власть, и когда она, облитая лиловым, в неправдоподобно огромных золотых
парчовых цветах шелком, поворотилась и уплыла гордою лебедью, сердце
Микулы рухнуло и разбилось в куски. Свет замглился, и стало - вынь да
положь суздальскую княжну, иначе и жить не хочу!
отец женить молодца! А невесть, Митрий Кстиныч отдаст ли ищо дочерь за
боярского сына? Добро бы, коли старший, Иван. Наследный тысяцкий
московский - куды ни шло! Ох, не в пору да и не вовремя! Не здесь бы тебе,
племянничек, голову терять. Посватаешь непутем, дак и все бы посольское
дело не рухнуло той поры! А с другого-то боку глянуть? Брат Василий, поди,
и побогаче суздальского князя теперь, да и власти у нас, Вельяминовых, не
менее, почитай, чем у битого Митрия Кстиныча!
ведь романисты позднейших веков придумали долгую череду ухаживаний с
нарастанием чувства, нечаянными встречами в саду, письмами, вздохами,
слезами и разлуками, которых как раз и хватало на толстую книгу, на
последних страницах которой происходил после всех перипетий счастливый
брак с золотыми венцами и поздравлениями молодых за свадебным столом,
вслед за чем немедленно оканчивалась и книга, ибо ту, подлинную, главную
жизнь, которая только и начинается после венца, романисты, как правило,
описывать не умели и не любили... Но любовь все-таки во все века
начинается чаще всего с первого взгляда: был этот первый взгляд -
состоится и все последующее, не было - и целые томы любовных ухищрений
ничему не помогут. Так что предки, доверявшие первому взгляду молодых,
были не так уж, как мнится теперь, и наивны. Ну а жизнь, действительно,
начинается после свадьбы. Только в браке, родив детей, в заботах о семье и
муже обретает себя женщина, только семья и ответственность перед нею
доделывают, образуют мужчину до взрослого состояния.
тайной толковни с боярами, как и грубовато-прямых высказываний старшего
брата Ивана, Микула уже попросту не замечал, не видел. Жил от встречи до
встречи со своею любовью (и встречи мгновенные, прилюдные, на пиру или в
церкви... лишь издали и кинуть взгляд!) и порою вел себя сущим теленком,
по выражению Ивана Вельяминова. Так, первым узнавши про возвращение из
Орды Василия Кирдяпы, он только незаботно повестил о том дяде,
глуповато-радостно улыбаясь: вот, мол, и этот тут, с нами! И долго не мог
взять в толк, чего это обеспокоились, прихмуря брови, дядя со старшим
братом, о чем запереглядывали меж собою, почему руки бояр враз потянулись
к оружию, ведь все доселева было так хорошо.
суздальский терем с наездом Василия Кирдяпы.
чудом проник в княжеский сад и, завидя на невысоком гульбище знакомый
очерк в неярком голубом летнике, подтянулся кошкою и, перемахнув резные
перила (сто раз могли, заметя неведомого дерзкого гостя, пырнуть рогатиною
меж крыл или пустить стрелу, не разбираючи, кто там лезет через ограду!),
очутился прямь девушки, тяжко дышащий, разгоряченный, с трепетом ноздрей и
жарким блеском глаз. А она стояла перед ним, зажав в руках шелковый плат,
которым доселе обмахивала лицо, и глядела недвижно, точно каменная, точно
писанная изографом. Лишь чуть-чуть, едва заметно усмехался вишневый рот.
произнесла то, о чем еще ни брат Иван, ни дядя не ведали: - Василий из
Орды привез батюшке ярлык на великое княжение владимирское! - сказала
негромко и властно.
неволею опустила глаза, замглилась взором.
стол, и ордынский ярлык с Кирдяпою, и все на свете. - Коли позволит отец?
