Чтение 31–й страницы книги ~Эра Милосердия~

- Ну скажу я. А откуда мне знать, что ты меня снова не нажаришь?

- Что же мне, креститься, что ли? Я ведь в бога не верю, на мне
креста нет.

По-блатному могу забожиться, хотя для меня эта клятва силы не
имеет...

- А можешь?

- Ха! - Жеглов положил одну руку на сердце, другую на лоб и
скороговоркой произнес:

Гадом буду по-тамбовски,

Сукой стану по-ростовски,

С харей битою по-псковски,

Век свободки не видать!..

И белозубо, обворожительно засмеялся, и Сапрыкин улыбнулся, и никому
бы и в голову не могло прийти, загляни он сюда случайно, что полчаса
назад один из них волок другого, визжащего и отбивающегося, прямо в
тюрьму!

- Так верить можно? Не нажаришь? - снова спросил Кирпич.

- Ну, слушай, ты меня просто обижаешь! - развел руками Жеглов.- Я
никогда не вру. А что касается кошелька, то мы то с тобой знаем, что это
ты его увел, а я просто обошел некоторые лишние процессуальные
формальности. Ты из-за этого мне должен доверять еще больше...

- Ну, значит, так: браслет этог чистый, его Копченый не воровал. Он
его у меня в карты выиграл. В полкуска я его на кон поставил...

- А ты его где взял?

- Тоже в картишки - несколько дней назад у Верки Модистки банчишко
метнули. Вот я его у Фокса и выиграл...

- А что, у Фокса денег, что ли, не было? - спросил Жеглов
невозмутимо, и я обрадовался: по тону Жеглова было ясно, что Фокса этого
самого он хорошо знает.

- Да что ты, у него денег всегда полон карман! Он зажиточный...

- Зачем же на браслет играл?

- Не знаю. как у вас в уголовке. а у нас в законе за лишние вопросы
язык могут отрезать.

- А сам как думаешь?

- Чего там думать, зажуковали где-то браслет,- пожал плечами
Сапрыкин, и его длинное лицо с махонькими щелями-глазками было
неподвижно, как кусок сырой глины.

- Ну а тебе-то для чего ворованный браслет?

Сапрыкин пошевелил тяжелыми губами, дрогнул мохнатой бровью:

- Так, между прочим, я его не купил - выиграл. И тоже не собирался
держать.

Думал толкнуть, да не пофартило, я его и спустил дурачку Копченому. А
он что, загремел уже?

Жеглов пропустил его вопрос мимо ушей, спросил невзначай:

- Фокс у Верки по-прежнему ошивается?

- Не знаю, не думаю. Чего ему там делать! Сдал товар и отвалил!

- Ну уж! Верка разве сейчас берет? - удивился Жеглов. Я взглянул на
него и ощутил тонкий холодок под ложечкой: по лихорадочному блеску его
глаз, пружинистой стянутости догадался наконец, что Жеглов понятия не
имеет ни о какой Верке, ни о каком Фоксе и бредет сейчас впотьмах, на
ощупь, тихонько выставляя впереди ладошки своих осторожных вопросов.

- А чего ей не брать! Не от себя же она - для марвихеров старается,
за долю малую. Ей ведь двух пацанят кормить чем-то надо...

- Так-то оно так,- облегченно вздохнул Жеглов.- Скупщики краденого
подкинут ей на житьишко, она и довольна - процент за хранение ей
полагается. Да бог с ней, несчастная она баба!

И я от души удивился, как искренне, горько, сердобольно пожалел
Жеглов неведомую ему содержательницу хазы.

- Так ты что, больше Фокса не видел? - спросил Жеглов.

- Откуда? Мы с ним дошли до дома, где он у бабы живет, и я отвалил.

- Скажи-ка, Сапрыкин, ты как думаешь - Фокс в законе или он
приблатненный? - спросил Жеглов так, будто после десяти встреч с Фоксом
вопрос этот для себя решить не смог и вот теперь надумал посоветоваться
с таким опытным человеком, как Кирпич.

- Даже не знаю, как тебе сказать. По замашкам он вроде фраера, но он
не фраер, это я точно знаю. Ему человека подколоть - как тебе
высморкаться. Нет, он у нас в авторитете,- покачал длинной квадратной
головой Сапрыкин.

- А не мог Фокс окраску сменить? - задумчиво предположил Жеглов.

- Да у нас, по-моему, никто и не знает, чем он занимается. Сроду я не
упомню такого разговора. Он на хазах почти не бывает - в одиночку, как
хороший матерый волчище, работает. Появится иногда, товар сбросит -
только его и видели...

Жеглов встал, прошелся по тесной комнатке, потянулся.

- Эх, чего-то утомился я сегодня! - Он снял трубку и набрал номер: -
Кондрат Филимонович? Жеглов снова беспокоит. Я вызов пока отменяю, мы
тут сами с Сапрыкиным разобрались. Нет, он себя прилично ведет. Ну и мы
соответствуем.

Привет...

Жеглов брякнул трубку и сказал Кирпичу:

- Жеглов - хозяин своего слова. Все будет, как мы договорились. Лады?

- Лады! - довольно кивнул Кирпич.

- Вот только я сейчас возьму здесь машину, и мы на минутку подскочим,
ты мне покажешь дом, где остался Фокс в прошлый раз...

- Погоди, погоди! Мы об этом не договаривались,- задыбился Кирпич, но
Жеглов уже натянул плащ и совал ему в руки шапку.

- Давай, давай! Запомни мой совет - никогда не останавливайся на
полдороге.

Поехали, поехали, я ведь и сам знаю, куда ехать, но с тобой оно
быстрее будет.И, приговаривая все это, Жеглов теснил его к двери, мягко
и неостановимо подталкивал перед собой, и все время ручейком лилась его
успокаивающе-усыпляющая речь, парализуя волю Кирпича, который сейчас
медленно пытался сообразить, не наговорил ли он чего-нибудь лишнего, но
времени на эти размышления Жеглов ему не давал, и, прежде чем вор смог
принять какое-то решение, они уже сидели в милицейской "эмке" и
призывно-ожидательно рокотал заведенный мотор, и тогда Сапрыкин махнул
рукой:

- Поехали на Божедомку. Дом семь...

Они осмотрели быстро маленький двухэтажный дом, вернулись назад, уже
в МУР, на Петровку, 38, и там Жеглов так же стремительно выколотил из
Кирпича адрес Верки Модистки...

Без четверти девять Жеглов отправил Сапрыкина с конвоем и велел
опергруппе загружаться в "фердинанд".

- Поедем в Марьину рощу, к Верке Модистке,- сказал он коротко, и
никому в голову даже не пришло возразить, что время позднее, что сегодня
суббота, что все устали за неделю, как ломовые лошади, что всем хочется
поесть и вытянуться на постели в блаженном бесчувствии часиков на
восемь-девять. Или хотя бы на семь.

Все расселись по своим привычным местам на скользких холодных
скамейках автобуса, Жеглов с подножки осмотрел группу, как всегда
проверяя, все ли в сборе, махнул рукой Копырину, тот щелкнул своим
никелированным рычагом-костылем, и "фердинанд" с громом и скрежетом
покатился.

Жеглов сел рядом со мной на скамейку, и было непонятно, дремлет он
или о чем-то своем раздумывает.

Шесть-на-девять устроился с Пасюком и рассказывал ему, что точно
знает:

изобретатели открыли прибор, который выглядит вроде обычного
радиоприемника, но в него вмонтирован экран - ма-а-ленький, вроде
блюдца, но на этом экране можно увидеть передаваемое из "Урана" кино.
Или концерт идет в Колонном зале, а на блюдце все видно. И даже, может
быть, слышно.

Пасюк мотал от удовольствия головой, приговаривал:

- От бисова дытына! Ну и брешет! Як не слово - брехня! Ой, Хгрышка!..

И снова повторял с восторгом:

- Ой брехун Хгрышка! Колы чемпионат такой зробят, так будешь ты
брехун на всинький свит!

Шесть-на-девять кипятился, доказывая ему, что все рассказанное -
правда, а он сам, Пасюк то есть, невежественный человек, не способный
понять технический прогресс.

Жеглов спросил меня, медленно, как будто между прочим:

- Ты чего молчишь? Устал? Или чем недоволен?

Я поерзал, ответил уклончиво:

- Да как тебе сказать... Сам не знаю...

- А ты спроси себя - и узнаешь!

Я помолчал мгновение, собрался с духом и тяжело, будто языком камни
ворочал, сказал:

- Недоволен я... Не к лицу нам... Как ты с Кирпичем...

- Что-о? - безмерно удивился Жеглов.- Что ты сказал?

- Я сказал...- окрепшим голосом произнес я, перешагнув первую, самую
невыносимую ступень выдачи неприятной правды в глаза.- Я сказал, что мы,
работники МУРа, не можем действовать шельмовскими методами!

Жеглов так удивился, что даже не осерчал. Он озадаченно спросил:

- Ты что, белены объелся? О чем ты говоришь?

- Я говорю про кошелек, который ты засунул Кирпичу за пазуху.

- А-а-а! - протянул Жеглов, и когда он заговорил, то удивился я,
потому что в один миг горло Жегтова превратилось в изложницу, изливающую
не слова, а искрящуюся от накала сталь: - Ты верно заметил, особенно
если учесть твое право говорить от имени всех работников МУРа. Это ведь
ты вместе с нами, работниками МУРа, вынимал из петли мать троих детей,