она, перерыв мои книги, расспросив о том, что я читаю, и найдя, что я не
вышла еще из детских сочинении для двенадцатилетнего возраста, как будто
вдруг испугалась. Я догадалась, в чем дело, и следила за нею внима-
тельно. Целые две недели она как будто приготовляла меня, испытывала ме-
ня, разузнавала степень моего развития и степень моих потребностей. На-
конец она решилась начать, и на столе нашем явился "Ивангое" Вальтера
Скотта, которого я уже давно прочитала, и по крайней мере раза три. Сна-
чала она с робким ожиданием следила за моими впечатлениями, как будто
взвешивала их, словно боялась за них; наконец эта натянутость между на-
ми, которая была мне слишком приметна, исчезла; мы воспламенились обе, и
я так рада, так рада была, что могла уже перед ней не скрываться! Когда
мы кончали роман, она была от меня в восторге. Каждое замечание мое во
время нашего чтения было верно, каждое впечатление правильно. В глазах
ее я уже развилась слишком далеко. Пораженная этим, в восторге от меня,
она радостно принялась было опять следить за моим воспитанием, - она уж
более не хотела разлучаться со мной; но это было не в ее воле. Судьба
скоро опять разлучила нас и помешала нашему сближению. Для этого доста-
точно было первого припадка болезни, припадка ее всегдашнего горя, а за-
тем опять отчуждения, тайны, недоверчивости и, может быть, даже ожесто-
чения.
колько симпатичных слов, перемолвленных между нами, музыка - и мы забы-
вались, высказывались, высказывались иногда через меру, и после того нам
становилось тяжело друг перед другом. Одумавшись, мы смотрели друг на
друга как испуганные, с подозрительным любопытством и с недоверчивостью.
У каждой из нас был свой предел, до которого могло идти наше сближение;
за него мы переступить не смели, хотя бы и хотели.
Александры Михайловны. Она сидела за фортепьяно, импровизируя на тему
одного любимейшего ею мотива итальянской музыки. Когда она перешла нако-
нец в чистую мелодию арии, я, увлекшись музыкою, которая проникла мне в
сердце, начала робко, вполголоса, напевать этот мотив про себя. Скоро
увлекшись совсем, я встала с места и подошла к фортепьяно; Александра
Михайловна, как бы угадав меня, перешла в аккомпанемент и с любовью сле-
дила за каждой нотой моего голоса. Казалось, она была поражена бо-
гатством его. До сих пор я никогда при ней не пела, да и сама едва зна-
ла, есть ли у меня какие-нибудь средства. Теперь мы вдруг одушевились
обе. Я все более и более возвышала голос; во мне возбуждалась энергия,
страсть, разжигаемая еще более радостным изумлением Александры Михайлов-
ны, которое я угадывала в каждом такте ее аккомпанемента. Наконец пение
кончилось так удачно, с таким одушевлением, с такою силою, что она в
восторге схватила мои руки и радостно взглянула на меня.
это я не заметила!
его за этот дар. Кто знает... Ах, боже мой, боже мой!
ти, что не знала, что мне сказать, как приголубить меня. Это была одна
из тех минут откровения, взаимной симпатии, сближения, которых уже давно
не было с нами. Через час как будто праздник настал в доме. Немедленно
послали за Б. В ожидании его мы наудачу раскрыли другую музыку, которая
мне была знакомее, и начали новую арию. В этот раз я дрожала от робости.
Мне не хотелось неудачей разрушить первое впечатление. Но скоро мой же
голос ободрил и поддержал меня. Я сама все более за и более изумлялась
его силе, и в этот вторичный опыт рассеяно было всякое сомнение. В при-
падке своей нетерпеливой радости Александра Михайловна послала за
детьми, даже за няней детей своих и, наконец, увлекшись совсем, пошла к
мужу и вызвала его из кабинета, о чем в другое время едва бы помыслить
осмелилась. Петр Александрович выслушал новость благосклонно, поздравил
меня и сам первый объявил, что нужно меня учить. Александра Михайловна,
счастливая от благодарности, как будто бог знает что для нее было сдела-
но, бросилась целовать его руки. Наконец явился Б. Старик был обрадован.
Он меня очень любил, вспомнил о моем отце, о прошедшем, и когда я спела
перед ним два-три раза, он с серьезным, с озабоченным видом, даже с ка-
кою-то таинственностью, объявил, что средства есть несомненные, может
быть даже и талант, и что не учить меня невозможно. Потом тут же, как бы
одумавшись, они оба положили с Александрой Михайловной, что опасно слиш-
ком захваливать меня в самом начале, и я заметила, как тут же они пере-
мигнулись и сговорились украдкой, так что весь их заговор против меня
вышел очень наивен и неловок. Я смеялась про себя целый вечер, видя, как
потом, после нового пения, они старались удерживаться и даже нарочно за-
мечать вслух мои недостатки. Но они крепились недолго, и первый же изме-
нил себе Б., снова расчувствовавшись от радости. Я никогда не подозрева-
ла, чтоб он так любил меня. Во весь вечер шел самый дружеский, самый
теплый разговор. Б. рассказал несколько биографий известных певцов и ар-
тистов, и рассказывал с восторгом художника, с благоговением, растроган-
ный. Затем, коснувшись отца моего, разговор перешел на меня, на мое
детство, на князя, на все семейство князя, о котором я так мало слыхала
с самой разлуки. Но Александра Михайловна и сама не много знала о нем.
