Чтение 31–й страницы книги ~VIS VITALIS~

удивительное притяжение испытываешь: он свободен в своих теориях!
- Свобода не вседозволенность, - изрекает Марк, уже под влиянием
нового учителя. Но себе все-таки признался - действительно, голова
кругом - человек свою жизнь коту под хвост, оторвался от чернозема
фактов, что-то лепит из ничего, ковыряется в одиночку... Ты природе
присягал на верность, или не присягал, признайся, Шульц!
Увидев осуждающие брови юноши, Аркадий ухмыльнулся:
- Что поделаешь, не все обаятельное верно, также как не все истинное
обаятельно. И если уж поселился дьявол в науке, отравляя ее
изнутри... и, попав в эту трясину, не умер от принуждения и скуки,
то это, конечно, Шульц.

Глава вторая
1
В том году преждевременно лед растаял, и они с Аркадием отправились
к реке. По воде скользят мелкие серые осколки, веет холодом, природа
потратила уйму сил на растопление льда и утомилась. Над деревьями
вьется коричневый дымок, стволы наливаются красным и желтым,
кустарник отряхиваясь, ждет паводка, птицы...
- Это что за птица? - спрашивает Марк.
- Марк... - ему укоризненно Аркадий, - это же грач.
- Грач? - что вы! - удивляется городской человек.
- Смотрите, какая в нем мощь, и достоинство. Черный цвет - сила!
Люблю черный, он столько в себе содержит...
- А я, наверное, красный... - говорит задумчиво Марк.
Он красный, действительно, всюду замечал, и удивлялся - смотри-ка,
всего лишь чуть иная длина волны, чем, скажем, у синего, холодного
цвета, а какое происходит чудо оживления!.. И вспомнил старое
забытое впечатление.
Как-то повел его приятель, еще студента, к художнику. Марк нехотя
поплелся, не ожидая ничего, кроме необходимости вежливо хвалить. Они
пришли в подвал, через горы мусора пробрались в глубину, где
светилось и стоял невысокий человек в свитере и лыжной шапочке.
Перед ним стол, заваленный грязной посудой, в углу железная кровать,
и везде картины. Художник доставал их из темных углов, ставил на
стул, ждал немного и молча убирал. Тогда Марк и увидел в первый раз
настоящий красный, мощные всплески, как толчки в грудь.
Ему в течение дня столько людей встречалось теперь, что он глохнул и
слепнул, и вдруг увидел воду, и этих птиц...
- Столько бестолковых рыл... выкинуть бы, как бесполезный груз!
- Что вы, - считает Аркадий, - я хоть и пострадал, а не стал бы.
Ведь кто будет судить - все те же.
- Паразиты на едва живом теле!
- Не может быть рая среди мусорных куч. Живите себе наукой,
живите... пока можете, но будьте терпеливей с людьми - они в
большинстве бедняги... Впрочем, сходите к Ипполиту, вот та-а-м
увидите... а может и разживетесь нужным.
И он пошел к этим двум, как их называли - паучкам, у них тоже поля,
космические ритмы, энергия, но у Шульца-то всерьез, истово -
"верую", а эти удобно устроились, имели пару комнат, кран с довольно
сносной водой, два диванчика, кухоньку - рядом мясной ларек...
Химический столик в углу, на нем импортный счетчик, дающий всю
картину космического влияния в цифрах и графиках. От Шульца они
шарахались, а он, увидев их, свирепел, и мог запустить тяжелым
предметом - за дискредитацию великой идеи.
2
- Мне эти Ипполитовы штучки, коне-е-чно, противны, я прирожденный
материалист, - говорил Аркадий.
В те дни старик вовсю экспериментировал, мигали лампочки, мутнели и
покрывались рябью голубые экраны, услада обывателя, среди глубокой
ночи раздавались дикие звуки, напоминающие о схватках весенних
котов... Увы, давно уж не безумствовали коты, сказывалась нехватка
белковой пищи, они тихо и отвратительно ныли по углам, и,
удовлетворившись вялым противостоянием, расходились... - нет, то не
коты, то жаловались ржавые водопроводные трубы, терзаемые Аркадием.

