Глава тридцать вторая
И покачнулась, поплыла Москва в окне ночного автобуса. В разворотах
прокрутились площади, потянулись улицы, освещенные рядами фонарей, пока,
наконец, не замелькали снежные барханы придорожных сугробов.
лось, что это не я еду куда-то в ночную тьму, а все, что попадало в свет
фар нашего автобуса, бежит назад, в Москву, туда, где остались дом, дис-
пансер, работа, киностудия, Тамара, мои друзья и мои сопалатники. И сно-
ва, как и тогда, в первый день пребывания в диспансере, я ощутил, что
откололся очередной айсберг моего прошлого и начал таять в пучине време-
ни.
лес и уходящая дорога, и заметает снегом след, что вел к тебе, а вот
сейчас уводит, меня по лесу хороводит, плутает сон мой в трех соснах и
странный страх бродягой бродит...
дорога... Всю ночь мы качались навстречу метели пока не рассвело, вот
молоком залило черноту неба, а попозже засиял ясный синеокий день.
Руси : ни одной прямой линии - горбатые улицы, осевшие дома, покосившие-
ся заборы. Дали круг и встали на площади, заезженной и исхоженной вдоль
и поперек. Сюда же пришел чуть позже и автобус из санатория, в котором
шумно расселись жители окрестных деревень - мужики в сапогах и полушуб-
ках, бабы в платках и валенках. Только что они беспокойно толпились на
площади, ожидая автобуса, брали его штурмом, а после того, как оказа-
лось, что места всем хватит и теперь уж точно, что через час-другой все
попадут по домам, в автобусе воцарилось мирное настроение, согретое к
тому же солнцем, хрустально смеющимся сквозь заиндевевшие окна. На зад-
нем сиденье какая-то бабка, обнявшая корзину, укрытую холстиной, начала
говорить так, будто она уже давно сидит со всеми пассажирами за столом,
гоняет чаи и под сопенье самовара ведет длинную задушевную беседу.
му свое отдаст? Ни за что. Я хозяин своего, а ты - своего. Слышишь "да
будет воля твоя", а думаешь "кабы моя". И что мое, то мое, а на чужое
мне наплевать. А колхозное добро? Все говорят, береги, береги. Я берегу,
а другой ташшит, да ишо надо мной смеется, что я берегу. А ведь за руку
его не схватишь. По строгости-то сажать бы надо, а куды сажать, ежели он
и кум твой и сват, не оставлять же детишков без кормильца. То-то и оно.
Не, как вы не упирайтесь, а в коммунизм вас всех все равно вгонют. Все
сделают ничейным и ничье все будет, вот тогда и поглядим, как она,
жизнь, завернется, на какую сторону упадет, решеткой или орлом. Всяк ада
боится, а дорожка-то в ад торится. Это раньше люди ада боялись, а сей-
час...
дит да бредит, а кто тебе, старая, верит? Небось, пора о душе подумать,
а ты все за землю цепляешься? - весело прогудел кто-то из мужиков.
кормим голодных, напоим жаждущих, проводим мертвых, тогда и заслужим
царствие небесное...
уже залез в кабину шофер, заныл мотор и через десяток минут мы катили по
лесной дороге. Миновали несколько деревень, автобус пустел после каждой,
поплелась в свой черед заслуживать царствие небесное и бабка с корзиной.
Глава тридцать третья
Глава тридцать третья
Санаторий разместился в старой помещичьей усадьбе, в господском доме
расположились столовая, процедурные кабинеты, кинозал, библиотека, во флигелях
- палаты. Только войдя в приемный покой, я понял насколько замерз, задубел,
набирался тепла. Правильно все-таки говорят, что человек способен перенести
все кроме холода. Теплокровные мы.
мотаться еще месяца три или четыре, но это был уже круг пошире, чем в
диспансере, вокруг усадьбы, да еще в конце аллеи уходила дорога в лес.
