Чтение 31–й страницы книги ~Дядюшкин сон~

доброй и верной женой... Вы жестоко отмстили мне, и, если это льстит ва-
шей гордости...

- Зинаида Афанасьевна! - вскричал Мозгляков.

- Если до сих пор вы питаете ко мне ненависть...

- Зинаида Афанасьевна!!

- Если когда-нибудь, - продолжала Зина, давя в себе слезы, - если
когда-нибудь вы любили меня...

- Зинаида Афанасьевна!!!

- Зина, Зина! дочь моя! - вопила Марья Александровна.

- Я подлец, Зинаида Афанасьевна, я подлец и больше ничего! - скрепил
Мозгляков, и все пришло в ужаснейшее волнение. Поднялись крики удивле-
ния, негодования, но Мозгляков стоял как вкопанный, без мысли и без го-
лосу...

Для слабых и пустых характеров, привыкших к постоянной подчиненности
и решающихся наконец взбеситься и протестовать, одним словом, быть твер-
дыми и последовательными, всегда существует черта, - близкий предел их
твердости и последовательности. Протест их бывает вначале обыкновенно
самый энергический. Энергия их даже доходит до исступления. Они бросают-
ся на препятствия, как-то зажмурив глаза, и всегда почти не по силам бе-
рут себе ношу на плечи. Но, дойдя до известной точки, взбешенный человек
вдруг как будто сам себя испугается, останавливается, как ошеломленный,
с ужасным вопросом: "Что это такое я наделал?" Потом немедленно раскиса-
ет, хнычет, требует объяснений, становится на колени, просит прощения,
умоляет, чтоб все было по-старому, но только поскорее, как можно поско-
рее!.. Почти то же самое случилось теперь с Мозгляковым. Выйдя из себя,
взбесившись, накликав беду, которую он уже всю целиком приписывал теперь
одному себе; насытив свое негодование и самолюбие и себя же возненавидев
за это, он вдруг остановился, убитый совестью, перед неожиданной выход-
кой Зины. Последние слова ее добили его окончательно. Перескочить из од-
ной крайности в другую было делом одной минуты.

- Я - осел, Зинаида Афанасьевна! - вскричал он в порыве исступленного
раскаяния. - Нет! что осел? Осел еще ничего! Я несравненно хуже осла! Но
я вам докажу, Зинаида Афанасьевна, я вам докажу, что и осел может быть
благородным человеком!.. Дядюшка! я обманул вас! Я, я обманул вас! Вы не
спали; вы действительно, наяву, делали предложение, а я, я, подлец, из
мщения, что мне отказали, уверил вас, что вы видели все это во сне.

- Удивительно любопытные вещи-с открываются-с, - прошипела Наталья
Дмитриевна на ухо Анне Николаевне.

- Друг мой, - отвечал князь, - ус-по-койся, по-жа-луйста; ты меня,
право, испугал своим кри-ком. Уверяю тебя, что ты о-ши-ба-ешься... Я,
пожалуй, готов жениться, если уж так на-до; но ведь ты сам же уверял ме-
ня, что это было только во сне...

- О, как уверить мне вас! Научите меня, как мне уверить его теперь!
Дядюшка, дядюшка! Ведь это важная вещь, важнейшее фамильное дело! Сооб-
разите! подумайте!

- Друг мой, изволь, я по-ду-маю. Постой, дай же мне вспомнить все по
поряд-ку. Сначала я видел кучера Фе-о-фи-ла...

- Э! не до Феофила теперь, дядюшка!

- Ну да, положим, что теперь не до не-го. Потом был На-по-ле-он, а
потом как будто мы чай пили и какая-то дама пришла и весь сахар у нас
поела...

- Но, дядюшка, - брякнул Мозгляков в затмении ума своего, - ведь это
сама Марья Александровна рассказывала вам давеча про Наталью Дмитриевну!
Ведь я тут же был, я сам это слышал! Я спрятался и смотрел на вас в ды-
рочку...

- Как, Марья Александровна, - подхватила Наталья Дмитриевна, - так вы
уж и князю рассказывали-с, что я у вас сахар украла из сахарницы! Так я
к вам сахар воровать езжу-с!

- Прочь от меня! - закричала Марья Александровна, доведенная до отча-
яния.

- Нет, не прочь, Марья Александровна, вы этак не смеете говорить-с, а
стало быть, я у вас сахар краду-с? Я давно слышала, что вы про меня та-
кие гнусности распускаете-с. Мне Софья Петровна подробно рассказыва-
ла-с... Так я у вас сахар краду-с?..

- Но, mesdames, - закричал князь, - ведь это было только во сне! Ну,
мало ли что я увижу во сне?..

- Кадушка проклятая, - пробормотала вполголоса Марья Александровна.

- Как, я и кадушка-с! - взвизгнула Наталья Дмитриевна. - А вы кто та-
кая-с? Я давно знаю, что вы меня кадушкой зовете-с! У меня, по крайней
мере, муж у меня-с, а у вас-то дурак-с...

- Ну да, я помню, была и ка-ду-шка, - пробормотал бессознательно
князь, припоминая давешний разговор с Марьей Александровной.

- Как, и вы туда же дворянку бранить-с? Как вы смеете, князь дворянку
бранить-с? Коли я кадушка, так вы безногие-с...

- Кто, я безногий?

- Ну да, безногие-с, да еще и беззубые-с, вот вы какие-с!

- Да еще и одноглазый! - закричала Марья Александровна.

- У вас корсет вместо ребер-с! - прибавила Наталья Дмитриевна.

- Лицо на пружинах!

- Волос своих нет-с!..

- И усишки-то, у дурака, накладные, - скрепила Марья Александровна.

- Да хоть нос-то оставьте мне, Марья Степановна, настоящий! - вскри-
чал князь, ошеломленный такими внезапными откровенностями. - Друг мой!
Это ты меня продал! Это ты рассказал, что волосы у меня нак-лад-ные...

- Дядюшка!

- Нет, мой друг, я уже более не могу здесь оста-ваться. Уведи ты меня
куда-нибудь... quelle societe! Куда это ты завел меня, бо-же мой?

- Идиот! подлец! - кричала Марья Александровна.

- Боже ты мой! - говорил бедный князь. - Я вот только не-много
за-был, зачем я сюда приехал, но я сей-час вспом-ню. Уведи ты меня, бра-
тец, куда-ни-будь, а то меня растерзают! Притом же... мне не-мед-ленно
надо записать одну новую мысль...

- Пойдемте, дядюшка, еще не поздно; я вас тотчас же перевезу в гости-
ницу и сам перееду с вами...

- Ну да, в гос-ти-ницу. Adieu, ma charmante enfant... вы одна... вы
только одна... доб-родетельны. Вы бла-го-род-ная девушка! Пойдем же, мой
милый. О боже мой!

Но не стану описывать окончания неприятной сцены, бывшей по выходе
князя. Гости разъехались с визгами и ругательствами. Марья Александровна
осталась наконец одна, среди развалин и обломков своей прежней славы.
Увы! сила, слава, значение - все исчезло в один этот вечер! Марья Алек-
сандровна понимала, что уже не подняться ей по-прежнему. Долгий, много-
летний ее деспотизм над всем обществом окончательно рушился. Что остава-
лось ей теперь? - философствовать? Но она не философствовала. Она пробе-
силась всю ночь. Зина обесчещена, сплетни пойдут бесконечные! Ужас!

Как верный историк, я должен упомянуть, что всех более в этом пох-
мелье досталось Афанасию Матвеичу, который забился наконец куда-то в чу-
лан и в нем промерз до утра. Наступило наконец и утро, но и оно не при-
несло ничего хорошего. Беда никогда одна не приходит...