им хотела.
стоит пятидесяти тысяч франков.
разве я Де-Грие?
вскричала она, вдруг засверкав глазами.
бросился к ней.
не в своем уме.
Де-Грие? - вырывалось у ней с судорожными рыданиями. Я обхватил ее, целовал
ее руки, ноги, упал пред нею на колени.
меня рассматривала; казалось, что-то хотела прочесть на моем лице. Она
слушала меня, но, видимо, не слыхала того, что я ей говорил. Какая-то
забота и вдумчивость явились в лице ее. Я боялся за нее; мне решительно
казалось, что у ней ум мешается. То вдруг начинала она тихо привлекать меня
к себе; доверчивая улыбка уже блуждала в ее лице; и вдруг она меня
отталкивала и опять омраченным взглядом принималась в меня всматриваться.
за меня с бароном драться хотел! - И вдруг она расхохоталась, точно что-то
смешное и милое мелькнуло вдруг в ее памяти. Она и плакала, и смеялась -
все вместе. Ну что мне было делать? Я сам был как в лихорадке. Помню, она
начинала мне что-то говорить, но я почти ничего не мог понять. Это был
какой-то бред, какой-то лепет, - точно ей хотелось что-то поскорей мне
рассказать, - бред, прерываемый иногда самым веселым смехом, который
начинал пугать меня. "Нет, нет, ты милый, милый! - повторяла она. - Ты мой
верный!" - и опять клала мне руки свои на плечи, опять в меня всматривалась
и продолжала повторять: "Ты меня любишь... любишь... будешь любить?" Я не
сводил с нее глаз; я еще никогда не видал ее в этих припадках нежности и
любви; правда, это, конечно, был бред, но... заметив мой страстный взгляд,
она вдруг начинала лукаво улыбаться; ни с того ни с сего она вдруг
заговаривала о мистере Астлее.
силилась мне что-то давеча рассказать), но что именно, я вполне не мог
схватить; кажется, она даже смеялась над ним; повторяла беспрерывно, что он
ждет... и что знаю ли я, что он наверное стоит теперь под окном? "Да, да,
под окном, - ну отвори, посмотри, посмотри, он здесь, здесь!" Она толкала
меня к окну, но только я делал движение идти, она заливалась смехом, и я
оставался при ней, а она бросалась меня обнимать.
голову, - ну... (и она задумалась) - ну, а догоним мы бабушку, как ты
думаешь? В Берлине, я думаю, догоним. Как ты думаешь, что она скажет, когда
мы ее догоним и она нас увидит? А мистер Астлей?.. Ну, этот не соскочит с
Шлангенберга, как ты думаешь? (Она захохотала.) Ну, послушай: знаешь, куда
он будущее лето едет? Он хочет на Северный полюс ехать для ученых
исследований и меня звал с собою, ха-ха-ха! Он говорит, что мы, русские,
без европейцев ничего не знаем и ни к чему не способны... Но он тоже
добрый! Знаешь, он "генерала" извиняет; он говорит, что Blanche... что
страсть, - ну не знаю, не знаю, - вдруг повторила она, как бы заговорясь и
потерявшись. - Бедные они, как мне их жаль, и бабушку... Ну, послушай,
послушай, ну где тебе убить Де-Грие? И неужели, неужели ты думал, что
убьешь? О глупый! Неужели ты мог подумать, что я пущу тебя драться с
Де-Грие? Да ты и барона-то не убьешь, - прибавила она, вдруг засмеявшись. -
О, как ты был тогда смешон с бароном; я глядела на вас обоих со скамейки; и
как тебе не хотелось тогда идти, когда я тебя посылала. Как я тогда
смеялась, как я тогда смеялась, - прибавила она хохоча.
прижимала свое лицо к моему. Я уж более ни о чем не думал и ничего не
слышал. Голова моя закружилась...
светило в комнату. Полина сидела подле меня и странно осматривалась, как
будто выходя из какого-то мрака и собирая воспоминания. Она тоже только что
проснулась и пристально смотрела на стол и деньги. Голова моя была тяжела и
болела. Я было хотел взять Полину за руку; она вдруг оттолкнула меня и
вскочила с дивана. Начинавшийся день был пасмурный; пред рассветом шел
дождь. Она подошла к окну, отворила его, выставила голову и грудь и,
подпершись руками, а локти положив на косяк окна, пробыла так минуты три,
не оборачиваясь ко мне и не слушая того, что я ей говорил. Со страхом
приходило мне в голову: что же теперь будет и чем это кончится? Вдруг она
поднялась с окна, подошла к столу и, смотря на меня с выражением
бесконечной ненависти, с дрожавшими от злости губами, сказала мне:
я взял и подал ей.
держа деньги в руках.
пустила их в меня. Пачка больно ударила мне в лицо и разлетелась по полу.
Совершив это, Полина выбежала из комнаты.
понимаю этого временного помешательства. Правда, она еще и до сих пор,
месяц спустя, еще больна. Что было, однако, причиною этого состояния, а
главное, этой выходки? Оскорбленная ли гордость? Отчаяние ли о том, что она
решилась даже прийти ко мне? Не показал ли я ей виду, что тщеславлюсь моим
счастием и в самом деле точно так же, как и Де-Грие, хочу отделаться от
нее, подарив ей пятьдесят тысяч франков? Но ведь этого не было, я знаю по
своей совести. Думаю, что виновато было тут отчасти и ее тщеславие:
тщеславие подсказало ей не поверить мне и оскорбить меня, хотя все это
представлялось ей, может быть, и самой неясно. В таком случае я, конечно,
ответил за Де-Грие и стал виноват, может быть, без большой вины. Правда,
все это был только бред; правда и то, что я знал, что она в бреду, и... не
обратил внимания на это обстоятельство. Может быть, она теперь не может мне
простить этого? Да, но это теперь; но тогда, тогда? Ведь не так же сильны
были ее бред и болезнь, чтобы она уж совершенно забыла, что делает, идя ко
мне с письмом Де-Грие? Значит, она знала, что делает.
постель, накрыл ее и вышел минут десять после Полины. Я был уверен, что она
побежала домой, и хотел потихоньку пробраться к ним и в передней спросить у
няни о здоровье барышни. Каково же было мое изумление, когда от
встретившейся мне на лестнице нянюшки я узнал, что Полина домой еще не
возвращалась и что няня сама шла ко мне за ней.
тому назад, куда же могла она деваться?
швейцарской и у обер-кельнера перешептывались, что фрейлейн утром, в шесть
часов, выбежала из отеля, в дождь, и побежала по направлению к hotel
d'Angleterre. По их словам и намекам я заметил, что они уже знают, что она
Лукин Евгений
Акунин Борис
Березин Федор
Никитин Юрий
Конан-Дойль Артур
Грабб Джеф