Чтение 31–й страницы книги ~Небеса ликуют~

Мне не везло.

Воронькивская сотня оставалась неуловимой. Хлопец из Переяславского полка, которого удалось найти возле брошенных на землю чугунных гармат, сообщил, что "батька Полегенький" со своими черкасами ушел "шарпать". Я хотел переспросить - но понял. Кому-то этой ночью придется несладко!

* * *

Пороховой дым сменился гарью от пригоревшей каши. Веселье стихло, но возле чадящих костров по-прежнему шумели, поднимали кубки и чарки, хвалились победами.

Вавилон оставался Вавилоном. Это было. И не раз, и не два...

...И сделал Валтасар-царь пиршество для тысячи вельмож, и перед глазами тысяч и тысяч пили они вино. И славили богов золотых и серебряных, медных, железных, деревянных и каменных. В тот самый час вышли персты руки человеческой и писали против лампады на извести стены чертога царского...

Мене, такел, упарсин... Исчислено, взвешено, поделено...

Найдется ли тут хотя бы один Даниил?

Я шел мимо костров, мимо шумных усачей, мимо тихих хлопцев в белых свитках, и мне стало казаться, что я попал в преддверие Дита. Они еще не знают, они еще верят, что царь . Валтасар, турецкий данник Богдашка, завтра подарит им победу. Валтасар пирует, пируют вельможи его, и тысяченачальники, и колесничие, и сотники...

Громкий смех. У ближайшего костра зашумели, кто-то вскочил, тряхнул чубом:

Ох, и славно нынче стало у нас в Украине! Нема ляха, нема жида, не будет унии!

Подхватили, заорали в десяток глоток. И словно в ответ из темноты донеслось негромкое: Взбунтовалась Украина, и попы, и дьяки. Погинули в Украине жиды и поляки, Погинули кавалеры хорошего рода,

Даже шляхта загонова, даже хлеборобы.

Крикуны стихли, а голос креп, наливался горечью.

Обещали нам свободу, а настало горе:

Посмотрите, как повсюду вера веру борет.

Эй, Богдане, наш гетьмане, как нам жить на свете?

И поляки, и русины - Адамовы дети!

Голос оборвался, словно певцу не хватило сил. Тишина, неуверенное молчание, а затем веселье вновь вступило в свои права.

Вавилон пировал.

* * *

Возле недостроенного редута меня впервые за весь день остановили часовые. Рослые хлопцы в черных каптанах отвели меня к маленькому костерку и поинтересовались, кто я такой и чего мне надо в "хозяйстве" пана полковника Бартасенко. Пришлось назваться. Помогло - но не сразу. Несколько минут пришлось проскучать под дулами мушкетов. Я вновь восхитился. Ай да шевалье!

- Его мосць Августин Бартасенко просит пана Гуаиру в свое хозяйство пожаловать!

Вот это да!

Его мосць восседал возле полупустого казана, от которого отчаянно несло горелым салом. Рядом с ним пристроился кто-то подозрительно знакомый, но почему-то в черном черкасском каптане, при мушкете и сабле. Каптан лениво тыкал ложкой в казан, кривил тонкие губы...

- Вечер добрый панам зацным! То пан Гарсиласио теперь в реестровцах состоит?

Ответом меня не удостоили. Подозреваю, не только потому, что я заговорил по-русински. Зато славный шевалье даже подскочил. Откуда-то появилась ложка, затем миска, за нею - чарка. Я с трудом сумел отбиться - этим вечером кусок не лез в горло.

- Но, мой друг!.. - Дю Бартас явно расстроился. - Конечно, это каша не то, что едят жантильомы, но обещаю вам, что завтра я лично прослежу...

Завтра?

Я огляделся. Тьма накрыла усыпанное трупами поле, спрятала королевские бастионы у леса.

Завтра?

- Дорогой шевалье! Мой аппетит вырос бы десятикратно, если бы вы помогли найти нашего попа.

Я честно осматривал лагерь, но ни кола, ни веревки с болтающимся на ней братом Азинием увидеть не удалось.

- Попа? Parbleu! Так нет ничего проще!

Оказывается, дю Бартас озаботился и этим. Впрочем, обнаружить бывшего регента оказалось несложно. Под вечер на редут наведался некий румяный отрок, сообщивший, что "пан Озимов" находится поблизости и спрашивает, не прислать ли пану полковнику горшок с пшенной кашей.

Отрок? Ну, тогда понятно!

- Тащите попа сюда! - распорядился я. - И побыстрее!

Дождь слегка стих, зато налетел ветер. Он был с запада, со стороны сгинувшего во тьме королевского табора. Мне показалось, что я слышу знакомый напев. Да, "Те Deum laudatum" - "Тебя, Боже, хвалим". Они тоже не спят.

Мне не повезло. Самое время скользнуть в темноту, неслышно, словно настоящий ягуар, обойти посты и...

Нунций Торрес, посланник Святого Престола в Короне Польской, ждет меня. Он единственный знает о том, зачем я здесь. Но меня все нет, и Его Преосвященство наверняка решил, что я уже присоединился к братьям Поджио и Александру.

Я жив, но мне не повезло.

Вавилон не отпускал беднягу Илочечонка.

* * *

- Pax vobiscum, дети мои! Да благословит Господь яства и питие, равно как пошлет нам удачу на поле бранном...

Слава Богу!

Я вернулся к костру, возле которого - наконец-то! - собралась моя маленькая армия. Поп, еретик и мятежник. Хороша компания!

Сразу? Или лучше объяснить? Нет, сразу!

- Синьоры! Этой ночью, прямо сейчас, вы должны покинуть казацкий табор. Королевский лагерь рядом, вас примут.

Мертвое молчание было мне ответом. Шевалье и брат Азиний смотрели с изумлением. Во взгляде сьера Гарсиласио светилась ненависть.

- Вы меня поняли? Уходите немедленно! Сейчас же!

Тишина. Переглядываются. Думают. Не понимают.

- Дорогой друг, а вы?

- Отчего же, монсеньор?

- И не надейтесь! Прорвало!

Я подождал, пока они выговорятся. Время еще было - до рассвета. Наконец все трое умолкли. Итак, придется объясняться.

- Завтра будет бой. Почти наверняка ребелианты потерпят поражение. Более того, уйти им не дадут. Король не сможет сдержать шляхту, а когда начнется резня, никто не будет просить вас показать нательный крестик. Не хотел бы напоминать вам, синьоры, но еще в Риме вы обещали мне во всем повиноваться!..

...Десять дней назад нунций Торрес опоясал Яна-Казимира мечом, присланным из Рима. Говорят, его тоже освятили на Гробе Господнем.

Меч - приказ, простой и понятный. Не щадить, не миловать!

Гроб Господень, ты все терпишь!

- Но, мой друг! Черкасы почтили меня доверием, и было бы не по-рыцарски сие доверие обмануть. Ма fbi! Надо же всыпать проклятым татарам! Да и без вас, дорогой Гуаира, я никуда не пойду!..

- Мон... Синьор де Гуаира! Обнаружил я в таборе немало страждущих, исцеления чающих, и не по-христиански было бы оставить их! Кроме того, не встретил я до сего дня должного примера святости, среди сих лесов и болот воссиявшего...

- А я, знаете, решил сменить оружие критики на критику оружием. Наконец-то я смогу поспорить с вами на равных!

* * *

Они не понимали. Не видели. Не чувствовали. Ночь ва-ль-Кадар наступила, и ангелы Господни уже собрались, дабы вынести приговор. Над тихим полем, над пирующим Вавилоном, над всеми - виновными и невинными - неслышно развернулся Свиток Суда.

Я молча встал и пошел прочь. И никто не последовал за мной.

* * *

"Те Deum" отзвучал, и над полем повисла тишина - сырая, мертвая. Так тихо бывает в зале суда перед вынесением приговора.

Ночь ва-ль-Кадар - Ночь Предопределения. Почему-то думалось, что это - очередная богословская заумь. А все оказалось просто, слишком просто!

Сырой ветер ударил в лицо, и на миг мне почудилось, что я снова на болотистых берегах Парагвая. Сзади - асунсьонская переправа, впереди - Тринидад, слева - дорога на Каакупе, где Бирюзовая Дева обещает прощение всем - кроме меня. Тучи закрыли Южный Крест, но они скоро уйдут...

...Тебе не вернуться, Илочечонк! Для тебя тоже наступила Ночь Предопределения - Ночь ва-ль-Кадар.

Мы все свободны.

В это не всегда веришь, не всегда понимаешь, но мы - свободны.

Тысячи дорог, тысячи поворотов - и за каждым Будущее. Его еще нет, оно не наступило, оно зависит только от нас.

Мы - свободны!

Моя маленькая армия - поп, еретик и мятежник - могла вообще не встретиться со мной. Они могли разбежаться еще в Бахчисарае или позже, в Чигирине, пока я отвозил непокорную королеву в ее Гомель. Они могли повернуть назад позавчера, вчера, сегодня утром, минуту назад.

Но сейчас - порог. Перекресток, переправа, вход в пещеру. Мене, такел, упарсин - исчислено, взвешено, поделено. Сейчас - Ночь ва-ль-Кадар, после которой остается лишь один путь, одна дорога.

Будущее уже есть, оно маячит впереди, его можно рассмотреть, потрогать руками. И ничто уже не изменит приговора, начертанного на Свитке Суда.

Свобода Воли - и Предопределение.

Ночь ва-ль-Кадар...

Поп, еретик, мятежник... Мне не нужен Нострадамус, чтобы увидеть ваше Будущее. И брат Алессо Порчелли может спокойно спать в своей могиле. Я знаю, что вас ждет. И я не виноват, что вы все слепы!

* * *

- Не огорчайтесь, мой друг!

Сочувственный вздох. Тяжелая ладонь опустилась мне на плечо.

- Мы все верим, что вы желаете нам добра... Вот как? И сьер Гарсиласио тоже?

- ...но бывают обстоятельства, которые сильнее нас. Вы же сами не можете покинуть сей табор! Не спрашиваю о причине, но...

Нет, он спрашивал. Впервые за все наше знакомство.

- Простите меня, дорогой шевалье, но я действительно... действительно должен остаться.

- Вот видите! Тогда вы поймете и нас. Vieux diable! Завтра разобьем проклятых нехристей, а там - в Киев, а затем... Вы и в самом деле знаете дорогу в этот... Гомель?

- Знаю, дорогой дю Бартас.

- Тогда, надеюсь, вы... Впрочем, нет! Потом - после боя.

* * *

Гомель... Маленький тихий городишко, острые шпили костела, полузнакомый польский говор... Что там поделывает панна Ружинска? Черный платок, суровая речь исповедника, запертые комнаты. Судьба грешницы... Насиловали, били плетьми, держали за решеткой, снова насиловали, снова били...

Вырвалась - и теперь виновна во всем. Недоумковатый ксендз так и порывался допросить ее по поводу верности римско-католической вере. Я оказался рядом - очень вовремя. Но я уехал, она осталась...

* * *

- Полно, дорогой де Гуаира! Вот увидите, все образуется!

- Конечно, шевалье! А как же иначе! Обрадовался, улыбнулся, огладил бородку.

- Vieux diable! Чувствую, завтра тут будет жарко! Да, жарко. Надо сходить за гитарой. Черная Книга - в надежном месте, а все остальное - пропадай оно пропадом!

- Дорогой дю Бартас! А не прочитаете ли вы мне какой-нибудь сонет?

Пикардиец на миг растерялся, бородка недоуменно вздернулась.

- Но... Вы уже все слыхали, Гуаира! Впрочем... Ага, вот! Признаться, несколько высокопарно...

Прокашлялся, помолчал, вспоминая. Я не торопил. Странно, иногда начинало казаться, что не забытый поэт, умерший много лет назад, а сам дю Бартас написал эти неуклюжие четырнадцатистрочники.

Четыре слова я запомнил с детства, К ним рифмы первые искал свои, О них мне ветер пел и соловьи - Мне их дала моя Гасконь в наследство.