- Я материалист, но объясните мне с современной точки зрения, как
выглядит мысль.
Марк мутнел лицом и сквозь зубы цедил - "двести девять реакций...
структурные переходы, объемная система связей..." Полуправда
казалась ему кощунством, оскорблением великого явления, хуже всякой
выдумки. Он сам себе противен становился за эти убогие слова,
выдающие ужасающее непонимание! К тому же выплеснуть все это чужаку
и дилетанту! Словно раскрыть случайному прохожему семейную трагедию.
Как объяснить не понимающему современных азов головоломный путь от
простого разложения на ощущения, символы, через химию и голографию,
до прозрачности понимания? Ну, не полной, конечно, но хотя бы как в
детских часиках: крутятся колесики за прозрачной задней стенкой,
дергаются рычажки, вздрагивает лежащая на боку пружинка, источник
движения... Он вспомнил, как впервые увидел вырезанное сердце
лягушки, лежащее на плоском стеклышке, как оно силилось
приподняться, опадало, и снова... Свой ужас он помнил. И все же,
чуда нет, есть сложность!
Снова выпал снег, ветер пронизывал лодыжки, из-под зернистого
покрова выглядывали бурые листья, на рябине мотались увесистые
пурпурные гроздья... река бурлит, чернеет...
- А мы рябиновки припасем, - радуется Аркадий, - у меня на самом дне
приятели, наши люди.
Рассеянное и мягкое проглядывало в нем сквозь грубую оболочку. Мысль
старика, не зная логических границ, неслась бурным потоком, идеи,
одна за другой, выпархивали голубками, но из-за худосочности далеко
не улетали.
- Он по строению своему не ученый, - решил юноша, - а ты-то сам?..

- Я - конечно! - тут же ответил он себе. - Я-то - да!
- Вы обещали рассказать про Ипполита, - напомнил ему Аркадий.
3
Его встретил на пороге среднего роста блондинчик со стертыми чертами
лица и глубокими глазницами, из которых струилось нечто мутно-синее,
расплывчатое, воздушно-водянистое... Тонкогубый со страшным
неподвижным лицом человечек, он жалил мгновенно и тут же улыбался,
задумчиво и ласково. Глеб его боялся - еще отравит или нашлет
порчу... Он воду в графине заговаривал прямо на заседаниях, где
каждого видно перед зеленым сукном - и близко не подходил, а вода
заряжена, хлебнувшие несли такой бред... Он и диссертацию свою
зарядил, одурманил оппонентов. Теперь он консультант в спорных
случаях, когда, к примеру, требовали от науки - был ли сглаз или не
было сглаза... Ипполит обнюхивал и тут же давал ответ.
Когда-то привели его к Глебу, изможденного, взъерошенного, словно
кота из проруби вытащили; пригрей доктора, говорят, скоро уедет.
Ипполит отряхнулся, оправился, ездил... Глеб вздыхал, но исправно
платил командировочные. Потом поймали доктора где-то в Африке - влез
не в то окно, был выслан, на этот раз застрял в Институте
окончательно, пришлось отсиживаться в глухомани. Несколько лет пил
горькую - заграница была заказана ему - потом осмотрелся, почитал
газеты, и придумал себе дело.
Ученик его Федор, вернее, Теодор, был старше Ипполита лет на
тридцать, австрийский коммунист, приехал когда-то строить мир
восходящего солнца, и здесь, отсидев много лет за мечту, имел время
подумать о жизни. Он сам пришел к давно известной идее, что есть
неземная сила, которая несет нам жизнь и все прочее, что с ней
связано. Помимо политики он был фотографом, о науке мало что знал,
но Ипполиту фотограф, ох, как был нужен, и он взял старика. Тот,
сброшенный с высот коммунизма в бездны, в тайны, охотно прилепился к
новому учителю. Ипполит благосклонно принимает восхищение
престарелого узника совести -" мой ученик..." Для начала он его
трахнул гипнозом. Теодора уговаривать не надо - вмиг окоченел,
застыл тонким костлявым мостиком меж двух широко расставленных
стульев, и по нему протопало стадо лабораторных девиц со всего
крыла, от бухгалтерии до верхних секретных лабораторий.
4
Зачем им Марк, им Штейн был нужен, их постоянный гонитель и
мучитель. Шульц редко на люди вылезал, не от мира сего, а Штейн
развлекался - не уставал клевать проходимцев в темечко, легко,
играючи, весело, и ни на какие уговоры и заговоры не поддается! Они
ему заряженную воду подсунули, а он, видите ли, воду не пьет; тогда
кофе отравили еще в зернах плюс подстраховались, заговорили
кофемолку - и снова никакого действия! Узнали, какие журналы читает,
пропитали каждую страничку страшным полем, от которого, Теодор
утверждал, тряся седой бородкой - "крыс умерл..." - и опять
безрезультатно. Подговорили тогда одну из девиц, предварительно
напичкав враждебными полями, отдаться знаменитости. Штейн клюнул,
однако, отведав коньяка, девица стала невменяемой, и потом не могла
вспомнить, передала ли смертоносный заряд или рассеяла при интимных
обстоятельствах... Не удалось, а Штейн постоянно наносил удары,
писал академикам, не совсем свихнувшимся от безделья и новых веяний.
Ипполита начали теснить... Тут силы, стоящие за ним, сделали знак
ручкой - хоть и проштрафился, а наш человек. Глеб поддакнул, Штейн