Чтение 31–й страницы книги ~Автономный рейд~

мне это не нужно, это -- их инициатива. Они меня заставили вас заставлять!

-- Вы знаете, как называют людей, которые ставят эксперименты на живых
людях?

-- Но я тут ни при чем! Это все Девка с Катковым. Их дела. Но это не
уголовщина... То есть я хочу сказать, все не так просто... Они этих женщин
не заставляли, у них брали подписки о добровольности, понимаете? Им даже
платили. Я сам видел. Олег Федорович, не убивайте меня, пожалуйста. Я вам
никакого зла не хотел.

-- А они знают о ваших сокровищах?

-- Нет.

-- Как это?

-- Они думают, что это были пустые сооружения. Я замуровал те отсеки,
где хранилище.

-- А где та женщина, с которой меня снимали?

-- Не знаю. Я ничего про них не знаю. Девка их приводит и уводит.
Катков поставляет пациентов. Мое дело -- только научное руководство опытами.
Честное слово. Меня не за что убивать! Ну, какой вам от меня вред?
Отпустите, пожалуйста!

-- Что у них с хозяевами ожерелья, с грузинами?

-- Не знаю. Они мне сказали только, что связь наладили, но с деньгами
придется подождать.

-- Значит, так, я принял решение.

Разумеется, если с ним плотно побеседовать, вдумчиво и не спеша, можно
выдавить еще кое-какие существенные подробности. Но времени у меня не было,
пятки уже жгло. Да и сил возиться с ним, если честно, не осталось. Тащить
его с собой?

-- Я-то, Михаил Федорович, вас отпущу -- с большим "спасибо" за все
доброе. Но о том подумайте, что отныне друзья ваши будут искать крайнего.
Будут! И вы на эту роль -- первый кандидат.

-- Почему?! Я ведь ничего!

-- По кочану. За любой прокол кого-то нужно наказать. А вы им нужны
только для работы. Но если они деньги огребут и после моего бегства -- на
кой им эта работа?

-- Вы не понимаете! Вы знаете, какие у нас результаты? Стопроцентный
фанатизм в двадцати восьми случаях из сорока! Семьдесят процентов,
представляете? Этого еще никогда и никому не удавалось. В тех бумагах,
которые вы взяли, есть подробные описания. Вы сами убедитесь: это настоящий
эликсир единства нации и подлинного, без экивоков, патриотизма и энтузиазма.
А в личном плане? Почти моментальное отвыкание от табака и любых наркотиков.
Вы представляете? Мы добились, что происходит моментальное запоминание
учебного материала любой сложности. Вы только представьте себе: одна
таблетка -- и вы за год отлично усваиваете весь университетский курс. Но это
же только начало!

-- Да? А лично для меня какие последствия будут?

-- У вас, к сожалению, реакция нестандартная. Вы не вошли в те двадцать
восемь удач. У вас возможно некритическое отношение к объекту, приступы
агрессивности к потенциальным соперникам. Но это временный эффект. Кстати,
-- он неожиданно хихикнул, -- я на той вашей даме попробовал слабый раствор
одного совершенно нового препарата. Так что, возможно, у нее к вам привязка
будет еще больше, чем у вас к ней. Забавно, что у нее при этом явная
предрасположенность к полигамии. Так что возможны очень и очень
парадоксальные отдаленные результаты...

Блаженны нищие духом, ибо не ведают они, что творят. Ну что с этим
престарелым ребенком сделаешь? Он просто не понимает, что делает.

-- Противоядие есть? -- небрежно поинтересовался я.

-- Мм, арбузы, вероятно, лучше всего.

-- Что? Какие... Где я вам в декабре арбузы возьму?

-- Ну попробуйте другие мочегонные.

-- Ладно. Но вы все-таки подумайте как следует:

куда вас эти опыты заведут и что с вами потом обязательно сделают во
избежание утечки...

-- Но как же... Я не могу все бросить! То ли от усталости, то ли от
черствости, но я не стал его больше уговаривать. Он к своему подвалу как
каторжник к тачке прикован. Все-таки скопидомы, сколько бы пользы они ни
приносили, всегда сумасшедшие.

Да и польза от них очень неоднозначная. Я отошел в уголок сарая,
помочился себе в ладоши, обмыл лицо и, не дожидаясь, пока моча, с нежным
пощипыванием дезинфицирующая ссадины, высохнет, залез в машину. Сквозь
ветровое стекло выжидательно посмотрел на Полянкина. Тот покачал головой --
отказывался со мной ехать. И, слегка приподняв руку, то ли попрощался, то ли
пожелал удачи. Заложникам свойственно чувство сродненности с теми, кто их
захватил и с кем они вместе рискуют. А то, что рискуют они из-за них же, при
этом почему-то забывается. Помните, как в Буденновске бабы, выходя из
роддома, отзывались о чеченах? Чуть ли не с благодарностью. А мы для них
были почти врагами. Мало того, что для начала их не уберегли, так потом еще,
стреляя в бандитов, стреляли и по этим теткам. То есть с их точки восприятия
мы стреляли именно по ним. Такая война. Может, и не Великая, но тоже --
Отечественная. Мэйд ин Раша, короче.

И мне кажется, что она не кончится никогда. Во всяком случае, при моей
жизни.

