Чтение 31–й страницы книги ~Слово и дело~

зование, и этим был любопытен для всех. Его представили Анне Иоанновне, его
заметили при дворе. Манштейна сразу прибрал к рукам принц Гессен-Гомбургский,
нуждавшийся в завидном адъютанте. Миних тоже положил свой глаз на Манштейна.

- Таким, как ты, - сказал ему фельдмаршал, - не место торчать при этом
принце... Ступай ко мне. Я тебя возвеличу!

...В этом году Фридрих вступил в переписку с Вольтером - в этом году рабс-
кая страна Россия вступила в борьбу с рабовладельческим ханством Крыма.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Еще зима была студеная, когда пришел в Петербург караван белых двугорбых
верблюдов из Китая, привез он камни новые. Для торгов эти камни выставлялись
в Итальянской зале, и были аукционы публичные. Императрица всегда на торжище
присутствовала, много камней для себя скупая. Камни из Китая были еще сыры,
необработанны, а чтобы красоту им придать, Анна во дворце своем мастерскую
имела.

Морозы стояли крепкие, устойчивые. Деревья на першпективах - в кружевном
серебре, будто кубки богемские. Снег хрустел под ногами прохожего люда. Пе-
тербург просыпался раненько... Вот кому нужда была раньше всех вставать, так
это миллионщику Милютину. Ради чести в истопниках у царицы служил и поднимал-
ся часа в четыре утра, чтобы к пяти уже в ливрее быть. Печи топил в спальне
царицы, оттого-то и Анна и граф Бирен его своим человеком считали.

Императрица истопника давно уже не стыдилась. Видел он груди ее великие,
ступни ног румяные, будто кипятком обваренные.

- Благодати-то в тебе сколько! - похваливал ее истопник...

Анна Иоанновна поднималась всегда в шесть утра.

- За доверие твое к особе моей, - раздобрилась однажды, - жалую тебя во
дворянство... Целуй! - И ногу из-под одеяла выставила.

Молодой дворянин (мужику за шестьдесят уже было) поймал пятку ее величест-
ва и вкусно поцеловал.

- А на гербе твоем велю речные вьюшки изобразить...

Еще темно за окнами узорчатыми, а она уже в мастерскую спешит. Там два
ювелира заспанных - мсье Граверо и подмастерье Иеремия Позье станки налажива-
ют, ремни приводные тянут. В тисках уже зажат китайский камень (голубое с
красным). Позье ногами вертел станок, императрица с резцом работала. Стружку
драгоценную Позье в шляпу себе собирал. Испортив камень, царица щедро бросила
его туда же - в шляпу.

- Мерси, - отвечал тот и кланялся при этом...

Высокие свечи в шандалах горели ровным пламенем. Вдруг раздался грохот
ботфортов кованых, залязгали шпоры - это Миних явился. За год прошедший (на
харчах варшавских) Миних еще больше размордател. Раздался вширь. Из штанов
торчало всеядное пузо фельдмаршала.

- Ну, матушка, - сказал, подходя, - благослови.

Затих резец станка, и Анна поцеловала его в лоб:

- Благословляю тя, фельдмаршал... Когда едешь-то?

- Сей день. Сей час.

Анна Иоанновна даже всплакнула:

- Одарить ли тебя чем? На дорожку бы... а?

Миних затряс перед нею жирной дланью - протестующе:

- Не, не, матушка! Не сейчас... С викторией одаришь.

И замолчали оба. Что ж. Можно ехать.

- Победные конкеты, - сгоряча брякнул Миних, - заранее к ногам твоим кла-
ду, матушка. Сам я с армией Бахчисарай истреблю, а корпус Петра Ласси станет
Азов брать. Да хорошо бы калмыцкого хана Дундуку-омбу расшевелить, чтобы по
кубанским татарам ударил...

- Езжай, фельдмаршал, - перекрестила его императрица. - И помни: еще не
все злодеи истреблены мною. Голицыны да Долгорукие еще по углам ядом брыз-
жут... Из этих фамилий ты никого в чины офицерские не смей производить. Слу-
жить им только в солдатах...

Из дворца Миних отправился домой - на Английскую набережную, где имел дом,
от Меншикова ему доставшийся. Катил в санках мимо длинных мазанок, в коих
размещались постоялые дворы для иноземных мастеров, мимо вонютных кабаков,
возле которых тряслись на морозе полураздетые пропойцы. Фельдмаршал швырнул в
народ питейный горсть медяков, велел пить за его виктории... Во дворе дома
уже готовили обоз в дорогу дальнюю. Для Миниха был оснащен крытый кошмами во-
зок - с печкой, ломберным столом и горшком для нужд естественных, чтобы на
мороз не выбегать. В карете уже засел друг фельдмаршала - пастор Мартене. Тут
же во дворе крутился и адъютант - капитан Христофор Манштейн, отваги и силы
непомерной; он был верен Миниху, как родной сын. Жене своей Миних сказал:

- Сударыня, прошу вас выдать денег для меня.

- Сколько угодно вам, сударь?

- Бочку! Миниху много не надо.

Он по-хозяйски проследил, как ставят внутрь возка плетенки с вином, несут
из дома окорока медвежьи, в корзинах тащат запеченные в тесте яйца. Из подва-
лов выкатили бочку с червонцами. Если при Бирене для взяткобрания состоял
фактор Лейба Либман, то в доме Миниха штабной работой занималась его жена -
все взятки брала она, а Миних оставался чист, аки младенец. "Я взяток не бе-
ру", - говорил он (и это правда: не брал)...

