Чтение 31–й страницы книги ~Чайный клипер~

ли семеро, то ли восьмеро...

Норвежец сдержал слово, дал Егору старенький, но крепкий, аккуратно
сработанный сундучок, и Егор переложил в него скромные пожитки и подарки,
купленные в Лондоне перед отплытием.

Русские корабли в Бергене бывали редко, они чаще приходили в порт Варде
на полуострове Варангер, и Янсен устроил Егора на рыбацкую шхуну, шедшую в
Баренцево море за треской и палтусом. В Варде Егор стал поджидать русские
купеческие парусники. Но было еще рано, навигация в Белом море не началась.
Он снял угол у одинокой пожилой норвежки и стал работать в рыбном порту,
разгружать парусники, приходившие с уловом сельди. Каждый вечер он обходил
все шхуны, стоявшие у пристани, в надежде увидеть русский корабль.

И вот однажды, уже в июне, когда началось мягкое скандинавское лето с
белыми ночами, под вечер к причалу подошла на буксире за лоцманским катером
шхуна из Архангельска. Еще издали Егор увидел на борту знакомое название
"Тамица".

С каким нетерпением он ждал, когда она ошвартуется у причала, с какой
радостью глядел во все глаза, как русские мужики разгуливали по палубе в
сапогах, овчинных безрукавках и треухах! Его слух приятно ласкала родная
архангельская речь:

- Эй, Петруха! Какого лешего копаешься там? Спишь на ходу, язви тебя в
печенку!

Эти "ласковые" слова несомненно принадлежали хозяину, который сам водил
судно. А вот и он появился на палубе в поддевке, в начищенных
сапогах-вытяжках, в картузе и направился к сходням.

- Вахтенным в оба глядеть! На судно никого не пущать! Я иду к портовому
начальству... Эй, Петруха! Да што ты в самом-то деле? Долго я ждать-то буду!

Из люка вылез огромный матрос в бахилах, перехваченных под коленями
ремешками, в чуйке и поярковой шляпе, с небольшой кожаной сумкой в руке.
Это, видимо, и был тот самый Петруха. Он заторопился к хозяину, и оба они
сошли на пристань. Егор нетерпеливо приблизился к ним.

- Здорово, земляки!

Хозяин резко остановился, будто споткнулся, и воззрился на Егора с
удивлением. Егор, конечно, узнал это доброе мужицкое лицо с крупным носом и
спокойными серыми глазами.

- Эт-то что ишо за земляк выискался? Откудова? Кто таков?

Егор с нескрываемой радостью одним духом выпалил:

- Да Егор я, Пустошный. Неужели не узнаете?

- Его-о-ор? Пустошный? - протянул хозяин изумленно. - Не тот ли Егор,
который ко мне в команду просился прошлым летом?

- Он самый.

- Ну здравствуй, Егор, - хозяин снисходительно подал руку. - Ушел-таки в
море? Наплавался?

- Наплавался... досыта...

- Вот дьявол! Ну не дьявол ли? Экой настойчивой! Дед не пускал, а он
ушел... Гли-ко ты. Нет, ты глянь, Петруха, ведь ушел... Ну и ну! -
восторженно говорил хозяин шхуны, с любопытством оглядывая Егора с головы до
ног. - Гли-ко, и одет по-иноземному: башмаки, штаны заморские, шапчонка с
шишечкой... Черен словно грач. Неужто по южным морям скитался?

- Плавал на чайном клипере в Китай, - не без гордости ответил Егор. - Из
Лондона.

- А в Лондон как попал?

- Со смоляной пристани на английском барке.

- Во как! Видали наших? - обратился хозяин опять к Петрухе. Тот согласно
и уважительно кивнул, глядя на Егора с любопытством.

- Ну дак что, домой хошь, или как? - спросил хозяин.

- Домой! Так хочется, что слов не нахожу... До слез хочется!

- Ладно. Теперь-то я тебя, пожалуй, возьму. Дед, поди, заждался! Небось
слезы проливает старый. Пропал внук! Погоди, а хвоста за тобой нету? С
властями здешними в ладах? Не провинился ли чем?

- Нету, дяденька, хвоста. Ничем не провинился. На пристани робил, вас
поджидая...

- Н-ну ладно, коли так. А дед-то, поди, истосковался, - повторил хозяин.
- Хоть ты и на клипере ходил, и аглицкие штаны носишь, а все же он тя за уши
надерет!

- Пущай дерет. Мне будет только приятно...

- Ладно. Мы отплываем денька через три. Разгрузимся, погрузимся и подымем
паруса. Приходи.

- Спасибо... А как вас звать-величать? - поинтересовался Егбр.

- Звать меня Митрием, по отчеству Евсеевич. А фамилия известна -
Куроптев.

- Спасибо. Можно ли сегодня придти к вам? Мне уж тут больно надоело...

- Ну ладно, приходи и сегодня. Место в кубрике найдется. Русских щец
похлебаешь, про путешествия свои расскажешь. Люблю я слушать про
путешествия. И сам, как видишь, путешествую...

