марлевой чалмой. Его разбитые губы слабо шевельнулись, раздвигаясь в
болезненной гримасе, отдаленно напоминающей улыбку.
многое изменилось. Из-под Темникова пришел большой этап, состоявший по
преимуществу из настоящих блатных. Их было много, они были скованы железной
внутренней дисциплиной, и шарага беспредельщиков мгновенно увяла, сделавшись
тихой и незаметной. Баландин, впрочем, поначалу даже не заметил этих
изменений. В лазарете он принял твердое решение во что бы то ни стало выжить
и поквитаться с Рогозиным, а для этого было просто необходимо кое-что
сделать.
о самочувствии. Баландин молча повернулся к нему спиной, вооружился
?комсомольской? лопатой - той самой, которой Манюня отрубил ему два пальца -
и принялся наваливать в тачку щебенку. Отрубленные пальцы немилосердно
болели, голова кружилась, и ходить все еще приходилось враскорячку, но это
были детали. Баландин впрягся в тачку и покатил ее наверх по шаткому
наклонному настилу. Он был на середине пути, когда с воем и гулом включились
электромоторы, и две огромные бетономешалки начали вращаться, с каждой
секундой набирая обороты.
бетономешалки. Его правая рука лежала на пульте, в левой он держал конец
толстого резинового шланга, с которого стекала тонкая струйка воды. Баландин
с ходу опрокинул тачку в приемный желоб, выпустил отполированные ладонями
железные рукоятки, подошел к Аборту со спины и, не давая себе времени на
раздумья, сильно толкнул его между лопаток. Какой-то миг Аборт балансировал
на краю дощатого настила, а потом с почти неслышным за грохотом работающей
бетономешалки криком упал вниз, прямо в вертящееся полужидкое месиво. Падая,
он успел инстинктивно вцепиться в водяной шланг и повис на одной руке, почти
касаясь носками ботинок чавкающего бетона. Покрытый корявой коркой засохшего
цемента край бетономешалки скреб его по коленям. Баландин увидел, что брюки
Аборта уже свисают клочьями, а на краю вращающейся чугунной чаши появился
широкий кровавый ободок. Аборт орал, разинув черную пасть, но его почти не
было слышно. Баландин не спеша шагнул вперед и с размаха опустил тяжелый
кирзовый ботинок на цепляющуюся за конец шланга кисть. Раздробленные пальцы
хрустнули и разжались, перекошенное ужасом лицо Аборта в последний раз
мелькнуло на сером фоне и погрузилось в жидкий бетон. Его голова возникала
над поверхностью еще два или три раза, но теперь она выглядела просто как
большой серый пузырь. Баландин плюнул в бетономешалку и обернулся.
держа лопату наперевес, как винтовку. С новым для себя ощущением свирепой
радости Баландин шагнул ему навстречу. Манюня что-то кричал, скаля зубы.
Сейчас он был до странности похож на облезлую рыжую дворнягу, пытающуюся
довести себя до бешенства истеричным лаем. Баландин встретил его мощным
пинком. Манюня потерял равновесие, уронил лопату и замахал руками, пытаясь
удержаться на шатком пандусе. Баландин шагнул вперед и врезал ему по зубам
здоровой рукой. О последствиях он сейчас не думал, хотя поводов для
размышлений было хоть отбавляй.
захрустели, но выдержали, и тогда Баландин ударил его снова - ударил
согнутым локтем, справа налево, наотмашь, прямо по плохо выбритой челюсти.
На лице Манюни появилось почти комичное выражение удивления, и так, с
удивленным лицом, он кувыркнулся через перила вниз - с почти пятиметровой
высоты, прямиком в угловатую мещанину запорошенных цементной пылью
фундаментов, ржавых стальных опор и забытых деталей вышедших из строя
электромоторов.
позе, неестественно вывернув голову. Его левый глаз был залит густой темной
кровью, а правый, широко открытый, водянисто-голубой, смотрел куда-то в
потолок - смотрел и не видел.
было не представлялось возможным. Баландин ушел в глухую несознанку,
выносить сор из избы никому не хотелось, и все закончилось наскоро
состряпанным актом о несчастном случае на производстве. Разумеется, не
обошлось без ШИЗО, но Баландин был этому даже рад: у него появилась лишняя
возможность поразмыслить.
мысли засевшего в темном углу голодного паука. В редкие моменты просветлений
он находил в себе силы удивиться тому, что ничего не чувствует: ни боли, ни
обиды, ни ненависти - ничего, кроме спокойной уверенности в том, что
действует именно так, как нужно. Теперь он словно обрел способность к
провидению - по крайней мере, собственная судьба на ближайшие десять -
двенадцать лет была ему ясна до мельчайших подробностей.
познавший вкус крови волк-людоед.
Глава 10
глаза и не сразу сообразил, где находится. В верхнюю половину закрытого
игравшими роль занавески старыми газетами окна лился голубоватый свет луны,
освещая замусоренный пол, рваные обои и дряхлые скелеты того, что было
когда-то обеденным столом, двумя жесткими стульями и диваном. На диване
кто-то громко храпел, с головой завернувшись в рванье. С потолка свисал
пыльный матерчатый абажур с потраченными молью кистями, внутри которого
чернел пустой патрон. На краю захламленного стола поблескивала закопченным
стеклом керосиновая лампа. В комнате воняло спиртом, табачным дымом и
какой-то кислятиной, ассоциировавшейся у Чека с грязными тряпками, которые
заменяли ему постель. Он обнаружил, что все тело у него затекло от лежания
на почти голом дощатом полу, и попытался сесть, невольно закряхтев при этом
от боли в спине.
всех своих подробностях налетел на Чека, как выскочивший из-за угла тяжелый
грузовик с пьяным водителем.
Викторовна пыталась вскрыть рану на плече Баландина, трясущимися артритными
руками с трудом удерживая сточенный кухонный нож, продезинфицированный
водкой и для верности прокаленный над пламенем керосиновой лампы. Чека
мутило от этого кошмарного зрелища, но у него хватило ума понять, что если
он не возьмется за дело сам, Баландин попросту истечет кровью, пока старуха
будет полосовать его своим тесаком. Он отобрал у Агнессы Викторовны нож и
почувствовал, что не сможет разрезать этим варварским орудием живую плоть.
Потом Баландин, в которого в качестве общего наркоза влили почти две бутылки
водки, покрыл его трехэтажным матом и велел резать. Тогда Чек стиснул зубы,
зажмурился, снова открыл глаза и стал кромсать плечо Баландина, как
купленную на рынке говядину - спокойно и безжалостно.
инструментов поддел и выковырял пулю кончиком все того же хлебного ножа. Нож
при этом скрежетнул по кости, и Чек был уверен, что не забудет этот звук до
самой своей смерти. Все остальное время Баландин то скрипел остатками зубов,
то говорил, временами переходя с жаргона на чистую феню, которой Чек не
понимал вообще, а старуха, казалось, понимала отлично, но переводить
отказывалась. Перед тем, как влить в пациента первый стакан водки, Чек
все-таки изловчился задать свой вопрос, и в процессе операции получил на
него исчерпывающий ответ. Сомневаться в том, что Баландин говорит правду, не
приходилось: он был не в том состоянии, чтобы врать, да и вообще, похоже, не
понимал, где он и что с ним делают. Рассказ о том, как погибла сестра Чека,
неоднократно прерывался лирическими отступлениями на тему лагерной жизни, от
которых Чека перекашивало. Страшнее всего ему почему-то показалась старуха,
которая все время сидела рядом, мелко тряся головой, и бормотала какие-то
невнятные матерные молитвы. По мнению Чека, старуха была совершенно
сумасшедшая, и он все время боялся, что она вот-вот зайдет к нему со спины и
вцепится в горло своими скрюченными лапами. На самом деле Агнесса Викторовна
была просто пьяна в стельку, но именно она, а не Чек, сообразила присыпать
изрезанное, сплошь покрытое кровью плечо Баландина черным порохом,
извлеченным из охотничьего патрона в тронутой зеленью медной гильзе.
Впрочем, откуда Чеку было знать, что в этой берлоге водятся охотничьи
патроны?
завязали взятым в автомобильной аптечке бинтом. Баландин к этому времени то
терял сознание, то проваливался в сон, больше напоминавший глубокую кому.
?Авось, не подохнет, - сказала Агнесса Викторовна, откидывая с морщинистого
лба грязные седые пряди. - Здоровый бык, чего ему сделается?. После этого
она допила остатки водки, рухнула на продавленный скрипучий диван,
замоталась в тряпье и захрапела.
будил Чека, тряся его за плечо.
из двух уцелевших на его левой руке пальцев. Чек поспешно отвел взгляд:
смотреть на эту изуродованную клешню было выше его сил.
понимает, что делает. - Ложись, дурак, тебе спать надо.
длинные паузы, чтобы набраться сил. - Отсюда сваливать надо, сява. Ты же,
пока меня сюда волок, наследил, как корова в валенках. Тебя же, небось,
полмикраги видело, как ты меня на горбу пер. Не понимаю, почему здесь до сих
пор мусоров нету. Машина где?