробормотала женщина. - Я знаю, больных всегда утешают. Вы уж лучше прямо скажите, что вам неприятно сидеть рядом с больной женщиной, у которой плохое настроение, и что вы делаете это только потому, что муж мой вас уговорил.

- Да, ваш муж уговорил меня, - ответила Рут. - Но у меня не было намерения утешать вас. И я рада, что имею возможность поговорить с кем-нибудь.

- Вы же можете пойти прогуляться! - сказала больная.

Я это делаю не очень охотно.

Не услышав ответа, Рут подняла глаза и посмотрела на растерянное лицо больной. А та оперлась на руки и пристально смотрела на нее... И внезапно слезы ручьями потекли из ее глаз. В одну секунду лицо ее было залито слезами.

- О, боже ты мой! Вы говорите это так просто... А я... Если бы я могла выходить на улицу!

Она снова упала на подушки. Рут встала. Она видела серые вздрагивающие плечи, видела нищенскую кровать в пыльном послеполуденном свете, солнечную холодную улицу за окном, дома с маленькими железными балкончиками, огромную светящуюся бутылку, висевшую высоко над крышами, - рекламу аперитива "Дюбонне", которая бессмысленно светилась, хотя было еще светло, и ей на мгновение показалось, будто все это находится где-то очень далеко, чуть ли не на другой планете.

Женщина перестала плакать. Потом медленно приподнялась.

- Вы еще здесь? - спросила она.

- Да.

- Я очень нервная и истеричная. И порой нервные припадки продолжаются целый день. Не сердитесь на меня, пожалуйста.

- Я и не думала сердиться. Просто мысли мои витали где-то в небесах, вот и все.

Рут снова присела рядом с кроватью. Она разложила перед собой образец джемпера и принялась за работу. Она не смотрела на больную, так как ей было тяжело видеть ее растерянное лицо. Девушке казалось, что, находясь рядом с больной, она просто хвалится своим здоровьем.

- Вы неправильно держите спицы, - сказала женщина через некоторое время. - Так вы будете вязать гораздо медленнее. Спицы нужно держать вот так.

Она взяла спицы и показала Рут, как их нужно держать. Потом взяла уже связанную часть и внимательно посмотрела на нее.

- Вот здесь не хватает одной петли, - сказала она. - Тут нужно снова распустить. Вот посмотрите.

Рут подняла глаза. Больная с улыбкой смотрела на нее, Лицо ее стало внимательным, сосредоточенным, целиком погруженным в работу. От прежнего выражения не осталось и следа. Бледные руки двигались легко и быстро.

- Вот так, - наконец сказала она. - А теперь попробуйте еще раз.

Брозе вернулся домой вечером. В комнате было темно. В окно глядело только вечернее небо и отливающая красным блеском огромная бутылка "Дюбонне".

- Люси? - спросил он в темноту.

Женщина на кровати шевельнулась, и Брозе увидел ее лицо. В отблеске световой рекламы казалось, что оно было окрашено нежным румянцем, словно случилось чудо и больная внезапно выздоровела.

- Ты спала? - спросил он.

- Нет, просто лежала.

- Фрейлейн Голланд давно ушла?

- Нет, всего несколько минут тому назад.

- Люси... - Он осторожно присел на край кровати.

- Мой дорогой! - Она погладила его по руке. - Что-нибудь нашел?

- Пока нет. Но я обязательно найду.

Некоторое время женщина лежала молча.

- Я для тебя большая обуза, Отто, - сказала она затем.

- Как ты можешь так говорить, Люси! Что бы я делал, если бы не было тебя.

- Был бы абсолютно свободен. Мог бы делать все, что захотел бы. Мог бы вернуться в Германию и работать.

- Вот как?

- Да, - продолжала она. - Разведись со мной. Там, в Германии, тебе это поставят в заслугу.

- Ариец, который вспомнил о чистоте своей крови и развелся с еврейкой, так что ли? - спросил Брозе.

- Да. Они наверняка говорят что-нибудь в таком духе. Они же лично ничего не имеют против тебя, Отто.

- Ничего. Зато я имею кое-что против них.

Брозе прислонил голову к спинке кровати. Он вспомнил о том, как к нему в чертежное бюро пришел его шеф и долго распространялся насчет того, что он, Брозе, прилежный работник, но что времена настали тяжелые и ему будет жалко, если Брозе придется уволить, поскольку жена у него - еврейка. После этих слов Брозе взял шляпу и ушел. Через восемь дней он в кровь разбил нос швейцару из своего дома, который был одновременно и дворником квартала, и шпиком, за то, что тот обозвал его жену вонючей жидовкой. К счастью, адвокат Брозе смог доказать, что швейцар вел за кружкой пива речи, направленные против государства. После этого швейцар исчез из их дома. Но и жена Брозе не решалась больше показываться на улице - не хотела, чтобы ее задевали сопляки в униформе. Брозе не смог найти себе работы. Тогда они уехали в Париж. В дороге жена заболела.

Зеленое как яблоко небо за окном потеряло свои краски. Оно стало мутным и темным.

- У тебя были боли, Люси? - спросил Брозе.

- Не сильные. Я только страшно устала. Внутренне.

Брозе погладил ее по голове. В свете рекламы "Дюбонне" волосы ее отливали медью.

- Скоро ты снова сможешь встать.

Женщина медленно повернула голову под его рукой.

- Что бы это могло быть, Отто? Со мной никогда не случалось ничего подобного. И это тянется уже месяцы...

- Что-нибудь. Но ничего опасного. С женщинами такое часто случается.

- Порой мне кажется, что я уже больше никогда не поправлюсь, - с внезапной грустью сказала женщина.

- Наверняка поправишься. И даже очень скоро. Главное - не терять мужества.

За окном на крыши спускался вечер. Брозе сидел тихо, все еще прислонившись головой к спинке кровати. Лицо его, до этого озабоченное и боязливое, стало сейчас, в последних рассеянных лучах света, ясным и спокойным.

- Если бы мне только не быть для тебя обузой, Отто.

- Я люблю тебя, Люси, - прошептал Брозе.

- Больную жену нельзя любить.

- Больную жену любят в два раза больше. Тогда она одновременно и жена, и ребенок.

- Это верно. - Голос женщины стал едва слышным. - Но я-то ни то, и ни другое. Меня даже нельзя назвать женой. Ведь ты от меня ничего не получаешь. Я для тебя только обуза, больше ничего.

- У меня есть твои волосы, - прошептал Брозе. - Твои чудесные волосы! - Он нагнулся и поцеловал ее в волосы. - У меня есть твои глаза! - Он поцеловал ее в глаза. - Твои руки. - Он поцеловал ее руки. - И у меня есть ты. Твоя любовь. Или ты меня больше не любишь? - Его лицо склонилось к ее лицу. Совсем близко. - Ты меня больше не любишь? - спросил он еще раз.

- Отто, - едва слышно пробормотала она и положила руку между его и своей грудью.

- Ты меня больше не любишь? - тихо повторял он. - Скажи! Я понимаю: трудно любить таких бестолковых людей, как я. Они ничего не могут заработать. Ну, скажи же, моя любимая и единственная, - с упреком произнес он, глядя на ее ввалившиеся щеки.

Из глаз Люси внезапно брызнули слезы облегчения, а голос стал мягким и юным.

- Значит, ты меня еще действительно любишь, Отто? - спросила она и улыбнулась улыбкой, которая перевернула ему душу.

- Неужели мне нужно тебе каждый вечер повторять это? Я так люблю тебя, что даже ревную тебя к кровати, на которой ты лежишь. Ты должна лежать во мне, в моем сердце, в моей крови!

Он улыбнулся так, чтобы она могла заметить его улыбку, и снова склонился к ней. Он действительно любил ее, она была единственным близким ему человеком, и тем не менее он часто испытывал необъяснимое отвращение, когда ему приходилось ее целовать. Он ненавидел себя за это, он знал, чем именно она больна, и его здоровый организм оказывался сильнее его. Но сейчас, в холодном свете рекламы аперитива, вечер этот показался ему таким же, какие бывали у них несколько лет назад. Вечер по ту сторону мрачной силы болезни. Он был теплым утешающим отблеском, как и тот свет над крышами напротив.

