Чтение 31–й страницы книги ~Убийственное лето~

семь или 12-14, и она с любовью смотрит на меня. Я твердо знаю, что
никогда не откажусь от своего, убью их по очереди, как обещала.

ПРИГОВОР (9)

Останавливаемся у первого же кафе. Звоню Туре. Нет на месте. Отвечает
Сюзи. Напоминаю ей, кто я такая, и говорю, что решила снять квартирку,
заеду подписать документы часов в семь. Стоящий рядом Лебаллек глазами
одобряет каждое мое слово. Когда я вешаю трубку, он кладет руку мне на
плечо. Улыбаюсь ему с видом храброго маленького солдатика, выполнившего
свой долг. Он тоже улыбается, качая головой, и выпивает еще пива за
стойкой. Я ничего не пью и иду к двери, на минуту застывая в ней, чтобы он
и другие разглядели меня на просвет, а затем возвращаюсь назад.
Прислоняюсь к его плечу, пусть все завидуют ему. Затем мы садимся в машину
и едем в Динь, до которого 31 километр.
По дороге он говорит: "Знаешь, у меня тоже были похождения. Но давно. Я
был тихоня, весь в семье и работе. То, что сейчас происходит, просто
невероятно". Я уже готова сказать ему, что с ним происходит, а именно - он
просто без ума от моей задницы. Но не надо грубостей. Пусть травит свой
катехизис. Все они плетут одну и ту же чушь, словно учились у одного кюре.
Меняются только имена жен и детей. Я перестаю его слушать, узнав, что
святую женщину зовут Фернандой, а ангелочков Эстелой и Юбером. Смотрю на
дорогу и на деревья. И думаю о том, что буду есть вечером. Пропустив мимо
ушей всю его ахинею, говорю: "Я понимаю, что тут не ваша и не моя вина.
Так бывает". Он обнимает меня за плечо с видом благодетеля. Правит, прижав
к себе.
В Дине высаживает меня на незнакомой улочке, "в двух шагах от
агентства". И прибавляет: "Мне надо заскочить к себе, но я буду ждать тебя
здесь через час". Посмотрев на часы, роняю: "У меня будет очень мало
времени". Он уперся: "Я хочу тебя видеть хоть несколько минут, прежде чем
ты уедешь". Затем кладет руку на колено и лезет выше. Я молчу и не
шевелюсь. А тот смотрит на свою руку со страдальческим видом и гнусавит:
"Я хотел тебя уже в первый день, когда увидел". Я говорю - знаю. Затем он
одергивает мне платье и бормочет: "Иди скорее. Я буду ждать".
Вылезаю из машины, иду по переулку на бульвар и оказываюсь почти
напротив агентства Туре. Когда я открываю дверь, он сидит за своим столом.
Вентилятор разгоняет теплый воздух. Сюзи нет. Произношу: "Привет". Он
вскакивает и жмет мне руку. Не выпуская ее, говорит: "Я ждал вас". На нем
тот же костюм из твида, как на прошлой неделе, и он улыбается, хищно, как
волк, скаля зубы. Упершись в вырез, заявляет, что готов сделать мне
подарок. Обычно вместе с оплатой за месяц вперед он требует еще
дополнительно залог за месяц на случай расторжения договора. С меня он
залог не берет. "Вот так, крошка". Я говорю - спасибо, это очень мило с
его стороны.
Он отпускает наконец мою руку, чтобы я могла подписать бумагу. Делаю
это, не читая: во-первых, потому, что ничего не вижу, а во-вторых, мне
решительно плевать. Подписываюсь Жанной Дерамо не очень разборчиво.
Спрашивает день моего рождения, и я старею на два года, как и для
Лебаллека. Родилась в Гренобле. Он это все записывает, сует бумагу в
карман. Затем берет ключи в ящике стола и говорит: "Я провожу вас, чтобы
все проверить". При этом покачивается с ноги на ногу, уставясь мне в
вырез, словно не в силах удержать себя от желания наброситься на меня, а
может, оттого, что в уборную приспичило.
Тут уж он везет меня на улицу Юбак в своей новой "СХ". Я говорю, что
хочу пить. И перед тем как подняться наверх, мы заходим в соседнее кафе.
Как и Лебаллек, он пьет пиво, но в отличие от того поглядывает, нажимая
кнопку, на часы и говорит, что раньше полвосьмого не пьет аперитив. Едва
нам подают, как он вытаскивает деньги. И тут я чуть не падаю в обморок,
ухватившись за стойку. Я ведь знала, что признаю это портмоне сразу, и
всегда боялась увидеть его. Итак, оно передо мной. Именно такое, как
описала моя мать. Кровь стынет в жилах. Золотая монета, закрепленная на
двух полукружьях, закрывающихся, как капкан.
"Сколько с меня?" Голос Туре доносится откуда-то издалека. Затем он
спрашивает: "Что с вами?" Делаю глубокий вдох, - сердце очухалось, - и
медленно тяну газировку с мятой. "Это от жары", - говорю я, пока ему
отсчитывают сдачу и он старательно укладывает деньги. Затем как можно
натуральней спрашиваю: "У вас интересное портмоне. Дорогое, вероятно?" Тот
показывает, не выпуская из рук, со своей гнусной ухмылкой. Боязно
продолжать расспросы. Но не могу устоять: "Где вы такое купили?" Тот машет
рукой: "Оно давненько у меня. Подарок одного друга. Итальянца". Слова
гудят в моих ушах, а он молча рассматривает свое портмоне, вспоминает
что-то и пьет пиво. А затем говорит: "Мы сварганили вместе одно дело. Но
бедняга давно умер".
Я смотрю на его пиво и машинально пододвигаю к себе сумку, лежащую
слишком далеко на стойке. Сумка меня успокаивает. Я собиралась покончить с
ними в этот вечер и понимаю, что сделать это будет нетрудно. Но шоколадная
секретарша - забыла ее имя - опишет клиентку, звонившую хозяину. Надо дать
ей время забыть обо мне. Надо быть терпеливой.
Однако портмоне все сделало невозможным. У меня больше нет сил идти
наверх, отталкивать от себя его волосатые лапы. Знаю, что схвачу лопату,
буду бить его по голове, пока он не останется лежать неподвижно в грязи
среди опавших листьев. Пытаясь ухватиться за что-то левой рукой, слышу
крик.
Прихожу в себя на полу бара, все собрались вокруг. Кто-то говорит: "Не
трогайте ее. Надо позвать полицию". Но он не умер. Мать говорит, что он не
умер. Только не может больше двигаться, не может говорить. И ничего не
скажет полиции. Меня не было с ним в лесу. Срезая сучья, он упал с
лестницы. Надо ждать. В больнице они сказали маме, что надо ждать. Я лежу
на полу бара. В Дине. И говорю: "Где моя сумка? Дайте мою сумку". Платье
мое испачкано. Но я не должна плакать, не должна кричать. Я убеждена, что
смогу встать.