Всего более знал Б., потому что не раз ездил в Москву. Но здесь разговор
принял какое-то таинственное, загадочное для меня направление, и два-три
обстоятельства, в особенности касавшиеся князя, были для меня совсем не-
понятны. Александра Михайловна заговорила о Кате, но Б. ничего не мог
сказать о ней особенного и тоже как будто с намерением желал умолчать о
ней. Это поразило меня. Я не только не позабыла Кати, не только не за-
молкла во мне моя прежняя любовь к ней, но даже напротив: я и не подума-
ла ни разу, что в Кате могла быть какая-нибудь перемена. От внимания мо-
его ускользнули доселе и разлука, и эти долгие годы, прожитые розно, в
которые мы не подали друг другу никакой вести о себе, и разность воспи-
тания, и разность характеров наших. Наконец, Катя мысленно никогда не
покидала меня: она как будто все еще жила со мною; особенно во всех моих
мечтах, во всех моих романах и фантастических приключениях мы всегда шли
вместе с ней рука в руку. Вообразив себя героиней каждого прочитанного
мною романа, я тотчас же помещала возле себя свою подругу-княжну и разд-
воивала роман на две части, из которых одна, конечно, была создана мною,
хотя я обкрадывала беспощадно моих любимых авторов. Наконец в нашем се-
мейном совете положено было пригласить мне учителя пения. Б. рекомендо-
вал известнейшего и наилучшего. На другой же день к нам приехал
итальянец Д., выслушал меня, повторил мнение Б., своего приятеля, но тут
же объявил, что мне будет гораздо более пользы ходить учиться к нему,
вместе с другими его ученицами, что тут помогут развитию моего голоса и
соревнование, и переимчивость, и богатство всех средств, которые будут у
меня под руками. Александра Михайловна согласилась; и с этих пор я ровно
по три раза в неделю отправлялась по утрам, в восемь часов, в сопровож-
дении служанки в консерваторию.
сильное влияние и резким переломом начавшее во мне новый возраст. Мне
минуло тогда шестнадцать лет, и, вместе с тем, в душе моей вдруг настала
какая-то непонятная апатия; какое-то нестерпимое, тоскливое затишье, не-
понятное мне самой, посетило меня. Все мои грезы, все мои порывы вдруг
умолкли, даже самая мечтательность исчезла как бы от бессилия. Холодное
равнодушие заменило место прежнего неопытного душевного жара. Даже даро-
вание мое, принятое всеми, кого я любила с таким восторгом, лишилось мо-
ей симпатии, и я бесчувственно пренебрегала им. Ничто не развлекало ме-
ня, до того, что даже к Александре Михайловне я чувствовала какое-то хо-
лодное равнодушие, в котором сама себя обвиняла, потому что не могла не
сознаться в том. Моя апатия прерывалась безотчетною грустью, внезапными
слезами. Я искала уединения. В эту странную минуту странный случай пот-
ряс до основания всю мою душу и обратил это затишье в настоящую бурю.
Сердце мое было уязвлено... Вот как это случилось.
взяла роман Вальтера Скотта "Сен-Ронанские воды", единственный, который
еще не прочитала. Помню, что язвительная, беспредметная тоска терзала
меня как будто каким-то предчувствием. Мне хотелось плакать. В комнате
было ярко-светло от последних, косых лучей заходящего солнца, которые
густо лились в высокие окна на сверкающий паркет пола; было тихо; кру-
гом, в соседних комнатах, тоже не было ни души. Петра Александровича не
было дома, а Александра Михайловна была больна и лежала в постели. Я
действительно плакала и, раскрыв вторую часть, беспредметно перелистыва-
ла ее, стараясь отыскать какой-нибудь смысл в отрывочных фразах,
мелькавших у меня перед глазами. Я как будто гадала, как гадают, раскры-
вая книгу наудачу. Бывают такие минуты, когда все умственные и душевные
силы, болезненно напрягаясь, как бы вдруг вспыхнут ярким пламенем созна-
ния, и в это мгновение что-то пророческое снится потрясенной душе, как
бы томящейся предчувствием будущего, предвкушающей его, И так хочется
жить, так просится жить весь ваш состав, и, воспламеняясь самой горячей,
самой слепой надеждой, сердце как будто вызывает будущее, со всей его
тайной, со всей неизвестностью, хотя бы с бурями, с грозами, но только
бы с жизнию. Моя минута именно была такова.
Свержин Владимир
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Рыбаков Вячеслав
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий