Чтение 31–й страницы книги ~Прощай, оружие!~

- Мы увидимся, когда вы вернетесь.

- Тогда погуляем и поговорим. - Я проводил его до двери.

- Не спускайтесь, - сказал он. - Как приятно, что вы снова здесь. Хотя
для вас это не так приятно. - Он положил мне руку на плечо.

- Для меня это неплохо, - сказал я. - Покойной ночи.

- Покойной ночи. Ciao!

- Ciao! - сказал я. Мне до смерти хотелось спать.

Глава двадцать седьмая

Я проснулся, когда пришел Ринальди, но он не стал разговаривать, и я снова заснул. Утром, еще до рассвета, я оделся и уехал. Ринальди не проснулся, когда я выходил из комнаты.

Я никогда раньше не видел Баинзиццы, и было странно проезжать по тому
берегу, где я получил свою рану, и потом подниматься по склону, весной еще
занятому австрийцами. Там была проложена новая, крутая дорога, и по ней
ехало много грузовиков. Выше склон становился отлогим, и я увидел леса и
крутые холмы в тумане. Эти леса были взяты быстро, и их не успели
уничтожить. Еще дальше, там, где холмы не защищали дорогу, она была
замаскирована циновками по сторонам и сверху. Дорога доходила до разоренной
деревушки. Здесь начинались позиции. Кругом было много артиллерии. Дома были
полуразрушены, но все было устроено очень хорошо, и повсюду висели дощечки с
указателями. Мы разыскали Джино, и он угостил нас кофе, и потом я вышел
вместе с ним, и мы кое-кого повидали и осмотрели посты. Джино сказал, что
английские машины работают дальше, у Равне. Он очень восхищался англичанами.
Еще время от времени стреляют, сказал он, но раненых немного. Теперь, когда
начались дожди, будет много больных. Говорят, австрийцы собираются
наступать, но он этому не верит. Говорят, мы тоже собираемся наступать, но
никаких подкреплений не [160] прибыло, так что и это маловероятно. С
продовольствием плохо, и он будет очень рад подкормиться в Гориции. Что мне
вчера дали на обед? Я ему рассказал, и он нашел, что это великолепно.
Особенное впечатление на него произвело dolce (1). Я не описывал в
подробностях, просто сказал, что было dolce, и, вероятно, он вообразил себе
что-нибудь более изысканное, чем хлебный пудинг.

Знаю ли я, куда ему придется ехать? Я сказал, что не знаю, но что часть
машин находится в Капоретто. Туда бы он охотно поехал. Это очень славный
городок, и ему нравятся высокие горы, которые его окружают. Он был славный
малый, и все его любили. Он сказал, что где действительно был ад, - это на
Сан-Габриеле и во время атаки за Ломом, которая плохо кончилась. Он сказал,
что в лесах по всему хребту Тернова, позади нас и выше нас, полно
австрийской артиллерии и по ночам дорогу отчаянно обстреливают. У них есть
батарея морских орудий, которые действуют ему на нервы. Их легко узнать по
низкому полету снаряда. Слышишь залп, и почти тотчас же начинается свист.
Обычно стреляют два орудия сразу, одно за другим, и при разрыве летят
огромные осколки. Он показал мне такой осколок, иззубренный кусок металла с
фут длиной. Металл был похож на баббит.

- Не думаю, чтоб они давали хорошие результаты, - сказал Джино. - Но мне
от них страшно. У них такой звук, точно они летят прямо в тебя. Сначала
удар, потом сейчас же свист и разрыв. Что за радость не быть раненным, если
при этом умираешь от страха.

Он сказал, что напротив нас стоят теперь полки кроатов и мадьяр. Наши
войска все еще в наступательном порядке. Если австрийцы перейдут в
наступление, отступать некуда. В невысоких горах сейчас же за плато есть
прекрасные места для оборонительных позиций, но ничего не предпринято, чтоб
подготовить их. Кстати, какое впечатление на меня произвела Баинзицца?

Я думал, что здесь более плоско, более похоже на плато. Я не знал, что
местность так изрезана: ---------------------------------------(1) Сладкое
(итал.). [161]

- Alto piano (1), - сказал Джино, - но не piano (2). Мы спустились в
погреб дома, где он жил. Я сказал, что, по-моему, кряж, если он плоский у
вершины и имеет некоторую глубину, легче и выгоднее удерживать, чем цепь
мелких гор. Атака в горах не более трудное дело, чем на ровном месте,
настаивал я.

- Смотря какие горы, - сказал он. - Возьмите Сан-Габриеле.

- Да, - сказал я. - Но туго пришлось на вершине, где плоско. До вершины
добрались сравнительно легко.

- Не так уж легко, - сказал он.

- Пожалуй, - сказал я. - Но все-таки это особый случай, потому что тут
была скорее крепость, чем гора. Австрийцы укрепляли ее много лет.

Я хотел сказать, что тактически при военных операциях, связанных с
передвижением, удерживать в качестве линии фронта горную цепь не имеет
смысла, потому что горы слишком легко обойти. Здесь нужна максимальная
маневренность, а в горах маневрировать трудно. И потом, при стрельбе сверху
вниз всегда бывают перелеты. В случае отхода флангов лучшие силы останутся
на самых высоких вершинах. Мне горная война не внушает доверия. Я много
думал об этом, сказал я. Мы засядем на одной горе, они засядут на другой, а
как начнется что-нибудь настоящее, и тем и другим придется слезать вниз.