Роскошный, крахмальный снег, чистый родниковый воздух, стройные мачты
соснового леса... Жаль только, что эту удивительной красоты картину пор-
тил длинный плакат, писанный красным суриком на зеленом железе: "Тубер-
кулез излечим!"
семь, как в диспансере.
ным, который, ежедневно рискуя жизнью, сосредоточенно ищет путей избав-
ления человечества от "тепловой смерти" - на таких киноученых Алексей
был совсем непохож. Невысокого роста, толстенький, торчит длинный криво-
ватый нос и под ним торчат два передних зуба. Очень непосредственный и
очень радостный человек. Я спросил его, как это он умудрился на мощном
синхрофазотроне заработать дырку в легких, а не белокровие.
рассказывать, как уронил в лаборатории чуть ли не трехлитровую колбу со
ртутью и сильно отравился ее парами. Лежал в больнице, ослаб и вот ре-
зультат.
борьбе с хищениями социалистической собственности - той, ничейной, но
общей, о которой говорила бабуля в автобусе. Работа нервная - так объяс-
нил он причину своего заболевания.
мигнул третий мой сопалатник Эдик Сухарев и тряхнул редеющими кудрями. -
Специалист по электричеству я. А тебя, извиняюсь, вас, за что судьба
сослала в эти фенешебельные апартаменты, бывшие господские конюшни, ныне
курорт для приболевших трудящихся? Фу, еле выговорил, заносит же меня
иногда, сам удивляюсь...
улыбке, засверкал золотыми мостами вставных зубов. - Надо бы в целях ук-
репления дружбы и мира между народами прописаться тебе, иначе непонятно
то ли на ты, то ли на вы мы с тобой. Я чего думаю, мужики, Валерка ста-
вит пузырек и мы на троих сгоношим, оно и справедливо будет, а?
тельных органов с каким-то электромонтером.
пей, не надо, если не хочется, только просим компании не нарушай, посиди
с нами.
После тихого часа Эдик быстро оделся, а когда я предложил сходить с ним,
он отказался:
детство и отрочество пришлось пилить по шпалам от родной деревни до по-
селка.
праздничного стола, нарезал и расставил снедь, которую мне приготовила в
дорогу мама.
ня, и тебя встретит, и тебя напоит, и тебя обнимет, уложит, сколько раз
она меня выручала, пальцев не хватит загинать. Помню веселая история со
мной приключилась. Умора. Сейчас расскажу. У нас в парке шашлычная,
"Акация" называется, знаешь, небось. Вызывают меня, электроплита у них
отключилась - Эдик выручай. Пришел. Смотрю - фазу вышибает. Ну, я пово-
зился, сделал. А директор на радостях говорит, подожди, у меня день рож-
дения, с меня причитается. А я и рад на холяву нажраться. Приняли мы
прилично, но вот беда - я как выпью меня в сон тянет, сил нет, вот и за-
сыпаю в транспорте, как убитый. Как прощались помню, как в трамвай сел
помню, а дальше... Просыпаюсь. Светает. Кровати в ряд, простынки, дед
какой-то сидит в углу. Я его спрашиваю, где это я, не на том ли свете. А
он смеется, на ногу посмотри, говорит. И правду, номер на ноге, фиолето-
вый. В вытрезвителе я значит. Делать нечего, прочухался, отдали мне оде-
жу и талонов разноцветных: на пять рублей, на три и на пятьдесят копеек
- оплатить государственные услуги с холодным душем. А куда деваться? Я к
мамане. Накормила она меня, пришел на работу. Встречаю директора, тот,
как с "Акации" своей свалился, мрачный. Ну, что спрашиваю. Что, что, а
то, отвечает, что вчера отметил я свой день рождения, нечего сказать.
Черепнин Владимир
Николаев Андрей
Орлов Алекс
Орлов Алекс
Сертаков Виталий
Круз Андрей