Чтение 31–й страницы книги ~Всадники ниоткуда~

тряпья, может быть старой рубахи, а один глаз был закрыт узкой черной
повязкой. Что-то знакомое показалось мне в этом лице, но заинтересовало
меня не лицо, а, шпага, висевшая у пояса. Из какого века выскочил этот
д'Артаньян, впрочем больше похожий на огородное пугало, чем на любимого
героя нашего детства и отрочества.

Всадники спешились и стащили Зернова с лошади. Он даже стоять не мог и
ничком упал в траву у дороги. Я хотел было помочь ему, но меня предупредил
одноглазый.

- Встаньте, - сказал он Зернову. - Можете встать?

- Не могу, - простонал Зернов.

- Что же мне с вами делать? - задумчиво спросил одноглазый и повернулся
ко мне. - Я где-то вас видел.

И тут я узнал его. Это был Монжюссо, собеседник итальянского
кинорежиссера за ресторанным табльдотом, Монжюссо, рапирист и шпажист,
олимпийский чемпион и первая шпага Франции.

- Где вы подобрали их? - спросил он у черноусого.

- На дороге. Не те?

- А вы не видите? Что же мне с ними делать? - повторил он недоуменно. -
С ними я уже не Бонвиль.

Красное облако вспенилось на дороге. Из пены показалась сначала голова,
а за ней черная шелковая пижама. Я узнал режиссера Каррези.

- Вы Бонвиль, а не Монжюссо, - сказал он; углы губ его и впалые щеки
при этом отчаянно дергались. - Вы человек из другого века. Ясно?

- У меня своя память, - возразил одноглазый.

- Так погасите ее. Отключитесь. Забудьте обо всем, что не имеет
отношения к фильму.

- А они имеют отношение к фильму? - Одноглазый покосился в мою сторону.
- Вы предусмотрели их?

- Нет, конечно. Это чужая воля. Я бессилен изъять их. Но вы, Бонвиль,
можете.

- Как?

- Как бальзаковский герой, свободно творящий сюжет. Моя мысль только
направляет вас. Вы хозяин сюжетной ситуации. Бонвиль - смертельный враг
Савари, это для вас сейчас определяет все. Только помните: без правой
руки!

- Как левшу меня даже не допустят к конкурсу.

- Как левшу Монжюссо и в наше время. Как левша Бонвиль, живущий в
другом времени, будет драться левой рукой.

- Как школьник.

- Как тигр.

Облако снова вспенилось, заглотало режиссера и растаяло. Бонвиль
повернулся к спешившимся всадникам.

- Перекиньте его через стену. - Он указал кивком на лежащего позади
Зернова. - Пусть Савари сам выхаживает его.

- Стойте! - крикнул я.

Но острие шпаги Бонвиля уткнулось мне в грудь.

- Позаботьтесь о себе, - назидательно произнес он.

А Зернов, даже не вскрикнув, уже перелетел через стену.

- Убийца, - сказал я.

- Ничего ему не сделается, - усмехнулся Бонвиль, - там трава по пояс.
Отлежится и встанет. А мы не будем зря терять времени. Защищайтесь. - Он
поднял шпагу.

- Против вас? Смешно.

- Почему?

- Вы же Монжюссо. Чемпион Франции.

- Вы ошибаетесь. Я Бонвиль.

- Не пытайтесь меня обмануть. Я слышал ваш разговор с режиссером.

- С кем? - не понял он.

Я смотрел ему прямо в глаза. Он не играл роли, он действительно не
понимал.

- Вам показалось.

Бесполезно было спорить: передо мной стоял оборотень, лишенный
собственной памяти. За него думал режиссер.

- Защищайтесь, - строго повторил он.

Я демонстративно повернулся к нему спиной:

- С какой стати? И не подумаю.

Острие шпаги тотчас же вонзилось мне в спину. Неглубоко, чуть-чуть,
только проткнув пиджак, но я почувствовал укол. И главное, ни минуты не
сомневался, что шпага проткнет меня, нажми он сильнее. Не знаю, как
поступил бы на моем месте кто-нибудь другой, но самоубийство меня не
привлекало. Драться с Монжюссо было тоже самоубийством, но ведь шпагу
обнажил не Монжюссо, а левша Бонвиль. Сколько я выстою против него?
Минуту, две? А вдруг больше? Чем черт не шутит.

- Будете защищаться? - еще раз повторил он.

- У меня нет оружия.

- Капитан, вашу шпагу! - крикнул он.

Черноусый, стоявший поодаль, бросил мне свою шпагу. Я поймал ее за
рукоятку.

- Хорошо, - похвалил Бонвиль.

