Чтение 31–й страницы книги ~Додж по имени Аризона~

А вот дальше уже меня нести начало. А вот что именно я там плел - в упор не помню. Может, оно и к лучшему - не так стыдно.

- Привет, уроды, говорю им. У меня для вас новость, только вот не знаю, насколько приятная. Я вас сейчас убивать буду.

Вот это моя была. И следующие две тоже.

- Ну ладно. Не хотите по-хорошему - умрите геройски.

- Вот так и стою - я с автоматом, да смерть с косой.

- ...и когда Сергей вел нас...

Так, а вот это уже рыжая пошла. И главное, имя мое нежно так произносит, напевно. Звучит почти как Сереженька....

- ...и когда дракон ринулся прямо на нас...

Все, думаю, сейчас у меня уши начнут в трубочку сворачиваться. А затем вспыхнут и прогорят, и только пепел осыплется.

Потом опять Елика что-то мне втолковывать пыталась. Про гномов. Нет, не про гномов. И не про этих... ну, который зеленый, который еще от насморка скопытился... гоблин, вот. Черт, как же она их обзывала-то? Гниль? Гноль? Не помню. Ну и ладно.

А голова тяжелая - спасу нет. Словно не мозги, а свинец в черепушке бултыхается. Хотя... проку сейчас от тех мозгов.

В общем, не выдержал я. Голову уронил, хорошо еще, что на руки, а не прямо на столешницу. Стук бы вышел знатный - дубом об дуб. Лежу, правым глазом за остальными наблюдаю - хорошо.

Глава 18

Как у меня во рту конфета оказалась - тоже не помню. Но раскусить я ее раскусил. Не знаю, как там насчет пяти ведер рассола, но стокилограммовой фугаске эта конфетка точно была эквивалентна. Весь алкоголь - как взрывной волной вымело. Правда, скрутило при этом так, словно его из меня, как из белья стираного, выжимали.

Длилось это секунду, не больше, а потом я очнулся - сижу за столом, глаза стеклянные, челюсть отвисшая, по лицу пот холодный ручьями стекает и трезвый, как стеклышко, - красота.

Попробовал Николая за воротник поднять - куда там. Тут тягач нужен, да и не всякий подойдет.

Рыжей за столом и вовсе не наблюдалось. Я вокруг обошел, гляжу - а она на скамейке уютно так расположилась, ножки в бронесапожках поджала - чистый ангелочек с фрицевских открыток, жаль только, шлем с крылышками сняла.

Зато Елика сидит почти что прямо и без всякой посторонней помощи. Вот только взгляд абсолютно остекленевший - и зевает поминутно.

Я для пробы у нее перед носом ладонью помахал - круглый ноль. Попробовал ее за плечо потрогать, и тут она мне как вцепится в руку... хорошо еще, что я прием этот, спасибо капитану нашему, знаю, так что от второй ее руки увернулся. А то ведь перелом локтевого сустава - штука паршивая и пределом моих мечтаний на данный исторический момент отнюдь не являющаяся.

Пальчики, однако, у этой магички... ну и реакция тоже ничего.

- Не надо, - говорит она, - меня так трогать.

- Больше не буду, - обещаю. - Я вообще просто попрощаться хотел... хоть с кем-нибудь. И... ты сможешь эту парочку потом утащить?

- З-запросто, - а язык у нее все-таки заплетается. - Б-берем левитирующее з-заклинание...

- Знаешь, - говорю, - давай без технических подробностей.

- В-вытащу я их, не волнуйся. - Елика голову в мою сторону чуть повернула, взгляд... как же это... а, сфокусировала. - Запей.

- Что?

- Пилюлю. Запей.

Был бы тут еще воды стакан. Ладно, думаю, уж от пары-то глотков я обратно не окосею. Тем более что по рекомендации, можно сказать, лечащего врача.

Взял свою кружку, тяну - не идет. Сильнее тяну - не идет. Словно у нее донце к столешнице электросваркой приварили. Донце глиняной кружки к деревянному столу! Приехали, называется. Хватай мешки - вокзал отходит!

Попробовал Колину поднять - все в порядке, кружка, как кружка. А моя - только вместе со столом.

- Эй, магичка, - спрашиваю, - твои штучки?

- Что?

- С кружкой. Ты приклеила?

- Т-ты о ч-чем?

Я еще раз за свою кружку взялся, дернул так, что, кажется, у стола ножки приподнялись...

- Вот, - говорю, - об этом.

