Чтение 31–й страницы книги ~Наемный убийца~

- Вы не против - про такие вещи слушать? - И со странным глубоко
запрятанным чувством радости выслушал ее ответ:

- Мы же друзья.

Он сказал:

- Сегодня - самая счастливая ночь в моей жизни.

Однако оставалось что-то, чего он не смог ей сказать. Счастье его было
несовершенным, пока она не узнала о нем всего, пока он не доверился ей
полностью. Ворон не хотел напугать или причинить ей боль; он медленно
подводил ее к самому важному, главному откровению. Он сказал:

- И еще другие сны, тоже про то, как я совсем мальчишка. Вроде я открываю
дверь, дверь в кухню, а там - моя мать. Она горло себе перерезала - вид был
страшный... Голова почти совсем отрезана... она, видно, пилила... хлебной
пилой...

Энн сказала:

- Это - не сон.

- Нет, - ответил он. - Вы правы. Это не сон. - И замолчал. Ждал. Ее
сочувствие - Ворон явственно ощущал его - пробиралось к нему сквозь молчание
и тьму ночи. Он сказал: - Мерзость, правда? Можно подумать, ничего мерзее и
на свете нет. Она даже не подумала дверь от меня запереть, чтоб я не увидел.
А после этого - приют, Дом. Про это вы уж знаете. Тоже мерзость, но с той -
не сравнить. И потом, они же дали мне образование, так что я могу понимать,
про что в газетах пишут. Ну, вроде этих дел, с психо или как его там. И
почерк у меня xopoший, и говорю я правильно. Ну, сначала меня здорово били,
часто; в изолятор сажали, на хлеб и воду, всякие другие домашние штучки. Но
когда они дали мне образование, это больше не повторялось. Я для них
оказался слишком умным - так меня воспитали. Никто никогда уже ничего
повесить на меня не моги. Подозревали, само собой, только доказать ничего не
могли. Один раз наш священник хотел меня к суду притянуть. Они все правы
были, когда - на выпуске - сказали, там все было, как в настоящей жизни.
Мол, такова жизнь. Нам - Джиму, мне и еще целой кучке неопытных мальчишек. -
И добавил горько: - Первый раз им удалось меня в чем-то подловить, а я и в
самом деле не виноват.

- Вы выпутаетесь, - сказала Энн. - Мы вместе что-нибудь придумаем.

- Хорошо вы это сказали - "вместе", только на этот раз мне уйти не
удастся. Да я и сопротивляться не стал бы, только мне сперва до этого
Чал-мон-дели надо добраться и до его босса. - И спросил с какой-то нервозной
гордостью: - А вы бы удивились, если б я сказал, что человека убил? - Это
было все равно что преодолеть первый барьер; если бы это удалось, он мог
обрести уверенность...

- Кого?

- Вы слышали когда-нибудь про Боевого Змея?

- Нет.

Он рассмеялся с удовольствием, но чуть-чуть испуганно.

- Я доверяю вам свою жизнь. Если бы сутки назад мне сказали, что я доверю
свою жизнь ба... Но, конечно, у вас ведь не будет никаких доказательств... Я
тогда занимался бегами. А у Змея была своя шайка - конкуренты нам. Просто
ничего другого сделать было нельзя. Он попытался прикончить моего босса,
прямо на скачках. Ну, половина наших взяли машину - и в город. А он думал,
мы тоже поездом. Ну, понимаете, когда его поезд прибыл, мы-то уже ждали на
платформе. Как только он вышел из вагона, мы его окружили. Я полоснул его по
горлу, а остальные не дали ему упасть, так мы и вышли, кучкой, прошли мимо
контролера. Потом бросили его у газетного киоска и дали дёру. - Он объяснил:
- Понимаете, дело было так: либо мы, либо они. Они же на скачки с бритвами
наголо явились. Как на войне.

Помолчав немного, Энн произнесла:

- Да. Это понятно. У него тоже был шанс, только он не сумел им
воспользоваться.

- Это звучит мерзко, - сказал Ворон. - Странно, конечно, только на самом
деле это не было мерзко. Это было - естественно.

- И вы все еще этим занимаетесь?

- Нет. Это не очень интересно. Нельзя было никому доверять. Одни
размякали, другие делались какими-то безрассудными. Не хотели мозгами
шевелить. - И продолжал: - Насчет Змея. Я вот что хочу сказать. Я не жалею.
В Бога я не верю. Только вот вы сказали, что вы мне друг, я же не хочу,
чтобы вы обо мне неправильно думали. Это из-за той истории со Змеем я
столкнулся с Чалмондели. Я теперь понял, он на скачки ходил, только чтоб с
разными людьми встречаться. Я тогда еще подумал, что он прохиндей.

- Мы довольно далеко ушли от ваших снов.

- Я как раз собирался к ним вернуться, - сказал Ворон. - Я, наверно,
разнервничался из-за Змея. Что так вот, взял и убил. - Голос его еле заметно
дрогнул от страха и надежды; надежды - потому что она так спокойно
восприняла одно убийство и - может быть, в конце концов откажется от тех
своих слов ("Молодец!.." "Я бы и глазом не моргнула..."); страха, потому что
на самом деле он никак не мог поверить, что можно вот так абсолютно
довериться кому-то и не быть обманутым. А как замечательно было бы, подумал
он, все рассказать и знать, что вот кто-то, кроме тебя, все это знает - и
ему не противно; это было бы - как долгий-долгий сон после мучительной
бессонницы. Он заговорил снова:

- Эти минуты, когда я тут заснул, это первый раз за двое - или трое? - не
помню сколько суток. Кажется, мне все-таки твердости не хватает.

- Ну, мне кажется, твердости у вас вполне достаточно, - сказала Энн. -
Давайте не будем больше про Змея.

- Никто больше никогда про Змея не услышит. Но уж если говорить вам про
что-то... - Он все оттягивал момент откровения. - Последнее время мне часто
снится, как я старуху одну убиваю, а не Змея. Вроде я услышал, как она зовет
из-за двери, и попытался дверь открыть, но она держалась за ручку. Я в нее
выстрелил - через дверную панель, но она все равно ручку крепко держала.
Пришлось убить ее, чтоб дверь открыть. Потом снилось, что она все равно
живая, и я выстрелил ей прямо в глаза. Но даже это... не было так уж мерзко.

- Да уж, во сне вам твердости хватает, - сказала Энн.

- В том же сне я убиваю старика. За письменным столом. У меня глушитель
был. Старик упал за стол. Мне не хотелось причинять ему боль. Хоть он для
меня ничего не значил. Ну, я его изрешетил. Потом вложил ему клочок бумаги в
руку. Брать мне ничего не надо было.

- Как это - брать ничего не надо было?

- Они же мне не за то платили, чтоб я брал. Чал-мон-дели и его хозяин.

- Это не сон.

- Нет. Не сон.

Ворон испугался наступившей тишины. Заговорил поспешно, чтобы прервать
молчание:

- Я не знал ведь, что старик - один из нас. Я бы пальцем его не тронул,
если б знал, какой он на самом деле. Вся эта болтовня про войну. Какое это
имеет для меня значение? Почему я должен беспокоиться, будет война, не будет
войны? Для меня всегда - война. Вы вот тут о детях всё говорите. А взрослых
вам не жалко? Совсем? Дело было - либо я, либо он. Двести пятьдесят фунтов,
когда вернусь, пятьдесят - сразу. Это - уйма денег. Все равно как со Змеем.
Так же просто. - И спросил: - Теперь вы меня бросите?

В наступившей тишине Энн слышала его хриплое взволнованное дыхание.
Наконец она сказала:

- Нет. Я вас не брошу.

Он прошептал:

- Это хорошо. Это очень хорошо. - Он протянул руку и, поверх мешков,
коснулся ее холодных как лед пальцев. Прижал ее руку на мгновение к своей
небритой щеке: не хотел прикоснуться к этим пальцам изуродованными губами.
Сказал: - Как хорошо, что можно кому-то довериться. Во всем.

Энн долго молчала, прежде чем заговорить снова. Ей хотелось, чтобы голос
ее звучал как надо, чтобы не выдал омерзения, которое она испытывала. Потом
попыталась что-то сказать - попробовать, как он звучит; на ум не пришло
ничего, кроме "Я вас не брошу". В темноте ей ярко представилось все, что она
читала об этом преступлении: старенькая секретарша, убитая выстрелом в
переносицу, упавшая в коридоре, министр-социалист со зверски раскроенным
черепом. Газеты называли это убийство самым страшным политическим убийством
с того дня, когда король и королева Сербии были выброшены из окон дворца,
чтобы трон перешел к князю - герою войны1.

Ворон опять сказал:

- Хорошо, что можно кому-то вот так довериться.

И в этот момент его изуродованный рот, который никогда раньше не казался
ей таким уж особенно гадким, представился ей так ясно, что ее чуть не
вырвало. И все-таки, подумала она, я не могу бросить все это, я не должна
выдать себя, пусть он отыщет Чамли и его босса, и тогда... Она резко
отодвинулась от него в темноте.

Ворон сказал:

- Они там сейчас выжидают. Пригласили шпиков из Лондона.

- Из Лондона?

- В газетах про все это писали, - ответил он гордо. - Сержанта уголовной
полиции Матера, из Скотленд-Ярда.

Энн едва сдержалась, чтобы не закричать от ужаса и отчаяния.

- Он здесь?

- Может, прямо здесь. Ждет.

- Почему же он не идет сюда, в сарай?

- В темноте им меня не поймать. Потом, им уже известно, что вы тут. Они
стрелять не смогут.

- А вы? Вы сможете?

- Там ведь нет никого такого, кому я не хотел бы пулю всадить.

- А как вы думаете отсюда выбраться днем, когда будет светло?

- Я не стану дня дожидаться. Мне нужно только, чтоб чуть рассвело -
видеть дорогу. И куда стрелять. Они-то не могут первыми стрелять; и так
стрелять, чтоб убить, тоже не имеют права. Это дает мне шанс. Мне и надо-то
всего несколько часов спокойных. Если я от них уйду, им меня в жизни не