Чтение 31–й страницы книги ~Киноповести~

И тут мы как раз к моему дому подъехали. То есть не к моему, а к
соседнему - к дому номер тридцать два.

У нас внутри квартала, как и во всех новых районах, дорожки между
домами узенькие и дальше не проехать, потому что на пути у нас стоит
огромная машина "вольво" с рефрижератором. Из "Совтрансавто". Тоже,
кстати, деловые ребята... И эта машина тут часто стоит. Наверное, какой-то
дальнобойщик живет.

- Ладно, дойду, - говорю я водиле. - Остановись.

Вылезла, положила ему червонец на сиденье (по счетчику трехи не
набежало), вынула фирменную сигаретку, чиркнула зажигалкой и говорю этому
жлобу:

- Да! Насчет "зелененьких". Статья восемьдесят восьмая, часть первая.
От трех до восьми с конфискацией.

- Я тебя умоляю!

- Это ты потом прокурора будешь умолять, а меня не надо.

- А ты по какой статье ходишь?

- А для меня статья не придумана. В нашем государстве это социальное
явление отсутствует. Понял, дядя?

Смеется, сукин сын:

- Тогда, может, телефончик оставишь?

- Не по сеньке шапка, - говорю. - Тут тебе ни "деревянных", ни
"зеленых" не хватит. Без штанов останешься. Чао, бамбино! Сорри...

И домой пошла...

В квартире темно. Мы в белые ночи всегда задергиваем плотные шторы.

Сижу на кровати у мамы и совсем не вижу ее.

- Я замуж выхожу, ма... - Шепотом говорю я.

- Слава богу. А за кого? - Тоже почему-то шепотом спрашивает мама.
Она еще в полусне.

- За Эдика. Эдвард Ларссон.

- Это такой высокий?

- Нет. Высокий - Гюнт. А это - Эдик. Он заезжал как-то за мной,
помнишь?

- Как мы тут все поместимся?..

- Я у него жить буду, в Швеции.

- Боже мой! - Тихонько прокричала мама. - А я?!

И зажгла свет у кровати. Сидит в своей старенькой пижамке,
всклокоченная, худенькая. Руки у подбородка сцепила, а в глазах такая
тоска, такой ужас...

Поспать ни минутки не удалось. Мама вздрючилась, взвинтила меня,
бросилась готовить мне завтрак. Я накинула домашний халатик, стала делать
завтрак для нее, вырывать из ее рук чайник, спички...

Колготимся по кухне, сталкиваемся то у плиты, то у холодильника, то у
раковины.

- А что ты видела в своей жизни? - Кричу я ей. - Папочку-кобеля,
зарплату - сто сорок?! Кооператив однокомнатный!? Это - жизнь?

- Почему, почему ты ушла из института?! - Кричит мама и обжигается о
раскаленную сковородку.

Я хватаю ее руку, сую под струю холодной воды и приговариваю:

- Потому что я каждое утро в институт на трамвае ездила и объявления
в вагоне читала: "Третий автобусный парк... Курсы водителей... Обучение -
четыре месяца. По окончании - зарплата от трехсот рублей и выше." А мне
нужно было пять лет учиться, чтобы потом сто десять зарабатывать. Да пошел
он, этот институт, знаешь, куда?! Много тебе твой институт дал!

- Да, много! - Вырывается от меня мама. - Я детей воспитываю и учу!

- Это они тебя учат и воспитывают! Положи тарелку на место, я сама
все сделаю!..

Потом (я уже была одета в джинсы и какую-то майку-расписуху, а мама с
забинтованной рукой причесана и чуть-чуть успокоена) мы сидели за нашим
крохотным столом и завтракали.

- Хочу свой дом, свою машину!.. Хочу зайти в магазин и купить ту
шмотку, которая мне нужна, а не переплачивать фарцовщикам втридорога!..
Хочу мир увидеть! Разные страны... И не по телеку, не в программе "Время",
не в "Клубе кинопутешествий". Своими глазами, своими руками пощупать, а не
слушать наших телекомментаторов. Они там по пять лет прокантуются -
поленом не вышибешь, - а потом возвращаются в союз и начинают поливать все
на свете!.. А сидя здесь, на этой кухне, я хрен что увижу! Но у меня тоже
кое-что есть другое, ма! Поверь мне. Я - женщина. Так почему бы мне...

- Но, Танька!.. Доченька! Это же - торговать собой...