Елика на кружку уставилась, моргнула пару раз, а потом спокойно так руку протягивает и р-раз - поднимает. Без всякого, что характерно, усилия.

Я у нее кружку забрал, отпил пару глотков, обратно на стол поставил. Подождал чуть и снова поднял. Тоже без всяких усилий. На донце посмотрел - кружка как кружка, никаких следов клея или, допустим, цемента.

Поставил обратно, на Елику уставился. А она - на меня. Минуты две так молча друг на друга глазели.

- Ну и что, - спрашиваю наконец, - это было?

- Ты меня об этом спрашиваешь? - удивляется магичка.

- А кого?

- Откуда я знаю! Твоя же кружка!

- Ну маг-то из нас двоих - ты!

- И что? - удивляется Елика. - Это, - на кружку кивает, - не магия, а... чушь какая-то. Фло... фле... флюктуация.

- Чего?

- Стихийное проявления Хаоса в порядке Обыденности, - зевает магичка. - Такое объяснение тебя устроит?

- Нет.

- А другого, - ухмыляется Елика, - не будет. По крайней мере, от меня не дождешься. И вообще, - вскидывается, - тебя ведь, кажется, ждут? Вот и иди себе... лесом.

- Только без нервов. Уже иду. Гимнастерку вот только натяну.

Елика на меня рукой махнула - небрежно так, словно от мухи занудливой отмахивалась, и р-раз - гимнастерка уже на мне оказалась. Даже застегнутая на все пуговицы. Одно плохо - наизнанку.

В самом деле, думаю, пойду я отсюда... пока еще что-нибудь к чему-нибудь не приклеилось. Подметки сапог, например, или там штаны на заду. Елика эта, опять же... и с обычным-то человеком договориться непросто, когда он выпивши, а уж с магами этими... пошлет он тебя лесом и пойдешь... лесом. Все триста кэмэ до ближайшего населенного.

Ладно.

Минут десять я проплутал, пока во двор выбрался. Потом еще столько же потратил, пока выяснил, где мой комбриг квартирует. Он-то мне никаких ориентиров не указал - ищи, мол, разведка, ищущий, как говорил старшина Раткевич, да обрящет.

Я бы и дольше плутал, да повезло - наткнулся на Вельта, австрийца этого... недобитого. Он как раз ствол от "эрликона" куда-то тащил. Увидел меня, остановился, заулыбался.

- О, камрад Сергей. А где ты потерял моего друга Николая?

- Как же, - отзываюсь, - потеряешь его. Этот Сусанин сам кого хочешь потеряет.

- О да, я понимаю, - кивает Рудольф. - У местных жителей не было слова "загул"... пока не появился Николай.

Да уж, думаю, наших по этому делу даже в аду, наверное, разыскать можно. Если таковой существует - а у меня последнее время представления о невозможном сильно поколебались, - то, зуб даю, наверняка нашлись какие-нибудь славяне, что с чертями стакнулись, из котлов аппарат наладили и пошли из смолы пойло гнать соответствующего качества.

- Слушай, - спрашиваю, - а ты, часом, не в курсе, где товарищ комбриг расквартировался?

- Оберст Клименко? - уточняет Вельт. - У него кабинет в западном крыле. Во-он по той лестнице на третий этаж и направо. Четвертая дверь.

- Зер гут и данке шен.

За что люблю немцев - так это за точность с аккуратностью. Исключительно приятное качество для "языков", доложу я вам. Того же нашего рядового Ваньку - душу из его выйми, ничего путного не добьешься, и не потому, что он весь из себя такой стойкий, а просто не знает он ни черта. А возьмешь, бывало, какого-нибудь гренадера, да поговоришь с ним - прямо песня, только на схему наносить успевай. Даже мер воспитательных принимать иногда не приходится, сама же ихняя дисциплинированность помогает. Они же как размышляют - раз в плен попал, значит, больше не солдат доблестного вермахта, а военнопленный, и мы - его новое командование. Вывод - на наши вопросы надо отвечать... чтобы не убили здесь и сейчас. Эсманы, и те ломаются.

Да и вообще... фриц нынче, на третий год-то, далеко уж не такой отборный, что в 41-м.

Попадаются, конечно... отпетые, но редко.

Вот и этот... Рудольф. Такое целеуказание выдал - любо-дорого.

Поднялся я по лестнице этой на третий этаж. Точнее - вскарабкался, потому как лестница для подъема по ней была приспособлена неважно - узенькая, винтовая, ступеньки высокие, так что колени чуть ли не к подбородку задирать приходится. Зато, думаю, оборонять ее, должно быть, сплошное удовольствие - сиди себе наверху да знай гранаты на головы скатывай.

