она сочтет заслуженной мздой.
Так расставлены фигуры в танце, который танцуется с куртизанками. Солдаты с
тощими кошельками в сумерках разбрелись по веселому кварталу, они торгуются
и покупают любовь, как хлеб. И, как хлеб, покупная любовь дает им силы
шагать по пустыне дальше, усмирив тело и сделав радостным одиночество. Но,
покупая любовь, они примерили фартук лавочника, они не почувствовали, что
означает усердие.
даже если подарить ей полмира, она поблагодарит себя, похвалит за
удачливость и возгордится красотой и хитростью, благодаря которым ты так
раскошелился. В этот бездонный колодец ты можешь спустить золото тысяч и
тысяч караванов и все-таки ничего не подаришь. Нет того, кто принял бы от
тебя дары.
лисенка. Что-то похожее на любовь сжимает им сердце, когда им кажется, что
они одарили дикого зверька теплом, они хмелеют от благодарности, если
лисенок нечаянно к ним прижмется.
ты ей нужен?
прочих, тратит свои деньги не глядя, словно дерево, отдающее семена ветру,
он -- солдат, он презирает деньги.
щедрости. Он похож на сеятеля, спешащего насытить семенами жадно ждущую
землю.
для себя, он единственный понял, что такое любовь. И в ответ, может быть,
проснется любовь и в куртизанках, потому что сейчас танцуется другой танец,
и этот танец в радость и им.
пребывать в заблуждении, если не поймешь разницы. Принимается подарок, а
подарок всегда дар самого себя. Скуп не тот, кто пожалел денег на подарок,
скуп тот, кто не расцвел и в ответ на твои дары. Скупа земля, если не
оделась цветами, забрав у тебя семена.
LXIV
не пестует человека. Одухотворенное лицо в нем уже не маска, оно -- крышка
пустой коробки.
не вижу среди них ни одного достойного смерти. А значит, и жизни. Потому что
живешь тем, за что готов умереть. Но они насыщались, потребляя созданное,
они развлекались грохотом камней, раз
уничтожили все пути самовыражения человека. И уничтожили человека.
говорили: "деревня", и возникало ощущение прочности быта, устоев,
неизменности обрядов. Устоями поддерживалось усердие деревни. Но они пришли
и все перемешали. Их не радовала неторопливо нажитая, устоявшаяся
целостность взаимопроникающих связей, им хотелось найти готовый припас,
который был бы всегда под рукой и служил безотказно, как чужое
стихотворение. Тщетная надежда.
помогает тебе сформироваться и вместе с тем ограничивает тебя. Но не будь у
тебя врагов, ты не родишься.
весной. Но нет сладости у весны, если ты не преобразился в растение, чтобы
насладиться ею. Нет сладости у любви, если ждешь, что тебя одарит ею
красивое лицо. Чужое произведение может растрогать тебя своей мукой, но
песня галерников о лишениях и разлуке запомнится тебе, только если ты сам
мучительно расставался, если неумолимая судьба казалась тебе галерой.
галерника; тот, кто изнемогал от жажды в пустыне, поймет песню о лишениях и
разлуке. Но если ты ничего не выстрадал, ты пуст, и дать тебе что-то
невозможно.
наслаждаться, восторгаясь горячей похлебкой на ужин, благорасположением
людей, мирным запахом молока в хлеву и праздничным фейерверком на площади.
Откуда взяться в тебе празднику, если он не завершил череду каждодневных
тягот? Если он не напоминает тебе, как после долгих лет рабства наступила
свобода, после долгих лет ненависти -- любовь, если он не память о
спасительном чуде, осветившем мрак безнадежности? Все вокруг для тебя
молчит, и счастья у тебя не больше, чем у коровы. Но если ты сживешься с
деревенской жизнью, то мало-помалу поймешь, что же такое деревня, -- и это
будет значить, что шаг за шагом ты поднялся на свою гору. Значит, я лепил
тебя своими обрядами и обычаями, твоими лишениями и обязанностями,
неизбежными вспышками гнева и раскаяния, и ты сменил привычное тебе на иное,
-- в тот давний вечер ты восторгался призраком деревни, теперь ты узнал ее
подлинную мелодию, ты учил ее долго-долго и так не хотел учиться вначале, но
теперь она тебя не покинет, так запомни: нелегко становиться человеком.
