Или же продал душу дьяволу - Вас не зацепило, когда отца посадили?
высшее проявление людской злобы... Пришлось уехать из дому, работал в
тайге, в Сибири поступил в институт, скрыл, конечно, что отец осужден, а
когда все открылось, я уж диссертацию защитил, за год управился, у нас, на
мое счастье, бюрократия медленная, гниет, а не действует... Я-то еще
ничего, а каково несчастному сыну Берии? Прекрасный инженер, честнейший
человек, но ведь живет под чужим именем...
тринадцати не было... У нас сын отвечал, отвечает и будет отвечать за отца
- в этом вся наша вековая жестокость и мелкое неблагородство... Я помню,
как родитель, больной уж, его рак поедал, телевизор смотрел, особенно
когда артисты разные выступали, поэты... Посмеивался презрительно, ногти
грыз: "Дружочки мои! Ишь, как разливаются соловушками..." Да вот еще что,
- лицо Либачева помягчело, улыбка тронула рот, - отец, помню, дядю Женю
Сорокина "пересмешником" называл... И правда: он так потешно копировал
всех, кто сидел за столом, так менялся, изображая людей, что, казалось, в
нем жил не один человек, а множество совершенно разных индивидуальностей...
письмо, что ли, оттуда пришло... Бакаренко, отцов заместитель, тот
частенько к нам захаживал... Всегда бутылочку приносил, самогонку сам
делал, как слеза была, на травах...
Сорокина...
ногти иглы засаживал...
посадили...
это может повториться, если Горбачев не сумеет удержать ситуацию лет
десять, пока не придут люди, подчиняющиеся закону, а не п а х а н у... Как
считаете - сумеем?
бесправной нищеты, что злоба может разъесть страну, как ржа... Только
состоятельные люди сочиняют для детей сказки и песни, голодные учат злу и
зависти...
Либачева-младшего.
об этом думал?! В нашем классе только один я жил в отдельной квартире, все
остальные - в коммуналках, по пять человек в комнатушке... Куда книги
ставить? Где репродукции вешать?! Он студень любил, вот его страсть!
Студень, понимаете?! Я до сих пор такой студень в кулинарии покупаю, хоть
в прошлом был раскормлен до безобразия, - отец паек получал, "врачебное
питание", так сказать... Мамаша на нем не только дом держала, но и свою
сестру с братом в люди вывела... Студень - вот истинная страсть дяди Жени,
да еще ансамбли песен и плясок, он танцевал, как бог, все мечтал живую
балерину посмотреть...
голове тонкий, изматывающий Душу писк. Этот рвущий виски писк напомнил
тот, что он никогда не мог забыть: первую бомбежку в сорок первом, когда
он трясущимися руками дергал веревку черной светомаскировки, то и дело
оглядываясь на подследственного, который сидел перед его столом, кажется,
военный, готовил его под расстрел уговаривал взять на себя шпионаж (раньше
мотал на связь с англичанами, потом срочно переделывал на гестапо,
пришлось переписывать целый том показаний)... Веревка не поддавалась,
никто не мог и предположить, что ф р и ц прорвется в московское небо,
думали, что очередная кампания с этими чертовыми светомаскировками,
повисят и снимут... Арестованный поднялся: "Давайте помогу".
заорал конвою, чтоб бежали к нему, а сам накинулся на несчастного, сшиб
его ударом на пол и начал бить сапогами по лицу, повторяя слюнно-пенно: "Я
тебе помогу, фашистский ублюдок, я тебе так помогу, что Лон... Берлин
кровавыми слезами заплачет!.." А полковник этот, пока был в сознании,
хрипло выдыхал смех - вместе с кровавыми пузырьками, делавшими рот его
проститутским, вульгарным: "Лонд-Берлин, ой, не могу, Лондо-Берлин..."
мгновение лай зениток; прохрипел конвою, справившемуся наконец со
светомаскировкой, чтобы утащил к о н т р у из кабинета, а сам бросился в
подвал,, ощущая подвертывающую, разболтанную дрожь в суставах...
о, дурно пахнущего (сладкое тление ужаса), сопровождавшегося все той же -
к счастью, никому не заметной - разболтанной трясучкой в суставах, он
понял, что если сейчас, не медля, не перейти в яростное наступление, то
может случиться непоправимое: актриса чуть поддатая, здесь у ней, суки,
все свои, начнется скандал, придут легавые; протокол, "фамилия, имя и
отчество", а паспорт на другое имя, вот и конец жизни, больше не
подняться, каюк...
доверительное дружество с несчастным, а они, словно бы отторгая
спасительно-выборочной памятью кошмар унижений, бессонницы, пыток, которые
предшествовали с л о м у, шли на это, тянулись к нему, полагая, что он,
Сорокин, единственное ж и в о е существо, с кем они общались в течение
месяцев, а то и лет, теперь-то, когда ужас кончился, не может не
отблагодарить за те п р и з н а н и я, которые несчастный сам и
формулировал, старательно выводя буквы ученическим пером.
возвращался к самому началу, называл имена людей, вскользь упоминавшихся в
деле, заинтересованно и доброжелательно расспрашивал о них, демонстративно
закрыв папку: "Это не для протокола, писать ничего не будем, сам хочу для
себя разобраться, поговорим, как большевики, - открыто, без страха..."
следствия (еще до применения высшей степени устрашения) в качестве
свидетелей, способных подтвердить их невиновность и верность делу великого
Сталина.
руководству о раскрытии очередного контрреволюционного заговора (а это а в
т о м а т о м давало повышение по службе, премию, квартиру, а возможно, и
орден), надо было создавать з а д е л на новых вражин.
арестант, Сорокин порою лениво выбрасывал на стол протоколы допросов: "Вы
на него (нее)
живет...
животные неблагодарные, это вам не олени какие или медведи, предадут за
милую душу, словно бы это доставляет им удовольствие, сладострастие
какое-то..."
держались, а случайные, кого надо было изолировать по спущенным спискам,
на этом сыпались, такие подробности вываливали, столько пикантностей
открывали, что о з а д е л е можно было не беспокоиться... Протокола нет,
а пленочка-то шуршит серебром шуршит, навечно закладывает в память к а з н
ы новеньких вражин; связь поколений, так сказать. Прав Федор Михайлович:
"Социализм - это когда все равны и каждый пишет доносы друг на друга..."
время допросов Федоровой, но за ресторанным столиком, где сейчас сидели ее
друзья, он видел и Татьяну Окуневскую, отпущенную в одно время с Зоей
Алексеевной, и актера, чем-то похожего на Жженова, - отгрохотал на каторге
долгие годы, и поэтому стратегия атакующей защиты родилась в его мозгу
немедленно: высший смысл первых часов ареста заключается в том, чтобы
доказать узнику: "Как ни оправдывайся, все равно в тебе есть грех, в
каждом есть грех, безгрешные только на небе живут", и на этом смять его,
вынуть человеческий стержень, породить в душе мятущийся ужас, полнейшее
переосмысление прожитого: действительно, каждый в чем-то затаенно виновен,
особенно в той стране, где все законы про "нельзя", но нет - и, дай боже,
не будет - закона про то, что "можно"...
я не стану сообщать вашим приятелям о наших с вами собеседованиях про них
всех - забыли, небось, как мы о вашей подруге беседовали? О Борисе
Андрееве? О третьем, что за столиком вашим сидит, Жженов, кажется? Могу
напомнить. Архивы у меня, пленочки держу дома, голос-то у человека не
меняется - если только не рак горла...