Нашел нужную дверь - хорошая такая дверь, дубовая, с ходу на ура не вынесешь, разве что гранатой, прислушался - тишина - и осторожно постучал... сапогом.

- Заходи.

Я и зашел.

Честно сказать - кое-какой тремор у меня наблюдался. Не люблю я вот такие визиты к вышестоящему командованию... и ничего хорошего от них не жду. Когда все идет как должно, командование не нами интересуется, а результатами нашей работы. Зато вот когда результатов нет... тогда... Во-оздух!

У нас был наш капитан - и он для нас был всем. Отцом родным, матерью заботливой... господом богом и сатаной в одном лице. Он посылал нас на смерть - и вытаскивал с того света, а мы верили в него беззаветно. И Генка Пряхин тогда, зимой, приполз с пятью пулями в теле именно потому, что боялся подвести капитана... подвести нас.

Даже когда его не было рядом... даже сейчас мне все равно иногда казалось, что он наблюдает за мной. Я чувствовал... такой знакомый... усталый внимательный взгляд.

Откуда вы смотрите за мной, товарищ капитан?

И под этим взглядом я почувствовал, как сами собой распрямляются плечи, и ноги словно сами по себе делают четкий шаг и, звонко щелкнув каблуками, замирают, а рука идет к виску...

- Товарищ комбриг, старший сержант Малахов по вашему приказанию прибыл.

Стол у товарища комбрига хороший. Массивный такой, темного дерева... одна столешница сантиметров пять в толщину - "шмайссер" не возьмет. А стоит он аккурат около окна - тоже большого, широкого, особенно для столь небольшого помещения - так, что любой, кто заходит сюда, в первые секунды видит только смутный силуэт на фоне слепящих лучей, зато сам - как на ладони.

- Вольно, - командует силуэт и делает какое-то неясное движение головой. На стул кивает, догадываюсь я, но продолжаю стоять - команды не было. Секунда, другая...

- Да ты садись, Малахов, - добродушно говорит комбриг. - Разговор у меня к тебе будет долгий.

Где-то я уже такое начало слышал. Недавно совсем.

- Слушаю, товарищ комбриг.

Точно! Вспомнил - именно так ко мне Аулей обратился, когда они с Иллирием меня на покойного Гарика ориентировали. Ну да, почти что слово в слово.

- Нет, - говорит комбриг. - Для начала это я тебя послушаю, старший сержант. Расскажи про себя. Что такое автобиография, знаешь?

- Так точно.

- Ну вот и изложи мне свою автобиографию, - усмехается. - Устно.

Вот те раз, думаю. Приехали. Автобиографию ему, значит. Устно. Спасибо большое, только вот мне на бумаге как раз сподручнее - с грамматикой-то у меня проблем нет, зато обдумать можно все спокойно, не торопясь. А то ведь слово - оно, как известно, не воробей.

- А как излагать? - интересуюсь. - Полностью, со всеми подробностями или сразу с призыва начать?

- Подробности, - говорит комбриг - можешь опустить... по своему усмотрению. Что нужным посчитаешь, то и рассказывай.

Влип. Ладно, думаю, что уж тут. Скрывать-то мне от своих нечего, и потом... как он, если что, мой рассказ проверять собирается? Запрос посылать по месту службы? А из документов у меня - финка да шрамы, на которые девчонки давеча пялились.

- Значит, так, - начинаю. - Малахов Сергей Александрович, двадцать третьего года рождения, комсомолец. На фронте с июля 41-го... доброволец. Шел от Днепра до самой Волги... 6 октября 42-го ранен, осколочное, шесть месяцев в госпитале.

Как раз всю Сталинградскую битву провалялся. Обидно было - до слез. Там же, у Чуйкова, как раз моя бывшая дивизия сражалась... то, что от нее осталось.

- Второй раз ранен в июле 43-го, пулеметная навылет, два месяца. С ноября - в дивизионной разведроте. Имею награды - три медали "За отвагу", два ордена "Славы" и "Красную Звезду". Все, товарищ комбриг.

- Больше ничего не хочешь добавить?

Я подумал с полминуты.

- Никак нет, - отвечаю.

- Награды все уже в разведке заработал?

- Одну медаль в госпитале получил, - говорю. - После ранения, первого. А остальные - там.

- А первая за что?

Вот ведь... въедливый. Товарищ комбриг Клименко. Я аж взмокать потихоньку начал.

