догадался принести свой раухер, поставить игровую программу - и теперь из
угла доносились ничем не сдерживаемые вопли восторга. Стефа смущалась так,
что румянились даже пухленькие плечики. Каждая похвала ее искусству -
клянусь, не было незаслуженных похвал! - вызывала новую вспышку румянца.
герр Клемм положил себе еще грибов. - И организовать охрану, может быть,
нанять кого-нибудь... есть же небогатые отставные офицеры,
пенсионеры-полицейские... назначить им неплохой оклад содержания,
вооружить...
дед. - Не знаю, как ты, а я надеюсь только на свои силы. Наемники
почему-то всегда оказываются не там, где стреляют.
самом животрепещущем, - объяснил герр Клемм.
пару рюмок коньяка - ну, и...
выработки.
потрясающих ароматов вплыли пельмени, почти что сами, фарфоровая супница
была для них обрамлением, а две женщины справа и слева - фрейлинами,
необходимыми по этикету...
Адам поменял райские кущи - и ни разу не пожалел об этом.
дома, за дорогих мне людей, за соль земли, за тех, благодаря кому процвел
этот край. Стефания Войцеховна и Иван Терентьевич! Мира вам, счастья и
долгих-долгих лет вместе!
женился на русской! Хрен вам какой дейч так скажет!
познакомлю тебя со Степановым? Такая водка - это же золотое дно!
сколько угля березового уходит!.. Нет, это для друзей, для себя...
эту, которую все так хвалят.
мгновенно таяли во рту, и вкус... нет, господа, нет таких слов, чтобы
передать вкус настоящего, мастерски приготовленного пельменя. Если над
шашлыком, например, хочется мыслить о вечном и плакать от любви к
человечеству, то пельмешек превращает вас в законченного эгоцентрика, и
ничто в этом мире не отвлечет вас от напряженного внутреннего созерцания
собственных вкусовых ощущений... ах, да что там... даже вторая, третья,
четвертая рюмочки бесподобной "сметановки", и те... ручку, ручку
поцеловать... ах, боже ж ты мой милостивый...
слышно, что идет. Это дети музыку включили, сказал я. Ах, вот оно что...
слушайте, Игорь, а вы не боялись, что они сломают ваш прибор? Наверное, он
дорогой? Пять тысяч рублей, сказал я. В марках это получается - двенадцать
тысяч?! Ну и цены у нынешних игрушек! Детский - дешевле, - сказал я. Раз в
двадцать. То есть, вы советуете купить? Отговаривать не стал бы, сказал я.
М-м... а вот говорят, детям все это вредно... глаза портятся, с ума
сходят... Дитер, сказал дед, когда я был, как твои девочки, мне отец
читать не позволял: глаза, мол, портятся, с ума сходят... и вообще вредная
штука - чтение. Понял? Понял, сказал Дитер, все повторяется... а табак,
Иван, ты тоже на своих плантациях выращиваешь? Нет, табак турецкий...
свояк посылает... Сонечкин брат... Слушай, дед, спросил я, где нынче берут
таких девушек? О, сказал дед, это такая история... Войцеха, отца ее, ты
разве не помнишь? А, хотя нет, это еще до тебя было. Короче, Войцех продал
свою землю - тут у него земля была, недалеко, по ту сторону шоссе - и
подался в Африку, в Кению... нет, вру, в Кению Шульга рванул, а Войцех,
кажется, в Замбези... да, точно, в Замбези. Поначалу писал оттуда, потом и
писать перестал - новостей нет, глушь, вкалывают побольше, чем здесь - чай
он выращивал... А в позапрошлом году, зимой, морозы тогда огого какие были
- сопля на лету замерзала - стучат. В окно. Открываю, смотрю: девчонка, в
кацавейке драной, ноги тряпками обмотаны... пустил, конечно, как иначе...