ПРИГОВОР (10)

Уже почти восемь, когда мы выходим из бара. Я похожа на утопленницу.
Волосы прилипли к вискам и лбу. Мне дали выпить коньяку, но я его
выплюнула. Принесли крепкого кофе. Болит затылок. Земля вокруг больше не
кружится. И я говорю, как моя дуреха-мать: "Я вас напугала?" Он отвечает:
"Да нет". Я его встревожила. И часто это со мной бывает? Я отвечаю - это,
мол, от жары, после автобуса, от нервов. Великомученица Погибель уже,
поди, свихнулась, дожидаясь меня возле кафе на тротуаре.
Останавливаемся у облезлого дома. Внимательно поглядев на меня, Туре
говорит: "У вас хватит сил подняться наверх?" Я киваю, цепляюсь за перила,
он отпускает мою руку. Идет сзади. Однако сейчас ему не до моих ножек. Он
их уже вдоль и поперек изучил в баре, когда я там валялась на полу, и 150
человек вместе с ним. На третьем передыхаю, и он говорит: "Не торопитесь.
Дышите глубже". Наконец дверь квартиры открыта, и я бегу в туалет.
Меня вывернуло. Сняв платье, ополаскиваю лицо холодной водой, затем мою
умывальник, причесываюсь, подкрашиваю губы. Я потеряла два накладных ногтя
на левой руке. Наверно, когда цеплялась за стойку бара. Потом отряхиваю
платье и стараюсь оттереть пятна.
Вернувшись в комнату, застаю Туре на том же месте, что и в прошлый раз
- в кресле. Спрашивает: "Вам лучше?" Мне удается улыбнуться. Он говорит:
"Убийственное лето. Столько людей умирает от солнечного удара..." Я сажусь
на край постели. Это двуспальная кровать, покрытая красным бархатом. Днем
она превращается в диван с подушками.
Оглядываюсь, и Туре встает, чтобы погасить сигарету: "Осматривать
квартиру не стоит. Если разобьется что из посуды, мы договоримся". Мне
плевать, даже не понимаю, о чем речь. "Я заплачу вам за первый месяц", -
бросаю я. Он отвечает: "Как вам угодно. Но можно и обождать". Открываю
сумочку, вынимаю 500 франков Коньяты и 300 материнских и спрашиваю:
"Достаточно?" Он уверяет, что не к спеху, что должен выписать квитанцию,
что у него нет ее с собой. Я возражаю: "Понимаете, я бы хотела иметь ключи
сегодня". Отвечает: "Я их могу вам и так отдать".
Пока я приводила себя в порядок, он открыл окно: с улицы доносится гром
оркестра, какая-то женщина орет на мужа. Туре закрывает его и говорит: "На
улице жарче, чем в помещении". Уже по его тону чувствую приближение беды.
Поэтому встаю и отхожу от кровати. Спустя тысячу лет он спрашивает: "Вы с
кем-то должны увидеться вечером?" Киваю, даже не глядя на него. "С
приятелем?" Я слегка поднимаю плечо. Он говорит: "Ведь это вполне
нормально". Вижу, он трет подбородок. Я умело разыгрываю замешательство и
затем улыбаюсь "Это не то, о чем вы думаете". Не поймешь, у кого из нас
вид глупей. Беру сумочку с постели, говорю: "Мне надо идти, у меня еще
одна встреча до этого".
Знаю, он постарается схватить за руку, поцеловать, в общем, начнется
цирк. Но я такого же роста, как и он, плюс четыре сантиметра каблуков, и с
ним нет двух негодяев, чтобы держать меня. Однако он ничего такого не
делает. Только вздыхает. С сумкой в руке иду к двери. Он говорит:
"Обождите, я кое-что хотел вам сказать". Оборачиваюсь, он зажигает новую
сигарету. И спрашивает, была ли я знакома с его свояком Жаном Лебаллеком
до приезда в Динь. Я говорю - нет. "Мне понадобятся полки. Посоветовали
обратиться к нему". Туре цедит: "Он звонил и спрашивал ваш адрес", хочет
еще что-то спросить, но только смотрит на меня, а затем на ковер.
Он меняет тон и бросает: "Вы не рассердитесь, если я скажу, что давно
не видел такую красивую девушку, как вы?" Я смеюсь и отвечаю: "Такое
услышать всегда приятно". Смотрим друг на друга, причем я - как это умею