в каталажке. А здешние тюрьмы весьма и весьма унылы.
- летом, холод - зимой, совершенно не топят, еда два раза в день... Ну и,
конечно, пытки, они здесь не церемонятся.
про "Стиглиса".
отчего-то Штирлиц. - И сидел за одной партой с Эйхманом, друзья детства.
Интересно, этот из их же компании? Ну и что, если из их? А то, что в
параллельном классе учился Хеттль, вот что, - ответил себе Штирлиц. - А
ему, только ему я открылся: он знает, что я был на связи с русской
разведкой. Ну и что? - снова спросил он себя. - Мюллер тоже знал об этом.
Кальтенбруннер повешен в Нюрнберге, Скорцени сидит в лагере, Эйхмана нет и
Мюллера тоже. А где они? - спросил он себя. - Ты знаешь, где они? Ты
можешь дать гарантию, что их нет в этой самой Игуасу? Остановись, - сказал
себе Штирлиц, - ты испугался, мне стыдно за тебя. Ну и что, допусти я
возможность того, что Эйхман встретит меня в аэропорту? К тому, что тебя
могут шлепнуть, ты был готов все двадцать девять лет, что служил в
разведке, так часто был готов к этому, что перестал уже пугаться; пугает
то, что человеку в новинку. Хорошо, а если Мюллер? Или Эйхман вместе с
этим Ригельтом - какая в конце концов разница - получат меня в свое
безраздельное владычество? Ну и что? Я пока что не вижу, какую они могут
извлечь из этого выгоду. Месть? Нет, это уже сюжет для Александра Дюма,
несерьезно. Задумывать такую комбинацию, чтобы отомстить мне? Не верю.
Хорошо, а если все, что произошло за последние сутки, - сцепление
случайностей? Что если я действительно потерял паспорт, сунул его мимо
кармана? Я запутался, вот что произошло, - сказал себе Штирлиц. - А это
дурно. Но выпутаться я смогу только в том случае, если хоть в малости
верну былое здоровье. Выживает сильный".
вернешь, от голода только дух светлеет, поинтересовался: - А что здесь
можно получить? Сандвич?
но мясо хорошее, я унюхал.
пустая, а это тяжело, когда несешь пустое.
доверие, открытость и абсолютное бесстрашие.
скрывать то, чем на самом деле обладаешь.
зависит от уровня, - нажал Штирлиц. - Битву вы закончили в каком звании?
значит, в чем-то откроется.
в будущем особенно - значительно выше рун в петлицах. В истории остаются
имена, а не звания.
двенадцати цезарей". Название, продиктованное титулом, если хотите,
званием. Юлий и Август под одним корешком - и только потому, что были
цезарями. Не обижайтесь, Викель, не стоит, я же сказал вам не при публике,
а один на один, это не обидно, наука.
очаровательную мулатку. "Надо же так вертеть попой, а?! И это не
срепетированное, это в ней от рождения: солнце, не знают холода, меньше
калорий расходуют на защиту от морозов, вот все и уходит в секс".
Москву, он, восемнадцатилетний тогда, отправился вместе с Дзержинским,
первым; в купе набилась почти вся когорта Феликса Эдмундовича - Артузов,
Бокий, Беленький, Кедров, Трифонов, Уншлихт; гоняли чаи, говорили
почему-то очень тихо - может быть, сказывалась конспирация последних
недель, когда только начали готовиться к передислокации.
поседевший еще больше - он добрался до п е р в о п р е с т о л ь н о й
(это слово, вспомнившееся здесь, в аэропорту Рио-де-Жанейро, сжало сердце
острым, как боль, приступом тоски) только в середине апреля и сразу же
свалился. Дзержинский послал доктора Гликмана, тот отбывал с ним ссылку в
Восточной Сибири, с тех пор дружили н е р а с т о р ж и м о, хотя Гликман
был членом партии левых эсеров и далеко не все принимал в большевизме.
Выслушав отца, обстукав его своими пергаментными, длинными пальцами,
доктор сказал, что воспаления легких нет; обычное истощение организма,
пройдет к лету, когда на базарах появится хоть какая-то зелень, прописал
микстуру и откланялся.
экспертизе, но врач он л е г к и й.
свою седую волнистую шевелюру и вздохнул:
семьдесят, не спорь, я сейчас так выгляжу, а мне пятьдесят четыре, и этот
возраст более страшен, чем семьдесят, потому что наступает пора мужской
ломки; былое, ежели позволишь, молодое, уходит, наступает новая пора...
Вот, - он достал из-под подушки растрепанную книжку, - Иван вчера утром
занес, лекции по антропологии, крайне интересно и оптимистично. Микстуру
твоего доктора я пить не стану, сын, не обижайся, и упаси господь ему про
это сказать, может ранить его профессиональную честь... Все верно, сын,
все верно, нас живет на земле великое множество, человеков-то, многие
похожи друг на друга, но ведь одинаковых нет. Ни одного. Да и форма каждой
личности постоянно меняется, пребывая в безостановочном развитии: от
мгновения, когда оплодотворяется яйцо, становясь зародышем, плодом,
ребенком, юношей, мужчиной, стариком, трупом, каждый - а в данном
конкретном случае (отец прикоснулся пальцем к груди) я, Владимир
Александрович Владимиров, - переходит рубеж, при котором круто изменяется
форма его субстанции. А что такое изменение формы? Это, увы, изменение...
отправлений. Не зная отправлений, совершающихся в нашем организме, нельзя
понять суть ф о р м ы человека, то есть того, что он являет собой... Я
ныне являю собой человека, начинающего стареть... Я о внуках мечтаю, сын,
видишь ли, штука какая... Не надо ни на что надеяться - сверх меры... И не
следует бояться того, что грядет: мы всегда более или менее живы, но
обязательно станем мертвыми, причем опять-таки - более или менее.
обидное, мол, ты хандришь, надо начинать работать, это лучший лекарь от
душевной хворобы, а папа, подмигнув мне, ответил: "Сынок, чтобы человеку
нахмуриться, потребно напряжение шестидесяти четырех мускулов лица. А
улыбка требует работы всего тринадцати. Не расходуй себя попусту, экономь
силы, пожалуйста, почаще улыбайся, даже если ты с чем-то не согласен"".
усмехнулся Ригельт ("Он что-то готовил мне в ответ, - понял Штирлиц, - я
крепко задел его, он сейчас отомстит"). - Ошибаетесь. Наши с вами звания -
чем выше, тем громче - преданы анафеме, "проклятые черные СС". А Скорцени
всегда был зеленым СС, а их приравняли к вермахту...
собрали в лагерях - прекрасные домики в Алендорфе, Кенигштайне и Оберзукле
- начальника генерального штаба Гальдера, Гудериана, Цейтлера, их
заместителя генерала Блюментритта, генералов Хойзингера, Шпейделя,
Варлимгита, Мантейфеля, да не перечесть всех, и засадили за написание
истории второй мировой войны. Имя Скорцени в такого рода истории будет
присутствовать, а вот звание "штандартенфюрер" даже и не упомянут.
одну крышу. Оправдали вермахт и предложили генералам Гитлера писать
Шилова Юлия
Жюль Верн
Семенова Мария
Ильин Андрей
Никитин Юрий
Распопов Дмитрий