Ровно через неделю на русской шхуне "Тамица" Егор скоренько добежал до
Архангельска.

Хозяин судна Дмитрий Евсеевич Куроптев счел нужным сам доставить
путешественника к деду: то ли опасался, что Егор снова куда-нибудь исчезнет,
то ли ему просто хотелось порадовать Зосиму Иринеевича. Впрочем, у него
нашлось к парусному мастеру и дело.

- Мне надобно заказать новый грот. Старый-то поистрепался. Поедем вместе,
- сказал он Егору, когда шхуна стала на якорь.

Дмитрий Евсеевич нанял на берегу подводу, погрузил на нее две штуки
парусного полотна.

Всю дорогу Егор молчал и с любопытством смотрел на родной город. В нем
все как будто оставалось по-старому. Все так же сверкали маковки церквей. На
пристани было шумно и суетно - грузились суда. От складов на подводах везли
мешки с зерном и мукой, бочки с рыбой, тюки с разными товарами. На Троицком
проспекте взад и вперед катили извозчичьи пролетки. Губернские дамы,
разодетые в пух и прах, шли по ярко освещенной солнцем мостовой под
разноцветными зонтиками, чтобы уберечь от загара "томную бледность лиц".
Дворники в фартуках с цигарками на губе подметали тротуар широкими метлами.
Матросы на ходу подшучивали над девушками, любезничали, пытались назначать
свидания. Мастеровые, крестьяне из окрестных деревень спешили по своим
делам; в пролетках важно восседали гарнизонные пехотные и морские офицеры да
чиновники.

Телега пересчитала колесами деревянный настил Кузнечевского моста и
втянулась в узкие соломбальские улочки.

Вот, наконец, и дедовский дом.

Зосима Иринеевич приметил в окно, что по проулку мягко катится по траве
чья-то, телега. Он вгляделся получше в людей, которые ехали, признал внука и
засуетился, заходил по избе, спотыкаясь от радости о разные предметы.
Вспомнив о вожжах, давно приготовленных для такой встречи, торопливо снял их
с деревянного штыря и вышел на крылечко.

Егор, увидев деда, не сразу заметил зажатые у него под мышкой ременные
вожжи. Он смотрел в лицо Зосимы Иринеевича, примечая, не очень ли он
постарел, здоров ли... А дед уже размахивал вожжами:

- А ну иди сюды, такой сякой! Я тя попотчую!

Строптивость в характере деда осталась прежней Но что-то надорвалось в
его старом сердце, и он, выронив вожжи, засеменил к телеге. Егор соскочил с
нее и кинулся к Зосиме Иринеевичу, намереваясь заключить его в объятия. Но
дед опередил его, вцепился обеими руками в уши внука и стал пребольно тянуть
их к себе. Целуя Егора, он тыкался сивой бородой ему в лицо, не выпуская,
однако, ушей из цепких пальцев. По щекам у него текли слезы, но дед все
равно мял Егоровы уши. Тому было больно, но он терпел...

- Вернулся-таки! Вспомнил, что есть у тя дед! Ах, такой-сякой!

Дед наконец выпустил уши и они зарделись на солнце, как петушиные
гребешки.

- Прости, дедушко, что я самоходом ушел... Прости! - Егор опустился на
колени.

- Да чего уж там... чего уж там... Вернулся и ладно.

С крыльца, смеясь, кричал Акиндин:

- А вожжи-то, Зосима Иринеевич! Забыл про вожжи-то?

- Да ладно уж, - радостно сказал дед, махнув рукой.

Хозяин "Тамицы", наблюдая эту сцену, хохотал:

- Я еще в Варде говорил, что дед непременно тебе уши надерет! Так оно и
вышло. Гли-ко, горят, как маков цвет!

Дед позволил Егору встать с колен и обнять себя. Егор от всей души сделал
это и троекратно расцеловал деда. Тот заметил:

- Ишь, силы накопил! Что медведь. Женить пора. Крепко на якорь посажу,
штобы боле не бегал! Где побывал-то?..

- Во многих морях-океанах, в разных странах побывал, дедушко. Расскажу
после...

Акиндин, приковыляв к ним, широко раскинул руки и тоже стал обниматься.
Серьга блестела на солнышке.

- Молодец! Моряк! - хвалил он Егора.

Услышав шум во дворе, с огорода прибежала мать - она там окучивала
картошку. Увидев сына, вся расцвела и бросилась к нему:

- Что же ты, Егорушко, ни письмеца не прислал, ни депеши какой... Только
одну записочку и оставил... У меня все сердце изболелось!

- Прости, матушка. Море меня позвало.

- Море-то позвало, да хоть бы весточку подал!

Скрипнула тихонько калитка, по проулку легко бежала к избе, не таясь, не
скрывая радости, Катя, лоцманская дочь. Она, подождав, когда придет ее
черед, обвила тонкими руками его шею и поцеловала прямо в губы, а потом
вдруг застеснялась, отпрянула в сторону и закрыла глаза рукавом. Дед заметил
восторженно: