Чтение 31–й страницы книги ~Обретение Энкиду~

- Ну вот еще, - встрял Мурзик. - Не, Цира, тебе на полу не годится.
Тебе сегодня и так досталось...

...И была гора Хуррум, на том самом точнехонько месте, где много
позднее по рекомендации Хеттского геологоразведочного управления
объединения "Халдейугольпром" были начаты масштабные разработки угля.

И была эта гора Хуррум отцом и матерью божеству Хуваве. Сама вложила
в недра свои Хуваву, сама выносила его и в положенный срок разверзла чрево
и исторгла его из себя, дабы поставить хранителем себе на вековечность.

Собою был этот Хувава страшен. Глядела древность из горящих глаз его.
И было у него много рук, а ног - и того больше. И окружен был лучами
света, сиянием одевали его. И такова была елда его, что любую набедренную
повязку рвала, а зубов во рту у Хувавы было втрое больше против
положенного.

И отправились Гильгамеш и Энкиду этого Хуваву убивать. То было
героическое деяние - опасное без меры, невыполнимое почти, бесполезное и
жестокое. И рубили руки Хуваве, и ноги рубили ему. И выкололи ему глаза. И
вспороли ему живот. И не стало защитника у горы Хуррум, и пришли туда
геологи и рекомендовали, и пришли туда бульдозеры и иные машины и вспороли
чрево горе Хуррум, и стала там добыча угля, а прежде было обиталище
бессмертных кедров, их родина.

И знал Энкиду, что один из двоих умрет за это деяние. И не хотел
Энкиду, чтобы умер Гильгамеш. Ибо Гильгамеш был царь, а Энкиду - друг и
побратим царя. А для чего у царей побратимы? Побратимы у царей для того,
чтобы в смерти их заменять.

И пришла смерть, чтобы забрать Гильгамеша. А Гильгамеш спал.

И вышел навстречу смерти Энкиду. И сказал...

Я слушал Мурзика, и слезы текли у меня по лицу. Я весь трясся. Я тоже
был некогда Энкиду. Я тоже помнил, как спал Гильгамеш - мой друг, мой
царь, мой побратим. Во сне был он как дитя - доверчив и беззащитен.

И смотрела на него смерть холодными пустыми глазами.

А я не спал. Я шевельнулся рядом и вылез из-под шкуры, которой мы
вместе с ним укрывались.

Я взял копье и вышел ей навстречу...

Мурзик раздувал ноздри, кривил губы, беспокойно мотал головой. Цира
то и дело поправляла его, чтобы не свалился. Она стояла в головах,
сосредоточенная и строгая, как всегда. Только сегодня строгость несколько
нарушал заплывший глаз и опухшая, как бы съехавшая набок, к отеку,
мордашка.

- Говори, говори, друг мой, мы с интересом слушаем тебя. Говори...

- Помните, господин, как мы вышли ей навстречу, этой суке-то? -
обращался ко мне Мурзик. - Ну вот, вышли мы к ней и говорим: "Ну ты, сука!
Что приперлась, так твою мать!.." А она стервища... да что я вам
рассказываю, вы ведь знаете...

- Ты Цире рассказывай, - сказал я сквозь слезы.

- А... Ну вот, Цирка, ты слушай, слушай. Мы, значит, с господином
выходим. Копьецо у нас в руке. Эх, такое копье сейчас мало кто поднять-то
может, не то что метнуть... Здоровенное, из целого кедра, поди,
выстругано... И говорим ей: "Что, блядь, приволоклась? Тебя-то уж всяко не
звали!" А она, значит, помалкивает. На Гильгамеша, на побратима нашего,
глазеет, аж слюни пускает... Такая сволочина... Ну, мы ей - р-раз промеж
глаз копьем! Получи, нурит, гранату! Она только зашипела. Мы - хохотать.
Понравилось? Еще - нна!

Тут Мурзик увлекся и перешел на наш родной язык. Я-то понимал, о чем
он. А Цира не понимала. Я вполголоса переводил для нее, чтобы не
обижалась:

- И зашипела смерть, и отступила на шаг, а мы с Мурзиком - то есть,
великий герой Энкиду - наступать стали. И сказала смерть великому герою
Энкиду: "Хорошо же, Энкиду. Будь по-твоему. Я возьму твою жизнь, а
Гильгамеш останется на земле, среди людей".

- Нн-хао! Ах-ха-ха! Йо-ио-ло, Гильгамеш! Эль-эль-эль-эль! Энки-ллахх!
Энки-ллах!

- Ведь это Энки поставил Хуваву на горе сторожить. Мы оскорбили
богов. Но зато мы порадовали других богов. О, мир полон богов и полон
героев, радостно это и не жаль умирать ради Гильгамеша... - переводил я
для Циры.

Мурзик тяжко вздохнул.