забава, -- ты ограбил ее; кто относится всерьез к забавам? И от деревни
ничего не останется. Ни тебе, ни ее жителям...
LXV
скудости. Я не экономлю на времени. Узнав, что люди сделались толще,
занимаясь амбарами вместо храмов и водосточными трубами вместо скрипок, я не
обрадуюсь. Самодовольное скопидомство, даже если оно лучится счастьем,
достойно только презрения. Какой человек процветает -- вот что меня заботит.
Мне по душе человек, который не пожалеет времени на долгое омовение тишиной
храма, на созерцание Млечного Пути, человек, который делает себя просторнее
и упражняет сердце в любви безответной молитвой (если ответить, ты
становишься только жаднее), тот, кто чуток к поэзии, -- о таком человеке я
забочусь.
корпеть над стихами, которые разбередят человеку душу, конечно, сбережется
немало времени, но стоит ли тратить его на утучнение человечества -- не
лучше ли на облагораживание? И вот я возвожу храмы и кропотливо отделываю
стихи.
могилы! А они пригодились бы на пахоту, на жатву... Я запрещаю сжигать
покойников. Мы ничего не выиграем, если станем меньше чтить мертвых.
Кладбище -- лучшая память об ушедших, медленно идут люди между могил,
отыскивая своих близких, усопший для них -- корень в земле, сама земля. Но
они знают: от ушедшего что-то осталось, подобие святых мощей, пясть руки,
которая когда-то ласкала, череп -- опустевшая сокровищница, но как
вспомнишь, сколько в ней было сокровищ! Когда-то я приказал строить дома для
усопших -- да, это дорого, да, бесполезно, -- но зато в них собирались по
праздникам и чувствовали не умом, а въяве, что живые и мертвые живут вместе,
что они -- единое дерево, которое тянется вверх. Если поколение за
поколением учить наизусть те же стихи, восхищаться тем же кораблем и
украшать ту же колоннаду, человек улучшится и облагородится. Глядя из близи,
как смотрят близорукие, человек быстротечен, но никак не износится тень,
отброшенная его светом, никак не умолкнет эхо. Не погребая усопших, не
трудясь над надгробиями, я сберегаю время и хочу потратить его на укрепление
связи между поколениями: пусть жизнь, словно дерево, тянется через них прямо
к солнцу, рост вверх кажется мне достойнее роста вширь, и вот, хорошенько
все обдумав, я трачу сэкономленное время на погребения и труды над
надгробиями.
дерево, хотя живут в нем разом и корни, и ствол, и ветви, и плоды, и листья;
упорядочен человек, хотя живет он и умом, и сердцем, и никак не заставишь
его только пахать землю или только совершенствоваться, нет, он копает землю
и молится, любит и выстаивает перед соблазном любви, работает, и
бездельничает, и вслушивается в мелодию вечера.
державы славились порядком. А простодушные логики, историки и толкователи
убедили их, что порядок и есть отец славы. Но я говорю вам: и порядок, и
слава -- плод совместного усердия. Чтобы все упорядочилось, нужна картина,
которую любили бы все. А для этих порядок самоценен, они обсуждают его,
совершенствуют и в конце концов приходят к упрощению и скудости. Людей
просто-напросто лишают всего, что не поддается выражению в словах. Но
сущностное всегда невыразимо, и ни один профессор не мог мне объяснить,
почему я так люблю ветер, дующий в пустыне при свете звезд. Они
сосредоточились на обыденном, потому что его легко уместить в слове. Кто
обзовет тебя обманщиком, если ты скажешь, что три мешка овса лучше, чем
один? Но мне кажется, я дам людям что-то лучше овса, если приведу к
источнику, который расширит душу, если отправлю в путь по пустыне при свете
звезд.
жизни. Соразмерность стихов -- свидетельство их завершенности. Но не с
соразмерности начинаются стихи, она приходит, если ты как следует помучился.
Однако любители порядка говорят ученикам: "Вглядитесь, это -- великое