шел по снегу нагой монах, слепо протянув вперед руки, шел за ему одному
видимым, не чуя босыми ногами промозглой снежной дороги...
манит к себе, манит... и кругом - словно бы паутинка неясная качается в
воздухе, кой-где сбиваясь в едва различимые клубочки... но там, где идет
синеглазая ведьмачка - исчезает паутина, скукоживается, и словно бы
светлее становится воздух...
Всколыхнулись облачком волосы, укрывая нежные груди.
сладкие, нежные-нежные; по-девичьи неопытны ягодные уста, но не знал иных
Феодосий, да и к чему иные?..
распрямилась согбенная спина... и каплей горечи - непониманье: отчего же
только теперь?.. вот так бы в юные годы - разве посмел бы кто обидеть
Ее?.. без меча бы разодрал, зубами бы грыз...
вместе с власяной клеткой пала и цепь, державшая душу...
святое-то место нагишом. Грешно... Но в чем грех? ведь не кто иной -
Велюшка велела. Значит, по сему и быть.
подбадривая.
затверженное. Глухо щелкнув, вошел в пазы брус, замкнул щеколду; плотно
заперта церковь изнутри.
мимо Богоматери, мимо Спасителя самого...
труд. Намеком на пропавшую крестовину - бугорки по бокам, словно уши на
шишковатом черепе. И похож был камень боле всего на человечью голову,
наскоро вытесанную неумехой-камнерезом: уши-нашлепки, нос бугром, низко
нависшие уступы бровей...
неизмеримый покой, и неизбывное одиночество, и глубокий, непроглядный сон
без сновидений... а еще - огорчение, и нежелание просыпаться, и
растревоженная дрема...
смальты-мозаики, замирали ненадолго и сменялись новыми:
непознаваемо-вечную мглу ощутил Феодосий и тяжкий груз бесконечного
безвременья; желто-багровый внепредельный огонь обжигал неоглядную даль
воды и усыхал, коснувшись ее, но и смиряя жгучим прикосновеньем; бешеный
ветер гнул каменные громады, разбиваясь о них, и утихал, и снова
взметался, раскручивая смерчи вырванной с корнем земли... и все это
истекало из лет неисчислимо давних, незапамятных, и не было в картинках ни
рыжего солнца, ни блестящего снега, ни мерцающего серебра равнодушной
луны...
не подпустив к камню; была она гладка на ощупь, дышала вроде как живая и
почти поддавалась, но и удерживала до времени...
и смятение от великих грехов...
пришедшему пониманию, и забылся, не слыша ничего, не ведая, что творится
за стенами.
путь. Шел к двери, не глядя на образа, и угодники провожали его
внимательными взглядами, словно благословляя на подвиг.
не тлеют лампады; лишь немного света проникло туда, и никак не различить
во мгле щеколду.
тел души павших богатуров, и вместе с угольями, еще до темноты, истлеет
Ульджаева жизнь. Останется только медленный путь по ледяной реке, длинная
- на несколько дней и ночей растянутая смерть. И удавка в стане Бурундая
будет лишь избавленьем...
быстро, и теперь стражи, послушные, как всегда, старались глядеть мимо, и
даже юркий лекарь-тангут, вливавший снадобье в рот бившемуся в судорогах
отцу, избегал прикосновений; все они были живы и надеялись жить дальше, а
для Ульджая все осталось позади, и живые сторонились его как заразного.
опрокинутый наземь стригун-жеребенок, который до последнего мгновенья не
верил в погибель и вдруг, уже ощутив на горле короткий холод ножа,
взбрыкивает и пытается рваться из пут, норовя по-волчьи грызть руки,
прижавшие голову к земле.
прислушиваясь к частому дыханию задремавшего наконец Саин-бахши, думал не
о смерти, а о луне, большой и круглой, висевшей с вечера над станом, пока
гроза и град не спугнули ее. Старики говорят, что это - лаз, ведущий в
края, где кочуют предки. Тогда где-то там далеко, за серебряным пологом -
почему нет? - юрта его матери. Она варит жирную шурпу в казане, она
подбрасывает в костер комки кизяка и - конечно же! - поджидает его, своего
давно потерянного сына. Ждать ей осталось недолго. В тот миг, когда тонкая
тетива с шуршанием ляжет на шею, он переступит серебристый порог и
присядет у материнского очага. Он зачерпнет похлебки из казана, и
раскинется на приготовленном войлоке, и, не глядя вниз, на землю, спросит
ее: отчего же случилось так, что вырос и умер, так и не узнав тепла ее
рук?
все: и смутные картины в неясных снах, и вспышки ярости (кто же не слышал
о буйстве меркитов?), и умение подтянуть, не уча, любую песню (не было в
степи певцов лучше меркитских...); выросший в добрых чужих руках
меркитский щенок, вот ты кто, Ульджай, единственная капелька вылитой без
остатка крови, последний осколок великого народа, ненавистного Потрясателю
Вселенной и вырезанного под корень.
чтоб не осталось мстителей, чтобы забылось преступление... и он был мудр,
как всегда, неповторимый хан, ибо меркиты не прощали обид, вот почему -
всех!.. и поэтому он ушел, избежав мести... и некому было отплатить:
последний росток был слишком мал тогда и не знал ничего о себе, а теперь
он умер заживо... и всех дел в этой жизни осталось у него - довести джауны
назад, в ставку Бурундаю...
пробежал озноб - Ульджаю показалось, что это дух матери, или братьев, или
кого другого из родни мечется в урусском небе, не находя успокоенья...
готовую в любой момент прерваться и не дающую облегчения телу. Почти
тотчас открыл глаза, ощутив: что-то не так. И чуть погодя сообразил: в
юрте тихо! Из-под набросанной в углу груды шкур не было слышно привычного,
Роллинс Джеймс
Контровский Владимир
Каменистый Артем
Посняков Андрей
Смоленский Вадим
Кервуд Оливер Дж.