- Люси! - снова прошептал он.

Она приложила свои влажные губы к его губам и тихо продолжала лежать, на мгновение забыв о своем измученном теле, в котором бесшумно, словно призраки, разрастались щупальца рака.

Керн и Рут медленно брели по Елисейским полям. Наступил вечер. Зажглись огни витрин, кафе были переполнены, горели световые рекламы, а на фоне ясного, даже по ночам серебристого воздуха Парижа, словно врата на небеса, возвышалась темная громада Триумфальной арки.

- Взгляни-ка туда, направо! - сказал Керн. - Вазер и Розенфельд.

Перед огромными витринами компании "Дженерал Моторс" стояли двое молодых бедно одетых людей. Оба были без пальто, только в лоснящихся старых костюмах. Они так оживленно спорили друг с другом, что довольно долго не замечали Керна и Рут, остановивших рядом с ними. Оба жили в отеле "Верден". Коммунист Вазер был техником, Розенфельд - сыном банкира из Франкфурта. Семья Розенфельда жила на третьем этаже. Оба были автофанатиками, и у обоих почти никогда не было денег.

- Розенфельд, - умоляющим тоном говорил Вазер, - будьте объективным хоть на минутку. Согласен, для пожилых людей "кадиллак" хорош. Ну, а чем вам понравился шестнадцатицилиндровый? Он сосет бензин, как корова воду, а ходит не быстрее.

Розенфельд покачал головой. Словно завороженный, он уставился на освещенную дневным светом витрину, где был выставлен огромный черный "кадиллак", вращающийся на диске, ввинченном в пол.

- Ну и пусть пожирает бензин! - взволнованно ответил он. - Пусть пожирает даже бочками! Ведь дело не в этом! Вы только взгляните, какие там удобства внутри! Кроме того, надежен и прочен, как танк.

- Розенфельд, это аргументы для страхования жизни, а не для машины! - Вазер показал на соседнюю витрину, принадлежавшую военному представительству. - Вы только взгляните! Вот это класс! Только четыре цилиндра! Нервная низенькая бестия, но, когда сядешь за руль, она - как пантера. Сможет даже пробить стену дома, если вы захотите!

- Я не собираюсь пробивать стены. Я просто хочу съездить на коктейль в "Риц", - непоколебимо заявил Розенфельд.

Но Вазер не обратил внимания на его слова.

- Какие линии! - продолжал восторгаться он. - Какая низкая посадка! Как стрела! Как молния!.. Восьмицилиндровый мне кажется слишком громоздким. А эта машина - просто мечта! Какая скорость!

Розенфельд разразился оскорбительным хохотом.

- А как же вы поместитесь в этот детский гробик, Вазер? Ведь эта машина - для лилипутов. Вы только представьте себе: рядом с вами - красивая женщина в длинном вечернем платье, возможно, даже из парчи, обшитом золотом, или в платье с блестками и с дорогим мехом. Вы выходите из "Максима", стоит декабрь, на улице снег, грязь, а у вас - этот ходячий радиоприемник! Вы что, хотите оказаться посмешищем?

Вазер покраснел.

- Все это - мысли капиталиста, Розенфельд! Умоляю вас, мечтайте уж тогда не о машине, а о паровозе! И что вам могло понравиться в этом мамонте? Это - машина для коммерции советников. А вы ведь еще молодой человек. И если вы уж хотите обязательно иметь что-то громоздкое, то возьмите "деланей"; он красив и легко берет сто шестьдесят километров.

- "Деланей"? - Розенфельд презрительно засопел. - Свечи заливает каждую минуту... Вы это имели в виду?

- Ничего подобного не будет, если вы будете правильно ездить. Ягуар! Снаряд! Пьянит от одного лишь звука мотора! Ну, а если вы хотите вообще что-нибудь сказочное, то возьмите новый "супертальбо"! Сто восемьдесят километров! Играючи! И тогда у вас действительно будет машина!

Розенфельд завизжал от возмущения.

- "Тальбо"! Да, тогда у меня действительно будет машина!.. Такую я не возьму даже в подарок. Она так сложна, что сразу же сварится в уличном котле... Нет, Вазер, я верен "кадиллаку". - Он снова повернулся к витрине "Дженерал Моторс". - Вы только посмотрите, какое качество! Пять лет не нужно будет поднимать капота. Комфорт, дорогой Вазер, он только у американцев. Мотор покорный и бесшумный. Вы его вообще не замечаете!

- Но, послушайте! - вскипел Вазер. - Я как раз и хочу слышать шум мотора! Это же музыка, когда идет такая махина!

- В таком случае купите себе трактор! Он создаст вам еще больше грохоту!

Вазер уставился на Розенфельда.

- Послушайте, - сказал он тихо, но с трудом сдерживая себя, - я предлагаю вам компромисс. Возьмите "мерседес-компрессор"! Тяжелый и породистый! Согласны?

Розенфельд высокомерно махнул рукой.

- Не для меня! И не стоит стараться. "Кадиллак" или вообще ничего! - И он снова вперил взгляд в огромную элегантную машину, которая стояла на вращающемся диске и отливала черным блеском.

Вазер в отчаянии оглянулся и увидел Керна и Рут.

- Послушайте, Керн, обратился он к юноше, - если бы вам пришлось выбирать между "кадиллаком" и новым "тальбо", то что бы вы взяли? Наверняка "тальбо", не правда ли?

Розенфельд обернулся.

- Конечно, "кадиллак", в этом нет сомнения!

Керн усмехнулся.

- Я бы удовольствовался и маленьким "ситроеном".

- "Ситроеном"? - Оба автоэнтузиаста взглянули на него, как на паршивую овцу...

- Или велосипедом, - добавил Керн.

Оба специалиста обменялись быстрым взглядом.

- Ах, вот оно что! - наконец произнес Розенфельд, совершенно остыв. - Вы не разбираетесь в машинах, не так ли?

- Наверное, и в автоспорте - тоже? - добавил Вазер с неповторимым презрением. - Разумеется, существуют да-же такие люди, которые коллекционируют марки!

- Вы попали в самую точку, - с улыбкой поддержал его Керн. - Я как раз этим и занимаюсь. Особенно негашеными...

- В таком случае просим нас извинить! - Розенфельд поднял воротник пиджака. - Пойдемте, Вазер, взглянем еще да новые модели "альфа-ромео" и "испано" на той стороне.

И оба, примиренные невежеством Керна, удалились в своих лоснящихся костюмах, чтобы поспорить о достоинствах гоночных автомобилей. У них было время - не имея денег, они могли не торопиться к ужину.

Керн с довольным видом посмотрел им вслед.

- Человек - это чудо, Рут! Правда?

Девушка рассмеялась.

Керн никак не мог найти работу. Он везде предлагал свои услуги, но нигде не мог устроиться даже за двадцать франков в день. Деньги, которые у них были, через две недели кончились. Рут удалось получить маленькую поддержку от еврейского комитета помощи, а Керну - от смешанного еврейско-христианского. В неделю они набирали около пятидесяти франков. Керн переговорил с хозяйкой отеля и выторговал за эту сумму, кроме комнат, право получать по утрам немного кофе с хлебом.

Он продал свое пальто, чемодан и все вещи, оставшиеся от Поцлоха. После этого они взялись за вещи Рут - кольцо ее матери, платья и тоненький золотой браслет. Они не очень горевали, что им пришлось расстаться с этими вещами. Они жили в Париже, и этого им было достаточно. Они надеялись на завтрашний день и чувствовали себя в безопасности. В городе, который в течение целого столетия впитывал в себя эмигрантов, господствовал дух терпимости. В нем можно было умереть с голода, но людей там преследовали только по мере необходимости.

В один из воскресных дней, после обеда, когда вход в Лувр был свободным, Марилл пригласил их отправиться туда.

- Зимой, чтобы убить время, вам обязательно нужно ходить куда-нибудь, - сказал он. - Голод, пристанище и время - постоянные проблемы эмигрантов, и они ничего не могут с ними поделать, потому что не имеют возможности работать. Голод и забота о ночлеге - это два смертельных врага, но с ними еще можно бороться, а время, уйма пустого бесполезного времени - это враг, который крадется тайком и пожирает их энергию. Ожидание утомляет, призрачный страх парализует волю. И если двое первых нападают на эмигрантов открыто, и они должны обороняться или погибнуть, то время подкрадывается незаметно и разрушает душу. Вы еще молоды, не просиживайте свое время в кафе, не жалуйтесь на трудности, будьте всегда бодрыми. И если порой вам будет тяжело, идите в большие парижские залы ожидания - в Лувр. Зимой он отапливается. Лучше изливать свою печаль перед картинами Делакруа, Рембрандта или Ван Гога, чем перед рюмкой водки или в окружении бессильной жалости и злости. Это говорю вам я, Марилл, который предпочитает сидеть перед рюмкой водки. Иначе я бы и не стал держать эту назидательную речь.

И они бродили по большой сокровищнице Лувра мимо столетий: мимо каменных королей Египта, богов Греции, императоров Рима, мимо вавилонских алтарей, персидских ковров и фламандских гобеленов, мимо картин великих мастеров - Рембрандта, Гойи, Греко, Леонардо, Дюрера. Бродили по бесконечным залам и коридорам, пока не добрались наконец до залов с картинами экспрессионистов.

Они уселись на один из диванов, стоявших посреди зала. На стенах блестели красками ландшафты Сезанна и Ван Гога, танцовщицы Дега, выполненные пастелью женские головки Ренуара и красочные сценки Мане. В зале было тихо, кроме них, там никого не было, и постепенно Керну и Рут стало казаться, будто они сидят в заколдованной башне, а картины - это окна в далекие миры, в сады благородных радостей жизни, в миры больших чувств, великих грез и полного душевного покоя, который живет по другую сторону произвола, страха и бесправия.

- Все они тоже были эмигрантами, - сказал Марилл. - Да, да, эмигрантами! Их гнали, высылали, изгоняли. Они часто голодали и оставались без крова. Многих из них современники игнорировали, многих оскорбляли, жили они в нищете и в нищете умирали, но взгляните, что они создали! Сокровища! Мировые шедевры! Это я и хотел вам показать.

Он снял очки и старательно их протер.

- Что оставляет самое большое впечатление на этих картинах? - спросил он у Рут.

- Мир, - не задумываясь, ответила девушка.

- Мир... Я думал, вы скажете: красота. Но вы тоже правы: мир сегодня - это красота. Особенно для нас. Ну, а ваше впечатление, Керн?

- Не знаю, - ответил тот. - Но мне почему-то хочется взять что-нибудь отсюда с собой и продать, чтобы мы могли жить.

- Вы - идеалист, - ответил Марилл.

Керн недоверчиво взглянул на него.

- Я говорю это серьезно, - добавил Марилл.

- Я знаю, что говорю глупости, но сейчас - зима, а я бы смог тогда купить пальто для Рут.

Керн и сам себе казался глупым, но он действительно сейчас не мог думать ни о чем другом. Все время он думал только об этом. К своему удивлению, он неожиданно почувствовал в своей ладони руку Рут. Она посмотрела на него восхищенными глазами и тесно прижалась к нему.

Марилл снова надел очки и огляделся.

- Человек велик в своих крайностях, - изрек он. - В искусстве, любви, глупости, ненависти, эгоизме и даже самопожертвовании. Но миру чаще всего не хватает золотой середины.

Керн и Рут поужинали. Их ужин состоял из какао и хлеба и уже неделю был их единственной едой, не считая чашки кофе и двух бриошей по утрам, которые Керну удалось выторговать у хозяйки, включив этот завтрак в стоимость комнат.

- Сегодня хлеб пахнет бифштексом, - заметил Керн. - Хорошим сочным бифштексом с жареным луком.

- А мне показалось, что он пахнет курой, - ответила Рут. - Молодой жареной курочкой со свежим зеленым салатом.

- Все может быть... Возможно, с твоей стороны он и пахнет курочкой. Дай-ка мне кусочек с той стороны. Мне очень хочется попробовать и жареную курочку.

Рут отрезала ему от длинного французского хлебца толстый ломоть.

- Вот тебе куриная ножка, - сказала она. - Или ты предпочитаешь грудку?