Сумерки густели. Пока не стало совсем темно, я, едва добравшись до
ближайших стен-башен эпохи излета застоя, свернул в подходящий, заставленный
машинами двор и выбрал "жигу ль", похожий цветом на Девкин и подходяще
расположенный. Встал вплотную, радиатор к радиатору. Открыл проволочкой
багажник, отыскал в нем ключ 10 на 14 и пассатижи. Почти не таясь --
спокойная суета человека, который не озирается по сторонам, внимания не
привлекает, -- поменял номера. И поехал дальше. Мечтал я о том, как доберусь
до койки и буду спать, а потом лечиться-отлеживаться и обдумывать
случившееся не меньше трех суток.

И вот тут Судьба наконец мне улыбнулась. Хотя и не без ехидцы.

Глава десятая. Друзей на день рожденья не зовут

Генерал Голубков несколько раз проверился на предмет хвоста, пока ехал
в Затопино к Пастухову. Вроде бы и не было прямых причин для этих
предосторожностей, а все же так спокойнее. Последнее время вокруг УПСМ все
явственнее намечался тот чиновничий вакуум, который в бюрократических
системах лучше и раньше всего прочего сигнализирует о монаршей немилости.
Чиновники гипертрофированных госаппаратов вследствие естественного отбора --
иные в такой системе не выживают -- по легкому дуновению, по взмаху
начальственных ресниц чувствуют приближение грозы. И умеют угадывать, в кого
ударит молния.

Бывая в кабинетах смежников и иных, совершенно открытых структур,
Голубков ощущал, что не только над УПСМ как службой, но и над ним самим
сгущаются тучи. Это было тем более странно, что дела шли на удивление
хорошо, а результаты говорили сами за себя. Только нейтрализация опаснейших
террористов, готовивших захват Северной АЭС, и пресечение утечки
сверхсекретных технологий к афганским талибам более чем оправдывали
существование УПСМ. Впрочем, можно допустить, что это-то и таило опасность.
Российская госмашина уже давно, с войны, не работала на результат. Высшие
эшелоны власти совершенно не зависели от плодов своих усилий. Школьные
учителя могли загибаться в нищете, медики могли голодать в знак протеста, но
в зимних садах президента мило пели птички, а иностранные рабочие тщательно
покрывали позолотой Кремль. Народ при этом услужливо голосовал за тех, кому
на него было плевать.

Происходило это в силу всеобщей сознательности. Поскольку все знали,
что выборы стоят больших денег и нельзя их срывать, строка "против всех" в
бюллетенях популярностью не пользовалась. А согласившись выбирать из всех
зол наименьшее, как ни крути, выбираешь все-таки именно зло...

В сущности, рулевые госмашины не столько исполняли свои многотрудные
обязанности, сколько ревностно следили за тем, чтобы никто не покушался на
их место в окружении Самого. И в этой системе любой человек, любая
структура, которая привлекала к себе внимание четкостью работы, вызывала у
других страх за свои места. Голубков это знал. Его с детства смущала
концовка сказки Андерсена о голом короле. Все там вроде бы просто и понятно,
кроме одного маленького нюанса. Буквально маленького. Совершенно не сказано
о дальнейшей судьбе того мальца, который объявил, что король гол. И сейчас
Голубков, думая о сгущающихся неприятностях, полагал, что дело все в том,
что УПСМ, в котором он отвечал за оперработу, выставило кого-то в голом
виде, вот только никак не мог высчитать, когда и кого именно. Вернее, кто
обиделся сильнее других? Успехи УПСМ высветили огрехи массы других служб и
ведомств. Какое из ведомств решило отомстить, определить было непросто.

Когда генерал Голубков прибыл в Затопино, вся команда Пастухова была
уже в сборе. Сидели у Пастуха за столом, и сероглазый хозяин дома устало
объяснял темно-русому Артисту, ехидно поблескивающему своими еврейскими
глазами, что если он закроет ставшую по зиме убыточной столярку, то
затопинским мужикам просто нечем будет заработать себе на жизнь.

-- Но они ж и так не зарабатывают, -- недоумевал Семен Злотников,
который после всех своих театральных мытарств лучше всего научился играть
одну роль -- роль Артиста. Причем не того, который в театре, а того, который
артист спецназа. -- Они просто потихоньку ковыряются, ожидая твоей подачки,
и таким образом растаскивают то, что ты получил за спецоперации. Рискуя,
между прочим, жизнью. И не только своей.

-- Ну так тоже нельзя, -- степенно вступился за командира Дмитрий
Хохлов, такой могучий и плечистый, что только страсть к белым костюмам
помогала ему не выглядеть слишком громоздким. Страсть эту он принес из
морской пехоты, благодаря службе в которой и заслужил прозвище Боцман.

-- Как нельзя, хозяйственный ты наш? -- копируя Гафта, спросил Артист.

-- А вот так: "растаскивают", -- вздохнул Боцман. -- Они мужики
отличные. Пить вон у Сережи все бросили. -- А то, что не привыкли еще сами
крутиться, предпочитают ждать, когда добрый дядя чего-нибудь подкинет, так
это оттого, что они еще советские люди. Им время нужно, чтобы отвыкнуть...