с покрашенными, как у восточных красавиц, ногтями. Глянула, преодолев
себя, серьезно и строго. Метнулись испуганной тенью ресницы. И Микула,
оберегая девичью честь, живо соскочил в сад, пробежал малиною, ломая
кусты, пихнул растерянного ратного у калитки, выскочил в улицу.
нечто (да и за свою-то оплошку всяко можно от старшого по шее получить!),
только махнул рукой, воровато озрясь: не видел ли кто?
брату грозную новость. Тимофей Василич слушал задумчиво, теребя концы
пояса, Иван - насупясь. Вдруг перебил грубо:
Микула. - Княжая стать! И все такое прочее... И не замай! И пойдет за
меня, коли... - Он сжал кулаки, не договорив.
Иван. А Тимофей Василич только крякнул, вскинув глаза на готовых сцепиться
племянников, и промолчал. Знал он бешеный норов Кирдяпы, ведал и гордую
обидчивость старого князя... Могли и прирезать, могло статься и такое!
Весьма могло!
неслышным стремительным обвалом повисла трепетная, словно натянутая тетива
лука, обломная тишина.
дикий ордынский вихрь. Веселый, злой, в упоении победы готовый
расшвыривать всех и вся, обожженный солнцем и обдутый всеми степными
ветрами, повидавши смерть лицом к лицу, черные трупы под роями жирных мух,
ордынский ужас и резню эмиров, пробившийся к новому хану Азизу, всевшему
на ордынский престол, добившийся от хана - соперника Мамая и, значит,
врага московского князя - ярлыка на великое княжение своему отцу, он
заранее торжествовал победу. Видел себя въезжающим во Владимир на белом
коне впереди родителя, видел у ног своих поверженных московитов... Власть,
жданная, утерянная было, вот она, снова тут, с ханским фирманом у него в
руках!
выдохнул: <Сын!> Сжал Кирдяпу в объятиях. Зажмурив очи, из коих выжало
радостную слезу, пережил ослепительное видение скачущих опрометью коней,
распахнутых ворот Владимира, красного колокольного звона торжественной
встречи... И тут, споткнувшись об истину бытия, широко отворив смеженные
было очи, вопросил себя горько и строго: <С кем? И с каких животов, ежели
потерян Нижний?> И вслух повторил сыну:
смерть... Всем надолызла московская власть! Ростов! Дмитров! Галич! Все
встанут!
нерешительнее становился родитель. Трусость союзников, вдосталь испытанная
им, позорное бегство князей, ссора с братом - все упрямо вставало у него в
очах и памяти вперекор истомному нетерпению сына. Черная смерть вдосталь
опустошила суздальскую землю, засуха обещала неурожай. Отстранив сына
Дмитрий Константиныч собрал думу.
нижегородского серебра и нижегородской дружины им в одиночку с Москвою
было не совладать.
коли слать к хану за ратною помочью!
оборотил лик к сыну, нетерпеливо кусавшему губы:
убийств и новый хан сел прочно. Но сил для похода на Русь у него не было.
В южных степях грозно нависала над ним Мамаева Орда, огланы-улусники
подчинялись плохо, мор, резня и прошлогодний джут вдосталь истощили
татарские кочевья. Впервые прозвучали слова о том, что сила эта,
казавшаяся доселе, безмерной, исчерпана и хану, во всяком случае теперь,
некого слать на Русь. (<А и пошлет, - думали многие, внимая рассказу, -
чем будет расплатиться с има? Пожгут останние села, людишек угонят!
Дорогонько станет нам татарская помочь!> Так думали, хоть и не высказывали
вслух.)
решив.
Поднять дружину, перевязать московитов, быть может, убить, а там - там
отец сам захочет идти на Владимир! Да и не заможет иного!
холопов и свиты.
бояр, усмехнулся, понял все сразу. Твердо выговорил:
похотевший было тотчас велеть схватить Вельяминова, засовался, засопел,
вымолвил наконец, облизывая сохнущие от ярости губы:
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Прозоров Александр
Белов Вольф
Белогорский Евгений