Чтение 31–й страницы книги ~Бриллианты для диктатуры пролетариата~

Тернопольченко просит...

- Понял, - перебил его Прохоров, - про золото и камни. То, что Сорока
говорил. Хотите посмотреть, куда потащит Газарян... Это я сделаю... Я
понимаю, если я не окажу сейчас помощь - меня будет трудно вывести из-под
удара... А так - оступился по дурости, не из злого умысла...

Мессинг изумленно глянул на Кедрова. Тот осторожно поднес палец к
губам: "Молчи". Бокий согласно кивал головой, слушая Прохорова, и время от
времени вставлял:

- Н-да, н-да, верно, верно, Прохоров...

"Р е в е л ь. Р о м а н у. По сведениям, полученным из Парижа, в

Эстонию вновь прибывает глава ювелирного концерна Маршан.

Предполагаем его связи с нашим валютным подпольем. Именно его концерн

сорвал ту сделку, которую наши представители пытались заключить в

Литве. Впоследствии люди Маршана сорвали наши сделки в Лондоне и

Антверпене. В Ревеле, однако, Маршан предложил нам через оценщика

Гохрана Пожамчи прямой товарообмен - хлеб за бриллианты, по

произвольным ценам. Наша задача заключается в том, чтобы заставить

Маршана покупать наши бриллианты на доллары и франки, что гарантирует

наш выход на арену международной торговли. Вам необходимо установить

за Маршаном и его окружением наблюдение, с тем чтобы выявить его

связи. Есть предположение, что Маршан поддерживает контакты с нашим

подпольем через третьих и подставных лиц. Эти сведения пришли к нам

через английские возможности и не содержат каких-либо конкретных

данных. Б о к и й".

ОТЕЦ
__________________________________________________________________________

В Иркутске старик Владимиров остановился в общежитии культпросвета,
неподалеку от краеведческого музея, на берегу Ангары. Помогала ему
работать в завалах библиотеки худенькая, веснушчатая Ниночка Кривошеина.
Она была прикреплена к Владимирову после разговора с зам. начпуарм-5
Осипом Шелехесом. Отнесся Шелехес к Владимирову настороженно: скептически
выслушал яростную речь старика, нападавшего на развал работы в библиотеке,
в музее, в типографиях, и заметил:

- Голое критиканство делу не поможет. Ну, знаю - на полу книги, гниют
книги. Ну, знаю - воруют их, топят ими печки. А как надо поступать, если
дров нету? Вот вы, как большевик, какое внесете предложение?

- Я беспартийный.

- То есть?

- Не видали беспартийных? Извольте лицезреть - это я.

- Каким образом вас бросили на политпросвет?

- Мандатным, - ответил Владимиров. - Можете запросить Москву.

- Погодите, погодите... Вы какой Владимиров? Вы отошли от нас в
одиннадцатом году?

- Если ссылку можно считать отходом, а борьбу за свою точку зрения -
предательством, тогда вы правы. Я тот Владимиров, именно тот. Но я,
беспартийный, не терпел бы такого положения, чтобы рукописи тибетцев и
монголов, бесценные памятники материальной культуры, гнили под открытым
небом! Я бы никогда не потерпел того, что терпите вы!

- Ну, хватит! Я этот разговор прекращаю!

- А я его только начал! Вы не сможете создать государство для
трудящихся, если не припадете к вечному источнику мировой культуры!

- Мне сначала надо детям учебники напечатать! А потом припадать к
источнику! А у нас бумаги - десять рулонов! И в типографии надо печатать
приказы по армии, потому как Унгерн под боком и китайцы с японцами!

- Почему не конфискована елизарьевская типография?

- Конфискована.

- Ложь! Не кон-фис-кована! Убеждены ли вы, что вся бумага обнаружена
в складских помещениях?

- Убежден.

- Ложь! На чем нэпманы печатают свои афиши? Ваши, ваши нэпманы!
Красные торговцы!

- Хватит! Разговор прерываю. О том, как мы с вами решим, сообщу в
общежитие.

В тот же вечер Шелехес пошел к командарму-5 Иерониму Уборевичу,
двадцатипятилетнему, высокому, в профессорском пенсне, чуть холодноватому,
легендарной храбрости и спокойной рассудительности человеку.

Уборевич слушал Шелехеса, кипевшего яростью, изредка кивал головой,
вроде бы соглашался.

- И я бы, Иероним, честное слово, на всякий случай посадил эту
интеллигентную гниду в ЧК.

- А как быть с интеллигентом по фамилии Плеханов? Что, ЦК не знает об
издании его собрания сочинений? Ленин у нас такой добренький, такой
доверчивый, ничегошеньки не знает, что в стране происходит, да?

