да успокоился Гермий, а вместо нимфы Дриопы встало в лесу дерево, раз в
год цветущее белоснежным цветом, но плодов не приносящее - говорят,
покарали дерзкую Дриопу боги за то, что обрывала она лепестки священного
лотоса... вот только неизвестно, кто именно карал и вообще - причем тут
лотос?!
слушал, шуточки терпел, зубы сцепил, на Арея не бросился, когда тот
предложил назвать новорожденного Паном, то есть (как подчеркнул сам Арей)
"всехним".
замашек Арея. - Тем, кто всем нравится... как мамочка его.
не нашли, а когда нашли, то полон был шлем до краев... "шлем изобилия",
как бросил Мом-насмешник); [Мом - бог насмешки и злословия, чьи мудрые
советы были пагубны для того, кто им следовал; прозвище Мома - "правдивый
ложью"] промолчал Лукавый, дождался, пока Зевс-отец кивнет благосклонно -
дескать, пускай живет себе внучок, Семья не возражает - дождался и отнес
Пана к Дионису на воспитание.
среди сатиров и буйно-пьяных менад; пастухам да охотникам
покровительствовал, как и сам Гермий, каждый лес своим считал...
козлоногий, козлорогий, лохматый весельчак и лентяй, зовущий Гермия
"папой", а Вакха-Диониса - "дядей".
засвистит-заулюлюкает... будь ты человек, будь ты бог или чудовище, бежать
тебе прочь, слепо нестись, не разбирая дороги, не понимая, что погнало
тебя, как слепни лошадь...
вышел, так с лица воды не пить; и не все нимфы переборчивы.
встал и, шатаясь, побрел по дну оврага. Он помнил, что должен что-то
сказать Хирону - только не помнил, что именно, и надеялся выяснить это
прямо на месте.
огнем, что в тебе горит... а он пострашней Диевых молний жжет.
Понамешалось в тебе земного, божественного, преисподнего; на Олимпе чужой,
в Аиде не свой, на Пелионе - гость, в Фивах - соглядатай! Вот и вспыхивает
внутри то одно, то другое!.. А вот детей убивать ты никогда не мог. Зевс
мог, Аполлон, Афина, даже кроткая Афродита могла, один ты не научился.
Значит, и не научишься никогда. Ну что ж, так Пану и передам - не зря Пан
тебя отцом зовет, не зря чуть Дионису глотку не перервал, когда тот про
Гермия дурное слово бросил! Правильно, Пан, таких отцов поискать...
налетай, папаша!..
интересом глянул в сторону входа.
странные звуки, похожие на шлепки - и в пещеру ввалился Гермий. Он
передвигался на четвереньках, мотая головой, из всклокоченной шевелюры
Лукавого сыпались травинки и прелая хвоя, осоловевшие глаза съехались к
переносице; драная хламида с капюшоном куда-то пропала, но ее с успехом
мог заменить оставшийся на Гермии хитон - некогда щегольской, а теперь
такой же драный и грязный, как и утерянная хламида.
возмущенно трепеща крылышками.
не ж-ж-ж... и не ж-ж-ж...
утихомирить Лукавого, но тот пропустил слова кентавра мимо ушей. К
счастью, близнецы, свернувшиеся калачиками на травяном ложе в дальнем углу
пещеры, и не думали просыпаться от пьяных воплей Гермия.
ноги в направлении братьев. - Родные мои! Простите меня, подлеца! Детство
у меня... беспризорным рос, в пещере!.. папа на Олимпе, мама на небе,
дедушки - один в Тартаре, второй небо держит!.. ни ласки, ни подарков в
день рожденья! Воровал я, обманывал... вот и вырос такой б... ик!.. Такой
б... ик! Такой б-богом! Простите меня, мальчики! Не хотел, правда, не
хотел! И сейчас не хочу-у-у!..
покаянную голову Лукавого. Это мудрый кентавр, видя, что словами тут не
поможешь, опрокинул на Гермия огромную деревянную чашу с водой, до того
мирно стоявшую у входа.
стороны полетели брызги; затем некоторое время постоял на четвереньках - и
вдруг потребовал неожиданно бодрым голосом:
бадья (вполне достаточная, чтобы кентавр мог в ней искупаться), которую
Хирон с некоторым усилием накренил и вылил часть ее содержимого на
многострадального Гермия.
резво подполз к стене, где и принял более подобающее богу положение,
усевшись на земляной пол и привалясь спиной к прохладным замшелым камням.
миской, до краев наполненной какой-то зеленоватой жижей.
что тут все, сговорились?!
частый гость...
он в миску, едва не расплескав, поднес к губам и стал торопливо глотать
терпкий травяной настой, роняя капли на свой и без того уже безнадежно
испорченный хитон. Горечь заполняла рот, в голове по-прежнему шумело, но
окружающие предметы приобрели резкость, и даже удалось слегка изменить
позу, не треснувшись при этом о стенку затылком.
и я буду совсем трезв. А зря... зря. Так хорошо быть пьяным, ничего не
помнить, ни о чем не знать, ничем не мучиться... Забыться. И забыть.
лишь согласно кивнул, ложась напротив и разглядывая Лукавого - такого
несчастного, в насквозь промокшем хитоне, плотно облепившем тело.
всерьез выяснять отношения, я ушел в сторону. Наверное, это был не лучший
выход, но для меня он был единственным.
какую опасность представляют эти дети. Для Семьи. Для нас. Для всех.
Надежда для тех и для других - это очень, очень опасно.
мне об этом почти три года назад.
Герой должен быть один. Так лучше и для Семьи, и для людей, и для него
самого.
- Алкид. Тут я с тобой согласен. Убей его, Гермий. Убей мальчика.
дам совершиться этому у себя на Пелионе. Но кто мешает тебе повторить
попытку? Ты же бог! Почему бы, к примеру, метательному диску СЛУЧАЙНО не
угодить Алкиду в голову? Или почему бы не произойти несчастному случаю,
когда братья будут упражняться с оружием? Или кони понесут. Не мне тебя
учить, Лукавый. Если хочешь - посоветуйся с Герой.
наконец... он так надеется на Мусорщика-Одиночку!
взгляд. - Ты знал об этом и сегодня. Это остановило тебя? Отвечай!
Истребителем Чудовищ - то первым чудовищем, которое он постарается убить,
стану я. А это значит, что потом придет черед других членов Семьи... и
Тартар в результате получит долгожданного союзника. Это не выход, Хирон!