- "...За личное мужество и отвагу, проявленные в боях за Советскую родину" - цитирую. - Как и положено согласно статусу. Мы высотку держали. От взвода двое осталось - я и рядовой один. Пять атак отбили. Между атаками нас минометами обрабатывали, тогда-то я осколок и поймал. Вечером подкрепление подошло...

Большое такое подкрепление... шестеро солдат, одно "ПТР", да лейтенант, младший. А что - наш взвод тоже ведь... остатки роты, что осталась от полка.

- ...меня в тыл. Ну и представление вслед.

Не знаю, кто это тогда умудрился время найти - наградной лист заполнить.

Тогда тяжело было. Днем и ночью пыль да дым. Вымотались так, что, когда сели на эту высотку, я прямо обрадовался - позиция важная, хорошая - значит, будет приказ держать. Думал, хоть ноги отойдут немного...

Немцы еще какие-то скаженные попались. Вроде бы не эсэс, а перли так... ладно еще, что у них брони не было, а то бы они живо нас на гусеницы намотали. У нас-то всей ПТО - две гранаты, три бутылки.

Патронов они зато не жалели. И мин.

Нам еще повезло - прямо за высоткой полуторка разбитая стояла. Я после второй атаки фляги пособирал, сходил и наполнил из радиатора. Иначе бы "максим" уже на следующей атаке накрылся, а так они его только перед последней, пятой, умудрились прямым попаданием на дне окопа достать.

Сколько же их на нас тогда лезло? Рота, не меньше. Считай, половина под той высоткой и осталась.

А второй раз я даже испугаться толком не успел. Поднялись в атаку, и тут дзот ожил. Понятно, после первой же очереди все попадали - вот только я ту самую очередь и поймал.

Клименко тем временем в стол полез, достал оттуда пачку "Казбека" - хорошо, думаю, что я некурящий, а то бы точно сейчас глаза на лоб полезли - достал папиросу и мне протягивает.

Я только головой мотнул. Тогда он плечами пожал, пачку обратно в стол спрятал, закурил, клуб дыма в потолок выпустил и мечтательно так на него уставился.

Эге, думаю, а ведь он этот цирк специально для меня устроил. Было б у него бесперебойное снабжение табаком - фиг бы он так на это облако пялился.

Самое смешное, что у меня свой табак был. Только слегка того... не пригодный к обычному употреблению. "Кайенская смесь" - махорка пополам с перцем.

Первое дело против собак. Опять же, часового снять - сыпанул в мешок и на голову. Да и просто в рукопашке в глаза противнику швырнуть - никому мало не покажется. У меня в кармане полный мешочек лежал. Я его еще в брезент завернул для надежности, а то мало ли что - болото или там особо заснеженные миры.

- А как, - интересуется комбриг, - в разведку попал?

Как-как... как все.

- Дивизионная разведрота потери понесла, - слова какие-то чужие, казенные, едва-едва на языке ворочаются, - в ходе разведки боем. Приказали восполнить некомплект.

Это был серый ноябрьский день. Солнца не было, а был снег, совсем мелкий, крохотные белые пылинки медленно кружились в воздухе и тихо хрустели под ногами. Капитан шел вдоль застывшего серого строя, останавливался, вглядывался в лица... и шел дальше. На нем был новенький офицерский полушубок, расстегнутый, и из-под него тускло поблескивала Звезда Героя. И когда он стал напротив меня... я еще подумал, что такие глаза называют выжженными... сказал "ты" и пошел дальше. Дошел до конца строя, повернулся и негромко скомандовал: "Разведчики, два шага вперед". И я сделал эти два шага, и сразу вся прошлая жизнь осталась там, позади.

Черт, думаю, как давно это было. А ведь меньше года прошло. Только... вместилось в эти месяцы столько, что другому и за триста лет не испытать. И не рассказать... слов таких нет, не придумали еще. Может, потом, после войны придумают... те, кто останется...

Из тех двенадцати, что капитан в тот день отобрал, двое осталось. Севка Тележкин, ну и я, грешный. Остальные... кто по госпиталям, кто в земле, а кто и вовсе... без вести.

Мы целого майора приволокли, нас корреспондент из фронтовой газеты щелкнул, всю нашу роту и капитана перед строем. В газету, правда, снимок не взяли, только статью напечатали, но корреспондент тот фото капитану с оказией передал. Аппарат у него хороший был, трофейный, и снимок получился удачный.

Тут я вдруг сообразил, что уже с минуту стою и стеклянными глазами в никуда пялюсь. А комбриг молчит, будто так и надо... или и в самом деле так надо?

