Чтение 31–й страницы книги ~Щепки плахи, осколки секиры~

высунулось какое-то чудовище и хотело всех нас проглотить. Даже не проглотить,
а всосать, как кит всасывает мелких рачков. Мы чуть не погибли! Кончилось все
тем, что Зяблик, такой молодец, спас нас.

- Это я только во сне молодец, - с плохо скрываемым торжеством молвил
Зяблик. - Ты лучше скажи, что в это время Левка делал?

- Ой, даже стыдно говорить. - Можно было побиться об заклад, что Лилечка
зарделась, как майская роза.

- Наверное, залез на тебя, кобель, - голосом, исполненным праведного
гнева, сказала Верка. - И даже сапоги скинул, чтоб не мешали.

- Ага... А вы откуда знаете? - Лилечка была потрясена.

- От верблюда! Видела я все это собственными глазами. Мы в ту передрягу не
во сне угодили, а в самой натуральной реальности, будь она неладна. Тварь, про
которую ты говорила, Зяблик действительно укокошил, хотя вреда от этого потом
получилось больше, чем пользы. А Левка на тебя лег не блуд свой тешить. Он тебя
своим телом прикрывал. Ведь ты как бревно была и ничего не соображала. Не
лупить его за это надо, а лобызать куда ни попадя.

Узнала Лилечка и все остальные новости, миновавшие ее затуманенное
сознание, - и про внезапное облысение Левки, и про противоестественную страсть
Верки к поэту Есенину, и про страдания полиглота Смыкова, и про кирквудовский
янтарь, едва не погубивший или, наоборот, едва не обессмертивший их, и про
вынужденное бегство в мир варнаков.

А когда растроганная Лилечка принялась благодарить Цыпфа, судя по звукам,
чмокая его в лысину, Верка и Зяблик приступили с расспросами к Смыкову, чей
праведный гнев уже утих.

Оказывается, все это время он даже и не подозревал, что утратил
способность общаться на родном языке. В его понимании все случилось как раз
наоборот - это ватага по неизвестной причине вдруг перестала понимать его ясные
слова и стала нести всякую околесицу.

Сопоставив этот печальный факт с Левкиной скоротечной плешивостью, волчьим
взглядом Зяблика, лунатизмом Лилечки и Веркиной почесухой, Смыков решил, что
вся ватага, за исключением его, тронулась умом. Поэтому он и вел себя столь
смиренно - ничего никому не доказывал, со всеми соглашался и даже послушно
повторял за Зябликом всякие дурацкие слова, которые тот ему втолковывал.

В дискуссии о выборе пути Смыков, естественно, ничего не понял и,
оказавшись внезапно в жаре, мраке и тяжести мира варнаков, был неприятно
озадачен, поскольку с некоторых пор представлял себе муки агонии именно так.
Русский язык он стал понимать почти сразу, но сам говорить какое-то время не
мог. Устная речь вернулась к нему непосредственно после обиды, нечаянно
нанесенной Зябликом.

Кстати говоря, чужой язык, волшебным образом снизошедший на него, как на
праведников нисходит Божья благодать, а на профессиональных бойцов - кураж,
Смыков не забыл. В доказательство этого было произнесено несколько весьма
приятных для слуха фраз. В честь знаменитой ослицы язык назвали валаамским. Это
было единственное приобретение, оставшееся у ватаги на память об эффекте
антивероятности.

Когда все разговоры - нужные и ненужные, все охи и ахи, все клятвы, божбы
и взаимные упреки были закончены, внезапно выяснилось, что ватага, не сделав
еще ни единого шага, уже успела устать. Условия чужого мира, потогонные в
буквальном смысле, сказывались на людях весьма неблагоприятным образом.

Тут уж высказал свое неудовольствие Артем, намеревавшийся одолеть за
первый переход хотя бы несколько километров. В ответ Верка заявила, что ему,
созданному чуть ли не из стали и камня, нельзя подходить к нормальным людям со
своими собственными мерками. Смыков поддержал ее и даже предложил вместо
тягловой силы использовать варнаков. Остальные члены ватаги крамольных мыслей
вслух не произносили, но и попыток сделать хотя бы один-единственный шаг тоже
не предпринимали.

Тогда Артему, обычно мягкому и сдержанному, пришлось пойти на крайнюю
меру, применявшуюся против нерадивых воинов еще с античных времен и имевшую
следующую формулировку: "Сжечь за собой мосты". Пользуясь своим преимуществом в
зрении, он опростал на землю все фляжки, лишив тем самым ватагу запасов воды.

- Через час вам захочется пить, - сказал он. - Через два жажда станет
нестерпимой. Спустя сутки начнется опасное обезвоживание организма. Через
пять-шесть дней вы умрете в страшных муках. Но все это случится только в том
случае, если вы останетесь на этом месте. Собравшись с силами и преодолев не
такое уж большое расстояние, вы попадете туда, где много чистой и прохладной
воды. Забравшись в нее по уши, вы забудете и про жару, и про силу тяжести.

- Выбирать, конечно, не приходится, - сказал Цыпф. - Но хотел бы заметить,
что вы применяете авторитарные методы руководства, отвергнутые Талашевским
трактатом.

- Меня может извинить тот факт, что я не участвовал ни в разработке, ни в
подписании этого эпохального документа, - ответил Артем.-Более того, я даже не
читал его.