Долго не узнавал, пока сама не сказала. Уезжали-то - такая вот фигушка
была, как тут узнаешь. В общем, отца негры убили, мать от малярии померла,
брат пропал - тоже, наверное, убили... саму ее чем-то пугнули так, что
бросила все - и в чем была... Добралась кое-как. Где добрые люди помогли,
а где... но добралась. Не вспоминает она больше этого, не говорит - только
иной раз приснится если, так плачет. Вот и все. Это насчет - где берут. А
ты-то сам?.. Вон Дитер тебе какую невесту приволок, а, Дитер? Вполне,
сказал Дитер. Не время, дед, сказал я. Не с руки. Бросал бы ты к едрене
фене свою службу, доконает она тебя. Брошу, дед, сказал я совершенно
искренне. Вернусь - и все. Во где мне это уже - я показал на горло. Ладно,
пошли внутрь, сказал дед, там еще одна водочка непробованная осталась - та
вообще золотая...
целовала деда и шептала громко, почти крича: люблю, люблю, люблю! Вероника
оказалась рядом со мной и, блестя глазами, расспрашивала, в каких баталиях
я участвовал и скольких супостатов угубил - я без стеснения врал. Дитер
играл на гармошке и пел немецкие куплеты - голос у него оказался сильный и
хорошо поставленный. Потом сестры расшалились и заставили его подыгрывать
частушкам. Я в очередной раз подивился, как силен русский фольклор.
"Подари мне, милый, мину, я в манду ее закину - если враг в село ворвется,
он на мине подорвется!" - спела Вероника и хитро подмигнула мне. Роскошная
фрау Ольга отчебучила что-то не менее зажигательное. Дед вмазал такое, что
дамы покатились со смеху, закрываясь ручками. Дошла очередь и до меня. "В
небе уточки летают, серенькие, крякают. Любку я в кустах бараю - только
серьги брякают!" - я поддержал реноме гвардейского офицера. Ах, чай, чай!
- всполошилась вдруг Стефа. Самовар хрипел и кашлял. Не могу больше... -
простонал кто-то. Но тут подоспели Витя и Даша. Они были похожи, как брат
и сестра: светлоглазые, с плоскими круглыми лицами. Штраф, штраф! - и дед
вручил им по зеленому стакану, полному до краев. Они проглотили водку,
закусили крошечными огурчиками, жгучими, как стручковый перец, и чинно
сели за стол. А теперь пирог, сказала Стефа, и возник пирог. Это конец,
подумал я. А то поживешь у меня недельки две? - спросил дед, я тут
собрался было старый трактор перебрать, да все рук не хватает, а ты в
механике не самый последний... Наверное, дед, сказал я, надо еще подумать,
позвонить кой-куда... Дитер играл остервенело, от гармошки валил пар. Витя
с Дашей и сестры плясали - бешено, со свистом. "А мой миленький герой, у
него штаны горой! Как горою поведет, так у меня все упадет!" Я стоял на
крыльце, один, в стороне от вылетающего из двери света. Потом в дверях
появилась Стефа. Я ее видел, а она меня нет. Ох, божичка, сказала она, и в
голосе ее зазвенело страдание. Ох, божичка, страшно-то как...
сон, но не мог его пересилить и не мог проснуться. Все происходило на
каком-то плацу. Посередине плаца стоял наш "лавочкин", только он был
почему-то раза в три больше, чем на самом деле. На краю плаца прямо в
асфальте зияли узкие щели, и не сразу я понял, что это могилы. Рядом с
могилами расположился сводный оркестр, музыканты играли, но не было слышно
ни звука. Зато отлично слышались шарканье ног, неразборчивые голоса,
скрип, завывание. От "лавочкина" и до могил протянулась шеренга офицеров
всех родов войск, стоящих "смирно" и отдающих честь. Позы их были
абсолютно одинаковы, я присмотрелся к лицам: лица тоже. Это были манекены.
Вдоль шеренги манекенов маршировали солдаты в парадной форме - в две
колонны по три человека в каждой. Они маршировали в странной позе, одной
рукой давая отмашку, а другую держа у плеча, и я долго не мог понять, что
к чему, пока они не подошли к могиле и не стали опускать в нее невидимую
ношу - гроб. Гроб, понял я, невидимый гроб... или нет никакого гроба, а
они только притворяются, что есть. Солдаты сделали свое дело, отдали
могиле честь и плотным маленьким каре двинулись в обратный путь. Они так и
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Конан-Дойль Артур
Майер Стефани
Орлов Алекс
Куликов Роман