- Вот что, Малахов, - говорит он наконец, - будем считать, что личное дело твое, - усмехается, - я изучил. И есть у меня должность, для которой ты, как мне сдается, подходишь... более чем. Да и еще...

Достал из стола какой-то свиток и небрежно так ко мне подвинул.

- На, - говорит, - держи. Да не шарахайся так, не кусается.

Ну, я взял, осторожно так. Бумага хорошая, толстая - или это даже не бумага, а... как бишь его... пергамент? Перевит этот свиток двумя лентами, синей и красной, и печатей на них штук пять болтается.

- Это теперь твое, - спокойно так сообщает мне комбриг. - "За спасение жизни Ее Высочества...", ну и прочие твои подвиги там перечислены. Так что теперь ты не простой дворянин, а целый граф.

Вот тут он меня достал. Хорошо так, конкретно, не хуже, чем из стапятидесяти-... Я и граф?! Приехали, называется. Хватай мешки - вокзал отходит!

- Т-товарищ комбриг, - бормочу. - Это как же. Что значит "из дворян в графы"?

- А, ты же не знаешь, - морщится комбриг. - Всем нашим дворянство сразу по прибытии присваивается. Автоматически. Раньше местные благородные сильно нос задирали - как это, мол, человек неблагородного происхождения будет их лордства по грязи гонять? Довозмущались... здешний канцлер, хвала богам, мужик понимающий. Взял да шлепнул указ. Визгу, конечно, было. Ничего, попривыкли.

- И что, все наши теперь - благородные господа?

- Точно, - кивает комбриг. - Рязанцев твой, например, простой рыцарь... не удостоился. А меня сразу герцогским титулом припечатали.

Черт, думаю, чтоб я еще в этой феодальной системе разбирался. Сам, конечно, виноват - нет чтобы у рыжей расспросить! А так всех знаний - из тех же "Трех мушкетеров". Кем там они были? Сам д'Артаньян вроде простым шевалье - тот же рыцарь, только по-французски, Портос, помнится, все мечтал бароном заделаться. Арамис - этот по церковной линии продвигался, а Атос - граф... как и я теперь. Не, точно съехать можно от таких сюрпризов.

- Оклемался... граф? - с легкой такой ехидцей спрашивает комбриг. - Или ты теперь только на ваше сиятельство откликаться будешь?

- Товарищ комбриг! - Это у меня прямо стон души вырвался. - А без этого... никак нельзя? Ну какой из меня, в самом деле, граф? Это же... форменное издевательство над человеком.

- Форменное издевательство, - говорит комбриг, - было бы, если б я им разрешил посвящение по всем правилам устроить, с принесением вассальной присяги и прочими... прелестями. Они же еще и орден на тебя собирались навесить, в дополнение к твоим. Орден Святого Риса, один из высших, между прочим... тарелка в полпуда плюс цепь золотая к нему.

- Да я, - у меня аж дыханье перехватило, - я на этой цепи повешусь!

А комбриг только знай себе в усы усмехается.

- Сел бы ты, - говорит, - что ли, граф старший сержант. А то маячишь тут.

Я от всех этих... новостей прямо расстроился вконец. Откозырял коротко:

- Слушаюсь, - выволок из угла стул - здоровый, зараза, под стать столу, и плюхнулся.

- Ты только учти, разведка, - добавляет комбриг, - что ты не простой граф, а из свиты Ее Высочества. Это, с одной стороны, почетнее, а с другой - поместья тебе соответствующего титулу не полагается.

Ну хоть на том спасибо. Только поместья на шею мне сейчас для полноты ощущений не хватало. Оно, конечно, правильно, ведь если всем свалившимся иномирянам уделы раздавать, никакого королевства не напасешься.

Интересно, думаю, а Трофим, приятель мой бородатый, тоже титулом щеголяет? Как-то не похоже. Впрочем, ему хоть принца присвой - как старым пнем был, так и останется. Пережиток прошлого ходячий или... как же капитан говорил... а, вспомнил, реликт.

Клименко "Казбек" свой докурил, на бычок тоскливо полюбовался, затушил его о бронзовую чернильницу - красивая такая чернильница, в виде черепа, только не человеческого, а кого-то... с вытянутой мордой и зубами, - вздохнул и снова в стол полез.

У меня прямо сердце екнуло. Ну как он мне еще какую гадость добудет? Орден Святого Овса... с поднос размером.

Обошлось. Вытащил он рулон холста потрепанный, расстелил на столе.

- Вот, - говорит, - любуйся, разведчик.