всем своим штабом и уже пленный был застрелен на улице какой-то
сумасшедшей женщиной...
раскаленным металлом. И даже киоск стоял на углу, и он даже был немного
перекошенный - в стиле новой архитектуры. А часть улицы, которую танк
превратил в площадь, так и осталась площадью, а на месте асфальтового
озера был сквер, и в сквере кого-то били. Айова Смит был
инженером-мелиоратором из Айовы, Соединенные Штаты. Роберт Свентицкий был
кинорежиссером из Кракова, Польша. Учитель был школьным учителем из этого
города. Их никто никогда больше не видел, даже мертвыми. А Пек был Пеком,
который стал теперь Бубой. Я включил двигатель.
настежь. Я постучал, но никто не отозвался и никто не вышел мне навстречу.
Я вошел в темный холл. Свет не загорелся. Дверь на правую половину
оказалась запертой, и я заглянул на левую. В гостиной на растерзанной
тахте спал бородатый мужчина в пиджаке и без брюк. Чьи-то ноги торчали
из-под перевернутого стола. Пахло коньяком, табачным дымом и еще чем-то
сладким, как давеча из гостиной тети Вайны. У двери в кабинет я столкнулся
с красивой пышной женщиной, которая нисколько не удивилась, увидев меня.
масляными глазами.
пойду.
с какой-то красноватой дрянью. От нее пахло сладко и тошно. В спальне тоже
никого не было, простыни и подушки были скомканы и валялись как попало. Я
подошел к двери ванной. В дверь явно стреляли из пистолета, - изнутри,
если судить по форме пробоин. Я помедлил, затем взялся за ручку. Дверь
была заперта.
от воды поднимался пар. На краю ванны хрипел и завывал приемник. Я стоял и
глядел на Бубу. На бывшего космонавта-испытателя Пека Зеная. На бывшего
стройного мускулистого парня, который в восемнадцать лет покинул свой
теплый город у теплого моря и ушел в космос во славу человечества, а в
тридцать лет вернулся на родину, чтобы драться с последними фашистами, и
остался здесь навсегда. Мне было противно думать, что какой-нибудь час
назад я был похож на него. Я потрогал его лицо, подергал за редкие влажные
волосы. Он не пошевелился. Тогда я нагнулся над ним, чтобы дать ему
понюхать "потомак", и вдруг понял, что он мертв.
пистолет. Но Пек не застрелился, просто ему, наверное, мешали, и он
стрелял в дверь, чтобы его оставили в покое. Я сунул руки в горячую воду,
поднял его и перенес в спальню на кровать. Он лежал весь обмякший,
страшный, с глазами, утонувшими подо лбом. Если бы он не был моим
другом... Если бы он не был таким замечательным парнем... Если бы он не
был таким замечательным работником...
о нем не думать. Я старался думать о деле. И я старался быть жестким и
холодным, потому что по дну моего сознания снова прошел теплый световой
зайчик, и на этот раз я понял, что это за мысль. Когда приехал врач, я уже
знал, что буду делать дальше. Я найду Эля. Я заплачу ему любую сумму.
Может быть, я буду его бить. Если понадобится, я буду его пытать. Он
скажет мне, откуда ползет на мир эта зараза. Он назовет мне адреса и
имена. Он скажет мне все. И мы найдем этих людей. Мы разгромим и сожжем их
тайные мастерские, а их самих мы увезем так далеко, что они никогда не
смогут вернуться. Кто бы они ни были. Мы выловим всех, мы выловим всех,
кто когда-либо пробовал слег, и их мы тоже изолируем. Кто бы они ни были.
Потом я потребую, чтобы изолировали меня, потому что я знаю, что такое
слег. Потому что я понял, что это была за мысль, потому что я социально
опасен, так же как и они все. И это будет только начало. Начало всех
начал, и впереди останется самое важное: СДЕЛАТЬ ТАК, ЧТОБЫ ЛЮДИ НИКОГДА,
НИКОГДА, НИКОГДА НЕ ЗАХОТЕЛИ УЗНАТЬ, ЧТО ТАКОЕ СЛЕГ. Наверное, это будет
дико. Наверное, многие и многие скажут, что это слишком дико, слишком
жестоко, слишком глупо, но нам же придется это сделать, если мы только
хотим, чтобы человечество не остановилось...
Бубой, осмотрел его и сказал равнодушно:
преступления. Это нейростимулятор...
человек. Второй случай нервного истощения и четыре случая белой горячки.
Вы его родственник?
Вступайте в хоровые кружки, - сказал он. - Записывайтесь в лигу
раскаявшихся шлюх...
человек. Я накрыл Пека простыней, опустил штору и вышел в гостиную. Пьяные
гнусно храпели, распространяя запах перегара, и я взял их обоих за ноги,
выволок во двор и бросил в лужу возле фонтана. Снова наступал рассвет,
звезды гасли на бледнеющем небе. Я сел в такси и набрал на пульте индекс
Старого Метро.
мне показалось, что бланки заполняли всего два или три человека, а
остальные только смотрели, жадно вытягивая шеи. Ни круглоголового, ни Эля
за барьером не оказалось, и никто не знал, как их найти. Внизу, в
переходах и тоннелях, толкались и кричали пьяные полусумасшедшие мужчины и
истеричные женщины. То глухо, то резко и отчетливо гремели выстрелы,
дрожал от взрывов бетон под ногами, воняло гарью, порохом, потом,
бензином, духами и водкой. Рукоплещущие, визжащие девки теснились вокруг
капающего кровью детины с бледным торжествующем лицом, где-то жутко рычали
дикие звери. В залах публика бесновалась у огромных экранов, а на экранах
кто-то с завязанными глазами веером палил из автомата, прижав приклад к
животу, кто-то сидел по грудь в черной тяжелой жидкости, весь синий, и
курил толстую трещащую сигару, кто-то с перекошенным от напряжения лицом
висел, словно окаменев, в паутине туго натянутых нитей...
с песком, я увидел круглоголового. Он неподвижно стоял в дверях, лицо его
было закопчено, от него несло пороховой гарью, и зрачки были во весь глаз.
Через каждые пять секунд он нагибался и чистил колени, и он не слушал
меня, и пришлось сильно встряхнуть его, чтобы он меня заметил.
Двадцать киловольт, сто ампер, понимаешь? Не допрыгнул!
помещение, прыгая через мешки с песком. Расталкивая любопытных, он
продрался к низенькой железной двери.
и падая. Я не стал ждать, пока он выйдет. Или не выйдет. Он мне больше не
был нужен. Оставался только Римайер. Оставалась еще и Вузи, но на нее я не
надеялся. Значит, только Римайер. Я не буду его будить, я подожду под
дверью.
подземных стоянок выползали и принимались за работу дворники-автоматы. Они
знали только работу, у них не было потенций, которые стоило развивать, но
зато у них не было и первобытных рефлексов. Возле "Олимпика" мне пришлось
остановиться и пропустить длинную колонну красных и зеленых людей,
закованных в дымящуюся чешую, которые, трудно волоча ноги, проплелись из
одной улицы в другую, оставив за собой запах пота и краски. Я стоял и
ждал, пока они пройдут, а солнце уже озаряло громаду отеля и весело
блестело на металлическом лице Владимира Сергеевича Юрковского,
смотревшего, как и при жизни, поверх всех голов. Потом они прошли, и я
вошел в отель. Портье дремал за своим барьером. Проснувшись, он
профессионально улыбнулся и спросил свежим голосом:
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Володихин Дмитрий
Пехов Алексей
Корнев Павел
Шилова Юлия