Шпага была легкой и острой, как игла. Привычного для меня пуандаре -
наконечника, прикрывающего обычно острие спортивного оружия, - на ней не
было. Но кисть руки прикрывалась знакомой мне отшлифованной сферической
гардой. Рукоять тоже была удобной; я взмахнул клинком и услышал свист в
воздухе, памятный мне по фехтовальной дорожке.

- Л'атак де друа, - сказал Бонвиль.

Я мысленно перевел: атака справа. Бонвиль насмешливо предупреждал меня,
что ничуть не боится раскрыть свои планы. В то же мгновение он нанес удар.

Я отбил его.

- Парэ, - сказал он. На языке фехтовальщиков это означало, что он
поздравляет меня с удачной защитой.

Я чуточку отступил, прикрываясь шпагой; она была несколько длиннее
шпаги Бонвиля, что давало мне преимущество в обороне. "Что говорил в таких
случаях Кирш? - попытался я вспомнить советы своего учителя фехтования. -
"Не дай себя обмануть; он отступит, и твоя шпага пронзит воздух. Не атакуй
преждевременно". Я сделал вид, что ухожу в защиту. Он прыгнул по-кошачьи
мягко и нанес удар уже слева.

И я опять отбил его.

- Умно, - заметил Бонвиль, - есть чутье. Ваше счастье, что я атакую
левой. С правой бы вам конец.

Его клинок, как тоненький усик, пошел на меня, колеблясь, качаясь,
будто ища чего-то. А искал он просвета, крохотной дверцы в моей защите.
Наши клинки словно вели молчаливый разговор. Мой: "Не достанешь, я
длиннее. Только отклонись, береги плечо". Его: "Не уйдешь. Чуешь, как
сокращается дистанция? Сейчас я поймаю твою руку". Мой: "Не успеешь. Я уже
повис над тобой. Все-таки я длиннее". Но Бонвиль преодолел длину моей
шпаги, он отвел ее и молниеносно нанес удар. Однако клинок его проткнул
только пиджак, скользнув по телу. Бонвиль поморщился.

- Скинем камзолы, - и сделал шаг назад.

Я остался на месте. Без пиджака, в одной рубашке, я почувствовал себя
свободнее. И пожалуй, беззащитнее. На спортивных соревнованиях мы обычно
надевали специальные курточки, прошитые тонкой металлической нитью. Укол
шпаги, прикосновение металла к металлу фиксировалось специальным
электроаппаратом. Сейчас укол был уколом. Он вонзался в живую ткань, рвал
кровеносные сосуды, мог тяжело ранить, убить. Но если исключить умение и
мастерство фехтовальщика, мы были в одинаковом положении. Наши клинки
одинаково поражали, наши рубашки одинаково открывали тело для поражения.
Но как отличалась моя кургузая расписуха от его белой шелковой рубахи,
точь-в-точь такой же, в какой Пол Скофилд играл Гамлета.

Шпаги опять скрестились. Я вспомнил еще один совет Кирша: не атаковать
преждевременно, пока противник хоть на мгновение не утратит чувства
пространства. "Ждите, когда он откроется", - говорил Кирш. Но Бонвиль не
открывался. Его шпага кружила у моей груди, как оса. Вот-вот ужалит. Но я
отступал и отбивался. Удар. Отбил. Еще удар. Отбил. Какая удача для меня,
что он фехтовал левой: я успевал поймать его движения.

Бонвиль словно прочел мои мысли.

- Левой мне только сапоги тачать, - сказал он. - А хотите посмотреть
правую?

Он снял руку с перевязи и мгновенно перехватил клинок. Тот сверкнул,
отвел мою шпагу и кольнул в грудь.

- Вот как это делается, - похвастался он, но не успел продолжить.

Кто-то невидимый знакомо напомнил:

- Левая, Бонвиль, левая! Уберите правую.

Бонвиль послушно перехватил шпагу. Кровавое пятно у меня на груди
расползалось.

- Перевяжите его, - сказал Бонвиль.

С меня стащили рубаху и перевязали ею плечо. Рана была неглубокая, но
сильно кровоточила. Я согнул и разогнул правую руку: больно не было. Я еще
мог оттягивать время.

- Где учились? - спросил Бонвиль. - В Италии?

- Почему?

- У вас итальянская манера уходить в защиту. Но это вам не поможет.

Я засмеялся и чуть не упустил его: он подстерег меня справа. Я еле
успел присесть, шпага его только скользнула по плечу. Я отбил ее вверх и в
свою очередь сделал выпад.

- Молодец, - сказал он.

- У вас кровь на руке.

- Не страшно.

Шпага его снова закружила у моей груди. Я отбивался и отходил,
чувствуя, как леденеют пальцы, впившиеся в рукоятку. "Только бы не
споткнуться, только бы не упасть", - повторила предостерегающая мысль.