- А что же делать, если граница проходит в горах? - спросил он.

Я сказал, что это у меня еще не продумано, и мы оба засмеялись. Но,
сказал я, в прежнее время австрийцев всегда били в четырехугольнике
веронских крепостей. Им давали спуститься на равнину, и там их били.

- Да, - сказал Джино. - Но то были французы, а стратегические проблемы
всегда легко разрешать, когда ведешь бой на чужой территории.

- Да, - согласился я. - У себя на родине невозможно подходить к этому
чисто научно.

- Русские сделали это, чтобы заманить в ловушку Наполеона.
---------------------------------------(1) Плоскогорье (итал.). (2) Равнина
(итал.). [162]

- Да, но ведь у русских сколько земли. Попробуйте в Италии отступать,
чтобы заманить Наполеона, и вы мигом очутитесь в Бриндизи.

- Отвратительный город, - сказал Джино. - Вы когда-нибудь там бывали?

- Только проездом.

- Я патриот, - сказал Джино. - Но не могу я любить Бриндизи или Таранто.

- А Баинзинду вы любите? - спросил я.

- Это священная земля, - сказал он. - Но я хотел бы, чтобы она родила
больше картофеля. Вы знаете, когда мы попали сюда, мы нашли поля картофеля,
засаженные австрийцами.

- Что, здесь действительно так плохо с продовольствием? - спросил я.

- Я лично ни разу не наелся досыта, но у меня основательный аппетит, а
голодать все-таки не приходилось. Офицерские обеды неважные. На передовых
позициях кормят прилично, а вот на линии поддержки хуже. Что-то где-то не в
порядке. Продовольствия должно быть достаточно.

- Спекулянты распродают его на сторону.

- Да, батальонам на передовых позициях дают все, что можно, а тем, кто
поближе к тылу, приходится туго. Уже съели всю австрийскую картошку и все
каштаны из окрестных рощ. Нужно бы кормить получше. У нас у всех
основательный аппетит. Я уверен, что продовольствия достаточно. Очень
скверно, когда солдатам не хватает продовольствия. Вы замечали, как это
влияет на образ мыслей?

- Да, - сказал я. - Это не принесет победы, но может принести поражение.

- Не будем говорить о поражении. Довольно итак разговоров о поражении. Не
может быть, чтобы все, что совершилось этим летом, совершилось понапрасну.

Я промолчал. Меня всегда приводят в смущение слова "священный",
"славный", "жертва" и выражение "совершилось". Мы слышали их иногда, стоя
под дождем, на таком расстоянии, что только отдельные выкрики долетали до
нас, и читали их на плакатах, которые расклейщики, бывало, нашлепывали
поверх других плакатов; но ничего священного я не видел, и то, что считалось
славным, не заслуживало славы, и [163] жертвы очень напоминали чикагские
бойни, только мясо здесь просто зарывали в землю. Было много таких слов,
которые уже противно было слушать, и в конце концов только названия мест
сохранили достоинство. Некоторые номера тоже сохранили его, и некоторые
даты, и только их и названия мест можно было еще произносить с каким-то
значением. Абстрактные слова, такие, как "слава", "подвиг", "доблесть" или
"святыня", были непристойны рядом с конкретными названиями деревень,
номерами дорог, названиями рек, номерами полков и датами. Джино был патриот,
поэтому иногда то, что он говорил, разобщало нас, но он был добрый малый, и
я понимал его патриотизм. Он с ним родился. Вместе с Педуцци он сел в
машину, чтобы ехать в Горицию.

Весь день была буря. Ветер подгонял потоки, и всюду были лужи и грязь.
Штукатурка на развалинах стен была серая и мокрая. Перед вечером дождь
перестал, и с поста номер два я увидел мокрую голую осеннюю землю, тучи над
вершинами холмов и мокрые соломенные циновки на дороге, с которых стекала
вода. Солнце выглянуло один раз, перед тем как зайти, и осветило голый лес
за кряжем горы. В лесу на этом кряже было много австрийских орудий, но
стреляли не все. Я смотрел, как клубы шрапнельного дыма возникали вдруг в
небе над разрушенной фермой, близ которой проходил фронт; пушистые клубы с
желто-белой вспышкой в середине. Видна была вспышка, потом слышался треск,
потом шар дыма вытягивался и редел на ветру. Много шрапнельных пуль валялось
среди развалин и на дороге у разрушенного дома, где находился пост, но пост
в этот вечер не обстреливали. Мы нагрузили две машины и поехали по дороге,
замаскированной мокрыми циновками, сквозь щели которых проникали последние
солнечные лучи. Когда мы выехали на открытую дорогу, солнце уже село. Мы
поехали по открытой дороге, и когда, миновав поворот, мы снова въехали под
квадратные своды соломенного туннеля, опять пошел дождь.

Ночью ветер усилился, и в три часа утра под сплошной пеленой дождя
начался обстрел, и кроаты пошли через горные луга и перелески прямо на наши
позиции. Они дрались в темноте под дождем, и контр[164] атакой осмелевших от
страха солдат из окопов второй линии были отброшены назад. Рвались снаряды,
взлетали ракеты под дождем, не утихал пулеметный и ружейный огонь по всей
линии фронта. Они больше не пытались подойти, и кругом стало тише, и между