- Это всего лишь твоя прошлая жизнь, - сказала Цира. - Я хочу, чтобы
ты знал, что в любой момент можешь вернуться в свое нынешнее воплощение и
продолжать земное бытие.

- А на фига мне это бытие, - пробормотал Мурзик, - коли Энкиду
помер... и сотник мой тоже, я же знаю... Я помню, как он помер... Сам его
и тащил, а кишки за ним по земле волочились... Меня на другой день убили,
попали стрелой в глаз. Я даже детей по себе не оставил. Вот и Энкиду - он
тоже...

- Мурзик! - гневно сказал я. - Что еще за разговорчики? Я тебе как
твой господин приказываю! Ты обошелся моей матери в хорошенькую кучу
сиклей, мерзавец! Забыл? По тебе давно экзекутарий плачет! Допрыгаешься...

- Ну... - замялся Мурзик.

- Мурзик, мы, твои друзья, хотим, чтобы ты вернулся к нам, в это
прекрасное место, - сказала Цира. Очень строго. И добавила: - Арр-гх-энки!

- Ну ты, Цирка, даешь... - сказал Мурзик-Энкиду. И завопил: -
Эль-эль-эль! Еб-еб-еб!

- Не богохульствуй, Энкиду! - прикрикнула на него Цира.

- Ах-ха! Я Энкиду! Я убил сторожа, поставленного богами! Я плюнул
смерти в харю! Мы с сотником перепили трех харранских подпоручиков -
уложили их под стол и сняли у них с поясов кошели! Мне ли тебя, девка,
бояться! А, Цира, девка с кривым глазом! Энн-ахха! Кх-л'гхама!

- Мы хотим, чтобы ты вернулся в свое земное бытие, в свое нынешнее
воплощение, Мурзик, - настойчиво сказала Цира. Я видел, что она
покраснела. - Ты нужен нам здесь, в этом прекрасном месте. По счету
"гимл"... алеф... бейс... гимл!

Мурзик громко закричал, задрожал всем телом и распахнул глаза.
Рванулся с дивана. Мы с Цирой едва успели его подхватить.

- Стой, ты куда!..

- Она заберет!.. Она заберет его!.. я не успею!..

- Кого?

- Гильгамеш... Ой.

- Это я, - сказал я. - Даян.

- Ой, - смутился Мурзик и обмяк на диване.

Я сел рядом с ним на диван. Цира ушла в ванную - мыться. Она была вся
мокрая.

Я крикнул ей в спину:

- Я велю Мурзику подать тебе горячего молока!

- Мурзика не трогай, - бросила она на ходу. - Пусть отлежится. Лучше
сам ему молока дай.

Еще не хватало. Чтобы я какого-то Мурзика молоком поил.

Мурзик тихонько сказал:

- Не надо, господин. Она просто так сказала.

Я разозлился:

- Что ты себе, Мурзик, позволяешь? Давно я тебя не порол!

И ушел на кухню искать молоко.

Кошка страшно засуетилась. Стряхнула с себя котят, повыдергивав у них
из пастей соски, и принялась виться. Я показал ей дулю и отнес молоко
Мурзику.

Мурзик выхлебал.

- Ну, - сказал я. - Что же это получается, а?

Мурзик виновато заморгал.

- Получается, - продолжал я с мрачным видом, - что мы с тобой,
Мурзик, оба являемся воплощением Энкиду.

- Так оно не может такого быть... - сказал Мурзик. - Энкиду-то был
один. А нас с вами, господин, как ни верти, все ж таки двое. Душа - не
пополам же она разорвалась...

Я помолчал. Забрал у него грязный стакан, поставил на пол. Кошка тут
же всунула туда рыло и стала осторожно нюхать.

- Кыш! - сказал я, отгоняя настырную тварь.

Мы помолчали немного. Я спросил:

- Когда сегодня "Киллер-6"?

- В середине восьмой стражи.

- Надо бы посмотреть...

- А по хорасанскому каналу гоняют "Пляжных девочек"... - сказал
Мурзик и вздохнул.

Из ванной вышла Цира. На ней был мой полосатый махровый халат с дырой
под мышкой. Мокрые волосы торчали, как перья. К ее синяку мы уже
попривыкли, так что стало казаться, будто фингал не так уж ее и уродует.
Лицо как лицо. Разноцветное. Даже интереснее, что разноцветное.

Цира улеглась рядом с Мурзиком и натянула на себя одеяло.

Помолчала.

Я почувствовал себя дураком. Глупо вот так сидеть с краешку, когда
двое лежат и молчат. Взял и лег с другой стороны.

Цира раскинула руки и обняла нас с Мурзиком.

- Значит так, мальчики, - сказала она как ни в чем не бывало. - Душа
великого воина может воплотиться и в двух, и в трех телах... В этом нет
ничего экстраординарного.

- Какого нет? - спросил Мурзик, чуть пошевелившись.