-Хочу внести ясность, - вмешался Зяблик. - Действия упомянутого трактата
распространяются только на те территории, представители которых подписали его.
Здесь же все его параграфы недействительны... Как говорится, Платон мне друг,
но истина в вине.

- Это меняет дело, - сдался Цыпф.

- Как же ты пойдешь без сапог? - ужаснулась Лилечка.

- Ничего, у меня где-то запасная пара была. Запасную пару, а то и две имел
каждый член ватаги - просто грех было не поживиться в свое время удобной и
ноской будетляндской обувью.

Варнаки, кстати говоря, были именно тем фактором, который заставил Артема
задержаться в ничем не примечательном мире, состоявшем из Отчины и прилегающих
к ней территорий. С Лилечкой, а через нее и с ватагой Смыкова он познакомился
много позже, уже успев завоевать повсеместную мистическую славу и множество
прозвищ, самыми известными из которых были Дон Бутадеус и Белый Чужак.

Одни считали его легендарным Агасфером, в которого перевоплотился
бессмертный Каин, другие мессией, посланным спасти этот злосчастный мир, третьи
- известным колдуном, собирающимся во главе армии мертвецов штурмовать небо,
четвертые - непосредственным виновником Великого Затмения, но все без
исключения проводили параллель между ним самим и еще более загадочными
существами, в Отчине получившими название варнаков.

На самом деле эти толстокожие уроды заинтересовали Артема тем, что были
первыми существами, не принадлежавшими к исконным обитателям Тропы, которых он
встретил за время своих долгих странствий. Являясь по вселенским меркам вполне
заурядной расой (на каких только чудиков не насмотрелся Артем до этого) и не
имея никакого отношения к таким созданиям высшего порядка, как Незримые,
варнаки тем не менее обладали способностью проникать в смежные пространства.

Феномен варнаков заинтриговал Артема по нескольким причинам. Во-первых,
столкнувшись однажды с ранее неизвестным явлением, он всегда стремился
разобраться в нем, дабы в дальнейшем не попасть впросак (той же тактики обычно
придерживаются минеры, не считающие для себя зазорным поковыряться в любом
оригинальном взрывном устройстве). Во-вторых, Артем хотел перенять у варнаков
их экзотическую способность, которая могла бы в дальнейшем сильно облегчить ему
жизнь.

Однако на первых порах Артема подстерегали неудачи. Варнаки оказались ему
не по зубам. Пресекая любые попытки контакта, они мгновенно скрывались в своем
мире. Не помогали ни быстрота, ни ловкость, ни изощренная маскировка, ни
баснословная осторожность. Иногда ему казалось, что от внимания варнаков не
может укрыться даже муха, чистящая свои крылышки за много километров от них.

Все попытки привлечь к охоте на варнаков Кешу ни к чему не привели - он
или не понимал, что именно от него хотят, или очень убедительно имитировал свое
непонимание.

Довольно скоро Артем убедился в том, что варнаки слепы, как глубоководные
рыбы-удильщики, зато обладают исключительно развитым слухом. Он перепробовал
все известные ему языки, но взаимопонимания так и не достиг. Варнаки были
по-прежнему неуловимы, как фата-моргана.

Планы Артема сдвинулись с мертвой точки лишь тогда, когда он случайно стал
очевидцем реакции варнаков на музицирование одной одинокой молодой особы,
казалось, забытой и Богом, и людьми. Для варнаков, превыше всего ценивших
гармонию и мелодичность звуков, незамысловатые мелодии ее аккордеона были
примерно тем же, чем для ночных бабочек - пламя костра. Итак, приманка была
найдена.

К сожалению, все образцы современной звуковоспроизводящей аппаратуры по
известным причинам бездействовали, а простейшего граммофона не обнаружилось
даже в Талашевском историко-краеведческом музее. О симфонических оркестрах или
даже о каких-нибудь занюханных инструментальных ансамблях здесь не слыхали даже
в лучшие времена. При доме культуры, правда, функционировал когда-то хор
ветеранов войны и труда, имевший в своем составе струнную группу, но все ее
участники, скорее всего, давно сгинули со света (так уж повелось, что все
социальные и природные катаклизмы в первую очередь били по этой категории
населения).

В окрестных странах тоже существовала кое-какая музыкальная культура -
арапы гордились своими боевыми барабанами, степняки, напившись араки, пиликали
на хурах и свистели на лимбах, кастильцы шли в бой под рев букцин и грохот
литавров (хотя в интимной обстановке не пренебрегали лютней), - но от мысли
использовать подобную музыку для привлечения варнаков пришлось отказаться. Даже
на непритязательный слух Артема она действовала угнетающе.

Волей-неволей пришлось идти на поклон к девчонке-аккордеонистке. Найти с
ней общий язык оказалось ох как нелегко, но, как говорится, капля камень точит.
Ну а затем уже последовали всем хорошо известные события: похищение Лилечки и
Верки аггелами, засада в древней мавританской крепости, сковорода, на которой
пришлось сплясать Зяблику, совместные скитания по Кастилии, гибель городка
Сан-Хуан-де-Артезы и тот незабываемый момент, когда Артем сумел-таки
подобраться к варнаку, бдительность которого усыпила Лилечкина музыка.

Он вцепился в варнака намертво, как клещ-кровосос, не покидающий жертву
даже после собственной гибели. Предельно осторожный варнак не стал мериться с
нежданным врагом силой (а может, сразу понял, что это бесполезно) и спешно
ретировался в свой мир.

Воедино слившийся с ним Артем понимал, конечно, чем грозит ему столь