Потирая замерзшие уши, к нему подошел Манштейн:

- Нас ждет слава бессмертная. Не пора ли трогать?

- Да. Я сейчас.

Миних зашел в дом, чтобы проститься с семейством.

- Сударыня! - сурово сказал жене, не целуя ее.

- Сударь мой! - сказал сыну, грозя ему пальцем.

Акт нежности был закончен. Миних резко повернулся, шагнул с крыльца в
хрусткий сугроб, плюхнулся на кошмы возка.

Сытые кони взяли с места, выкатили за ворота.

- Пошел... к славе!

- Аминь, - провозгласил пастор Мартене и открыл карты. - Дорога очень
дальняя, а первая станция в Тайцах... Банк, господа?

Денег много. Вина и продовольствия хватает. Нет только женских ласк. Но
Миних и тут извернулся. Задержась в Москве, фельдмаршал велел князю Никите
Трубецкому сопровождать его до армии. И чтобы жену свою непременно с собою
взял. И княгиню Анну Даниловну к своим рукам хапужисто прибрал. Вроде поход-
ной жены.

Миних в рассуждениях был прям и груб, как бревно, обтесанное тупым топо-
ром. Женщине он заявил - без апелляций:

- Мадам, вы до конца войны состоите при мне. Жалею только об одном: кампа-
ния закончится конкетом быстрым. Я медлить не люблю! А мужа вашего, чтобы не
скулил, слезы напрасные источая, я сделаю генерал-провиантмейстером... До-
вольны ль вы?

- О да! Мой муж доволен будет тоже...

На том и порешили. Поехали дальше. С музыкой.

Казалось бы, бюрократы - людишки слабеньки, сидят с утра до ночи по канце-
ляриям и скребут перьями по бумажкам разным. Но это не так: бюрократия всегда
сопровождает деспотию, и тем она сильна. Сама она, бесстрастная, не рвет
ноздрей, но канцелярщина невнятна бывает и к стонам людей, замученных ею...

Напрасно взывал в Петербурге честный моряк Федор Соймонов:

- Флот уже погиб от засилия бумажек разных. Ни людей, ни кораблей, ни дел
иройских отныне не видать - одни бумаги над мачтами порхают... Неслыханно де-
ло приключилось: канцелярия противу флота на абордаж поперлась, и флот она
победила!

Движением бумаг по флоту руководил "великий" Остерман, управляя директивно
"под опасением жесточайшего истязания". Опять клещи, опять кнуты, снова топо-
ры и клейма... А где же геройство? Президент в Адмиралтейств-коллегий, адми-
рал Головин, которому сам бог велел дать Остерману по зубам, чтобы в чужие
горшки не совался, вместо того окружил себя иностранцами и во всем власти
угождал. Остерман (смешно сказать) уже белый мундир адмирала на себя примери-
вал. Хорош он будет с гнойной ватой в ушах, с костылями и коляской, весь об-
ложенный пухом, на палубе галеры при крутом бейдевинде...

Соймонова вице-канцлер как-то спросил:

- Кстати, а какой на флоте самый безопасный корабль?

- Есть один, - отвечал Соймонов. - Его вчера на слом в Неву привели. Слы-
шите, стучат топоры? Его на дрова рубят...

Бюрократы убеждены, что им любое дело по плечу, и Остерман уже просил им-
ператрицу, чтобы ему чин генерал-адмирала дали.

- Да ты совсем уж обалдел, мой миленький, - сказала Анна...

Сейчас для нужд войны созидались два флота сразу. Один на Днепре, другой
на Дону. Замышлено было: спустить их по весне к югу и ханство Крымское охва-
тить с двух морей, с Черного и Азовского, армиям с воды помогая. Но не было
лесу, мастеров не хватало, работные люди разбегались, не стало и совести...
Страх, внушенный директивами, витал над мачтами, а страх - совести не това-
рищ!

- Ой и полетят наши головы, - толковали на верфях в Брянске.

- Быть нам всем драну и рвану, - судачили на Дону... Заранее собирались
силы. Две громадные армии шли на Киев, сжимаясь в боевой кулак единого компо-
нента. Из-под Варшавы шагала армия Миниха в 90 000 человек. С берегов Рейна,
что пронизаны солнцем, тяжко и неотступно двигалась на родину славная армия
Петра Ласси; маршрут ее лежал от стен Гейдельберга через владения Римской им-
перии, минуя Краков... Много повидали в долгом пути богатыри русские! А на
юге рано растеплело, побежали ручьи, кое-где на горушках уже и травка проклю-
нулась. Ранней весной 1736 года фельдмаршал Миних тронулся через степи на
Дон.

- Толмача мне надобно сыскать доброго...

Явили ему походного толмача Максима Бобрикова: сам будучи из донских каза-
ков, мужик ведал почти все языки восточные.

- Откуда у тебя. опыт сей? - удивлялся Миних.
- Опыт от опыта же, - отвечал Бобриков...

Миних прибыл в крепость святой Анны <1>, что стояла на границе турецкой,
близ самого Азова, - тут его лихорадка сразила.

Миниха сажали и снимали с лошади, будто куклу деревянную.