- Правильно, - уже спокойно сказала я. - Правильно, мам. Ну кто не
торгует собой? Кто не стремится подороже продать свою профессию, свой
талант? Кто не хочет получать вознаграждения за свои достоинства? Писатель
торгуется с издательством, у художника покупают его картину, конструктор
получает гонорар за изобретение...

- Но книги, изобретения, живопись приносят народу счастье! Физическое
и духовное...

- Во, во! - Разозлилась я. - Привыкли мыслить только глобально - в
масштабе народа, континента, космоса! Ничуть не меньше. А отдельно взятая
личность одного человека никого не волнует!..

- Какого человека?

- Того же Эдварда Ларссона - одинокого шведского инженера. Если его
женитьба на мне осчастливит его, разве этого мало?

- Ну почему для этого нужно уезжать?! Пусть он переедет к нам.
Потеснимся, потом поменяемся...

- Мама! Представь - художник много лет создавал картину и мечтал, что
когда-нибудь ее оценят. А когда картина была готова и ему предложили
персональную международную выставку, его мать сказала: "Нет! Никаких
выставок! Пусть она висит только на нашей кухне!.."

- Да ты-то тут при чем?!

- А чем я хуже, черт бы тебя подрал!!!

И тут мама заплакала. Я посмотрела на часы. Нужно было мчаться на
работу. Но я не могла оставить маму в таком состоянии.

- Успокойся, мамуль, - я поцеловала ей руку, а она меня машинально
погладила. - Успокойся. Я буду приезжать к тебе по нескольку раз в год.
Так все наши девочки делают, кто туда замуж вышли. Это во-первых. А
во-вторых, все это произойдет еще так нескоро. Как говорится, "курочка - в
гнезде, а яичко..." Знаешь, где?

- Танька! - Возмутилась мама.

- Все, все. Молчу, молчу.

Я посмотрела на часы, поднялась, набросила на плечи старенькую
курточку и стала запихивать в большую черную сумку кое-какие шмотки.
Во-первых, нужно было что-то захватить на работу - как-никак, а я
заряжаюсь на сутки без продыху, - а во-вторых, еще до работы нужно было
успеть по дороге заскочить в одно замечательное местечко...

- Но ты его хоть любишь? - С надеждой спросила мама.

Тут на меня навалилась такая усталость, что ничего не захотелось
выдумывать:

- Не смеши меня, ма. Надо будет - полюблю.

К счастью, в это время раздался звонок. Мама вскочила из-за стола,
рванулась к дверям.

- Сиди, - сказала я. - Открою. Это - Лялька.

Конечно, это была Лялька - бывшая мамина ученица, моя соседка по
лестничной площадке. Ляльке - восемнадцать. Хорошенькая - спасу нет. В
прошлом году завалила вступительные в медицинский, и я устроила ее к нам
санитаркой для рабочего стажа.

- Здрассьте! - Сказала Лялька с моими интонациями. - Ну, ты даешь! Я
тебя жду, жду внизу...

- Лялечка! - Обрадовалась мама. - Здравствуй, детка!

- Ой, извините, Алла Сергеевна! Доброе утро.

- Мамуля, мы пошли...

- Подожди! - Мама метнулась в комнату, потом обратно и стала пихать
мне два рубля. - Ну, возьми!..

- Да есть у меня деньги.

- Ты уходишь на сутки - тебе необходимо нормально питаться!

- Ну, мама...

- Не спорь! И лялю покорми.

- До свидания, Алла Сергеевна.

- Привет, ма...

К отделению милиции мы с Лялькой подкатили на какой-то халтурной
черной "Волге". Уже из машины я увидела "картину маслом": Зинка Мелейко во
всем своем вечернем боевом обличии, на высоченных каблуках, подметала
вместе с несколькими ханыгами двор, а школьница, взгромоздившись на
колченогую стремянку, мыла снаружи высокие окна первого этажа. Помогали ей
две жуткие патлатые бабы. Рожи опухшие, в синяках. Ткни пальцем -
бормотуха так из ушей и брызнет!

- Погоди, шеф, - сказала я. - Сиди, Лялька, не высовывайся. Один
момент!

Я выскочила из машины. Достала из сумки свитер, джинсы и куртку,
протянула их Зинке.

- Отвернись! - Крикнула Зинка пожилому милиционеру, который
приглядывал за всей этой компанией.

Тот сплюнул и отвернулся. Зинка натянула на себя джинсы, сняла
кофточку, под которой не было даже намека на лифчик. Ханыги заржали. Зинка