Любимой их шептал я как признанье, Как вызов - их бросал в лицо врагам. За них я шел в Бастилию, в изгнанье, Их, как молитву, шлю родным брегам.

В скитаниях, без родины и крова, Как Дон Кихот, смешон и одинок, Пера сломив иззубренный клинок, В свой гордый герб впишу четыре слова.

На смертном ложе повторю их вновь:

Свобода. Франция. Вино. Любовь.

- Король! Король убит!

Еще ничего не понимая, я дернулся, привстал, рука привычно скользнула к сарбакану...

Сарбакана нет, лишь мешок да гитара в чехле.

- Короля убили! Насмерть! Слава!

- Слава! Слава! Сла-а-ава!

Я протер глаза. Выходит, я все проспал? Кажется, бой уже начался! И не просто начался!

- Ядром! Он впереди гусарии своей ехал! Наповал! Наповал!

* * *

Тучи сгинули. Яркое солнце заливало неровное поле. Дым, маленькие, словно игрушечные, фигурки...

Ни черта не понять!

Черные реестровцы, забыв о привычной сдержанности, выстроились на краю вала. Кто-то кричал, кто-то размахивал саблей.

- Победа! Победа!

Белые свитки держались поодаль, но в их глазах я тоже заметил радость.

Неужели правда?

Хохот за левым ухом. Перекреститься? Нет, не пoможет! Плохой из меня получился пророк!

- Бегут! Бегут!

Я поглядел туда, где клубился черный дым. Сквозь прорехи можно было заметить неровный отступающий строй. Чей? Шевалье! Где шевалье, черт его побери?!

* * *

Дю Бартаса я нашел на самом краю вала. Грозный пикардиец стоял, скрестив руки на груди и надвинув мохнатую шапку на самые брови.

Тоже мне, принц Бурбон нашелся!

- А-а, Гуаира! Ну и спите же вы, мой друг! А баталия, признаться, преизрядная!

Я еле сдержался, чтобы не сбить с пана полковника шапку. Стратег, parbleu!

- Пока вы спали, нас, как видите, изволили атаковать. Но фельдмаршал-лейтенант Богун вовремя развернул пушки. Vieux diable! Ну и молодец!

- Король! - не сдержался я. - Что с королем?

- Гм-м... - Пикардиец нахмурился. - Признаться, я не совсем понял. Тут все толкуют о каком-то короле. Но ведь мы воюем с татарами! Правда, татар я отчего-то не видел, нас атаковала латная конница...

Дьявол!

* * *

Клубы дыма сгустились, скрывая поле боя. Но вот откуда-то слева послышался знакомый визг. Сначала еле слышный, затем все громче и громче. Земля задрожала от ударов тысяч копыт.

- Кху-у-у-у! Ху-у-у-у-у! Алла-а-а!

Татары! Ну и тяжелый язык у шевалье!

Я растерянно оглянулся. Неужели так и делается история? Сейчас орда сметет остатки разбитых гусарских хоругвей, ворвется в королевский лагерь...

И все? Полумесяц над Варшавой, полумесяц над Краковом? Вместо Республики - Лехистан?

- Слава! Сла-а-ва!

Вот они! Огромная серая туча, стелющаяся над самой травой. Ни людей, ни коней - одно неровное грязное пятно. Наползает, затопляет поле...

А я понадеялся на польские пушки! У capitano Хмельницкого их тоже оказалось преизрядно.

Арцишевский, пся крев, где тебя черти носят?

Наконец громыхнуло - далеко, возле самого польского лагеря. Негромко, неуверенно. Громыхнуло, стихло...

Я махнул рукой и стал спускаться вниз. Sit ut sunt aut non sint!' Если Ян-Казимир все-таки жив, еще есть надежда. А если нет, то уже сейчас паны шляхта разбегаются по ста разным дорогам и тропкам. В атаке - волки, в бегстве - зайцы...

Sit ut sunt aut non s i n t! - Пусть будет, как есть, или вообще не будет! (лат.).