бог, если мы упустим случай, представившийся нам по его премудрой воле.
согласится на сдачу?
их, матерей. Томруз и себя, и свой народ отдаст на растерзание, лишь бы
сыну голову сохранить. А не согласится - что ж? Пусть ей будет хуже. Наша
мощь, слава Ахурамазде, не иссякла с потерей каких-то двух с половиной
тысяч варварских детей. Фрада покажет место, где скрылась Томруз. Найдем,
перережем всех - и делу конец!
происходит со мной? Горе! Горе моей голове".
смутные мгновения, когда человек уже не спит, но еще не открыл глаз. Когда
мозг пленника переходит от тяжелого забытья к печальному бодрствованию.
глубокого колодца, куда его бросили персы. Сырая глина под замерзшим
боком. Звякание толстых бронзовых цепей, которыми враги приковали узника к
тяжелой, как гранитная глыба, деревянной колоде. Не примерещилась тупая
боль, ломота в костях, тошнота.
вина, он ничего не чувствовал, не помнил, не понимал и не старался понять.
Потом бесчувственность прошла - верней, перешла в невыносимую похмельную
болезнь, тем более мучительную, что вместе с телом страдала и терзалась
душа. Боже! Мать... Что скажет мать? Что скажут саки?
чтоб тот принес кувшин вина. Лучше опять напиться. Одуреть вконец.
Отравиться вновь этой жидкой дрянью, лишь бы не думать. Лишь бы не думать.
Не чувствовать. Не вспоминать... Страж заругался.
собака!
песок, сгребая его горстями со дна колодца.
- Старайся понять. Не поймешь - пропадешь. Скажу напоследок: слушайся
Томруз, Хугаву слушайся...".
его, отговаривали от дурных поступков - и отец, и мать, и добрый друг
Хугава!
Спаргапы... Он заскрипел зубами, в бешенстве ударился головой о колоду и
потерял сознание.
хлынувшей сверху. Утопить хотят? Нет. Поток иссяк, едва пленник застонал и
зашевелился. У края колодца, загораживая плечами светлый круг, сидел
какой-то человек. Юный сак не видел его лица, склонившегося к черному
провалу - оно было покрыто тенью.
добрый голос. - Ты слышишь меня, о сын Томруз?
жаркую пору ночью в пустыне холодно до озноба. А сидеть вдобавок на дне
колодца - все равно, что мерзнуть во льдах. Даже хуже, ибо сырость опасней
мороза.
с трудом прочистил грудь, забитую мокротой, и умолк. Человек вновь подал
голос:
Мы приезжали с Утаной к твоей матери.
многодневной тишины человеческую речь. Не назовешь же человеческой речью
гнусную ругань стражей.
на переговоры. Не передашь ли ты ей что-нибудь?
мать. Они будут стоять рядом с нею, беседовать с нею...
Слышать ее голос, пусть недовольный. Ощущать на себе ее взгляд, пусть
строгий.
вечно хорохориться, ходить перед матерью задиристым петухом, а она все
будет без устали, терпеливо и любовно возиться с ним, уговаривать его,
успокаивать его, ублажать его, угождать ему, ненаглядному сыну.
от него, что даже в робких мечтах он уже не надеялся ее когда-нибудь
увидеть. Будто она умерла.
отягощенную цепями руку к груди, сорвал амулет - круглую золотую пластинку
с чеканным изображением парящего кречета. - Пусть передадут ей мой амулет.
Спустите веревку, я привяжу. И пусть скажут так: "Юный кречет - в мышиной
норе. Спаси, мать". Слышишь, Гау-Барува? "Юный кречет - в мышиной норе.
Спаси, мать". Юный кречет... спаси! Спаси, мать!
воды и мяса.
мало он передал матери! Надо было сказать, как ему плохо. Сказать, чтобы
она вызволила сына любой ценой. Сказать, что... Эх, что теперь говорить?
Поздно.
сменился сине-черным, с золотистыми точками звезд, затем опять
ярко-голубым, и так много-много-много раз... Тысячу раз, быть может. Или
это лишь казалось пленнику?
пытка, сравнимая лишь с вытягиванием жил, с мучениями на остром колу.
Время для узника - кратко, точно мгновение, но мгновения - длительны, как
годы. Такова несообразность ощущений в темнице.
Застучат ли копыта, заржут ли кони, крикнет ли воин, поднимется ли
неведомо почему в лагере шум и гам - встрепенется Спаргапа, забьется в
оковах, словно привязанный к насесту, только что пойманный, еще
необученный кречет.
отдаленный плачущий голос матери:
ямы, и спрашивал, спрашивал, спрашивал без конца, донимая стража, допекая
стража, прожигая стража своей нетерпеливой настойчивостью до самых почек:
она оставит сына в беде?
превратился в кусок окровавленного мяса. Хорошо помнит юнец, как рыдала,
как рвала на себе волосы Томруз. Видно, боялась, что сын на всю жизнь
останется уродом. Мальчик не мог дышать через разбитые ноздри, рот же во
сне закрывался сам собой. Чтоб не задохнулся сын, мать вставляла ему на
ночь в зубы палочку. Пользовала рану целебными мазями, настойками из
лечебных трав. И добилась своего - выправился нос, только шрамы остались у
левого крыла и на кончике. Маленькие шрамы, незаметные.
ласково, как младшего брата.
вожди, когда она покинет шатер. Каждый миг промедления грозил бедой, но
люди не решались обеспокоить предводительницу. На четвертый день Томруз
вышла, порылась в повозке и опять исчезла.
семиста остальных нет матерей, сестер, подруг? Есть. Однако они не
прячутся по шатрам - плачут, голосят, зато вместе. Отсидкой в шатре убитых
Херберт Фрэнк
Контровский Владимир
Зыков Виталий
Шилова Юлия
Каргалов Вадим
Никитин Юрий