- Я тебя не совсем понимаю...

- Ты знаешь, кто были родители Чичерина?

- Нет.

- Дворяне! Крупнейшие землевладельцы. А кто родитель Дзержинского?
Помещик. Шляхтич по-польски. А Тухачевский? Офицер. А мой отец? Истинная
революция должна - чем дальше, тем больше - притягивать к себе разных
людей. Словом, чтобы не занимать много времени на дискуссию - я ведь
дискутирую лишь в том случае, если чего-то не понимаю в иных
обстоятельствах, - я, как человек военный, приказываю: зайди в ЧК и
попроси, чтобы они выделили человека в помощники Владимирову. Не дубину,
который за ним с наганом станет в клозет ходить, а человека грамотного...
Интеллигентного, - улыбнулся Уборевич.

Зампред СибЧК Унанян* к просьбе Шелехеса отнесся с пониманием и
обещал выделить одного из самых талантливых работников.

- Если хочешь - погоди, я сейчас прямо и поищу.

Шелехес остался в его кабинете, а Унанян вернулся через пять минут с
худенькой девочкой. Шелехес поначалу не обратил на нее внимания,
просматривая читинскую эсеровскую газету, но когда Унанян сказал, что это
Нина Кривошеина**, из оперотдела, и ее он может рекомендовать для работы с
Владимировым, Шелехес несколько опешил:

_______________

* Расстрелян как "враг народа" в 1936 году.

** Расстреляна как "враг народа" в 1936 году.

- Унанян, что ты?! Он же старый зубр, а она дитя!

- Это дитя работало нелегально у Колчака, принимало участие в
ликвидации банды Антипа, а главное - оно гимназию окончило! Понял? Больше
у меня никого нет. Хочешь - бери.

- Вы мною торгуете, как лошадью, - сказала Нина,- или рабыней, Сергей
Мамиконович.

- Ну, прости, товарищ! - ответил Унанян, рассмеявшись. - Но как мне
этому Фоме неверному объяснить, что вы - наша любимица?

- А зачем объяснять? - спокойно удивилась Нина. - Если товарищ
обратился к нам с просьбой, он должен уважительно отнестись к предложенной
ему кандидатуре.

Тем же вечером Нина пришла в общежитие и сказала Владимирову:

- Добрый вечер, Владимир Александрович, меня прислали к вам в помощь.
Зовут меня Нина.

- Здравствуйте, милая Нина. Садитесь пить чай. Я здешнему сторожу,
Никодиму Васильевичу, трактую Библию, а он снабжает меня чаем и воблой. Я
жаден только до одного продукта: вяленая рыба меня погубит.

- Я вам завтра притащу штук десять. Брат рыбу на Ангаре ловит. Я
люблю через вяленых лещей на солнце смотреть - оно желтое...

- Ах, душечка! - обомлел Владимиров. - Как хорошо вы это сказали!
Солнце сквозь вяленого леща! Нас, русских эмигрантов, узнавали в Швейцарии
по тому, как мы с пивом ели вяленую рыбу. Немцы и французы не могли этого
понять и ужасно неэстетично чистили рыбу. Ножичком и вилочкой!

- Но ведь рыбу ножом нельзя!

- Все можно, - ответил Владимиров, отчего-то вздохнув. - Вы уроженка
этих мест?

- Да. Чалдонка.

- Экая вы светлая... Прямо-таки солнечная. И брови вразлет,
сибирские. Моя жена была сибирячка, я женился, когда был ссыльным
поселенцем в Минусинске.

Владимиров достал из кармана потрепанный, изопревший плоский бумажник
и вынул несколько фотографических снимков.

- Вот она, - протянул он Нине старую карточку.

- Красивая...

- А это мой сын, Всеволод.

Нина взяла фотографию сына и обмерла: на нее глянул ротмистр Исаев
Максим Максимович, из колчаковской пресс-группы. Нина тогда была в
комсомольском подполье, и ребята хотели при отступлении Колчака
расстрелять или захватить главных адмиральских щелкоперов: Ванюшина и
Исаева. Но Ванюшин ушел с поездом семеновцев в самом начале двадцатого
года, а Исаев тогда исчез, словно в воду канул.

- И сын очень красивый, - сказала Нина. - Его как звать?

- Всеволод.

Нина еще раз посмотрела фотографию: ошибиться она не могла.

- У него очень волевое лицо, - сказала она.

- Да, он необыкновенно волевой человек.

- А он в Москве?

- Мы вернулись из Швейцарии в семнадцатом. С тех пор он в Москве.