как и в начале. Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться
начальству -- но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны. Презирая
законы всеобуча и те школьные государственные науки, они не пускали в школу
своих девочек, чтобы не испортить там, да и мальчиков не всех. Женщин своих
они не посылали в колхоз. И сами на колхозных полях не горбили. Больше всего
они старались устроиться шофёрами: ухаживать за мотором -- не унизительно, в
постоянном движении автомобиля они находили насыщение своей джигитской
страсти, в шофёрских возможностях -- своей страсти воровской. Впрочем, эту
последнюю страсть они удовлетворяли и непосредственно. Они принесли в мирный
честный дремавший Казахстан понятие: "украли", "обчистили". Они могли угнать
скот, обворовать дом, а иногда и просто отнять силою. Местных жителей и тех
ссыльных, что так легко подчинились начальству, они расценивали почти как ту
же породу. Они уважали только бунтарей.
власть, уже тридцать лет владевшая этой страной, не могла их заставить
уважать свои законы.
объяснение. В Кок-Терекской школе учился при мне в 9-м классе юноша-чечен
Абдул Худаев. Он не вызывал тёплых чувств да и не старался их вызвать, как
бы опасался унизиться до того, чтобы быть приятным, а всегда подчёркнуто
сух, очень горд да и жесток. Но нельзя было не оценить его ясный отчётливый
ум. В математике, в физике он никогда не останавливался на том уровне, что
его товарищи, а всегда шёл вглубь и задавал вопросы, идущие от неутомимого
поиска сути. Как и все дети поселенцев, он неизбежно охвачен был в школе так
называемой [общественностью], то есть сперва пионерской организацией, потом
комсомольской, учкомами, стенгазетами, воспитанием, беседами -- той духовной
платой за обучение, которую так нехотя платили чечены.
уцелело, еще существовал только старший брат Абдула, давно изблатнённый, не
первый раз уже в лагере за воровство и убийство, но всякий раз ускоренно
выходя оттуда то по амнистии, то по зачётам. Как-то однажды явился он в
Кок-Терек, два дня пил без просыпу, повздорил с каким-то местным чеченом,
схватил нож и бросился за ним. Дорогу ему загородила посторонняя старая
чеченка: она разбросила руки, чтоб он остановился. Если бы он следовал
чеченскому закону, он должен был бросить нож и прекратить преследование. Но
он был уже не столько чечен, сколько вор -- взмахнул ножом и зарезал
неповинную старуху. Тут вступило ему в пьяную голову, что ждёт его по
чеченскому закону. Он бросился в МВД, открылся в убийстве, и его охотно
посадили в тюрьму.
старый чечен из их рода, дядька Абдулу. Весть об убийстве облетела мгновенно
чеченский край Кок-Терека -- и все трое оставшихся из рода Худаевых
собрались в свой дом, запаслись едой, водой, заложили окно, забили дверь,
спрятались как в крепости. Чечены из рода убитой женщины теперь должны были
кому-то из рода Худаевых отомстить. Пока не прольётся кровь Худаевых за их
кровь -- они не были достойны звания людей.
и вся школа знала, почему. Старшекласснику нашей школы, комсомольцу,
отличнику, каждую минуту грозила смерть от ножа -- вот, может быть, сейчас,
когда по звонку рассаживаются за парты, или сейчас, когда преподаватель
литературы толкует о социалистическом гуманизме. Все знали, все помнили об
этом, на переменах только об этом разговаривали -- и все потупили глаза. Ни
партийная, ни комсомольская организация школы, ни завучи, ни директор, ни
РайОНО -- никто не пошёл спасать Худаева, никто даже не приблизился к его
осажденному дому в гудевшем, как улей, чеченском краю. Да если б только они!
-- но перед дыханием кровной мести также трусливо замерли до сих пор такие
грозные для нас и райком партии, и райисполком, и МВД с комендатурой и
милицией за своими глинобитными стенами. Дохнул варварский дикий старинный
закон -- и сразу оказалось, что никакой советской власти в Кок-Тереке нет.
Не очень-то простиралась её длань и из областного центра Джамбула, ибо за
три дня и оттуда не прилетел самолёт с войсками и не поступило ни одной
решительной инструкции, кроме приказа оборонять тюрьму наличными силами.
мираж.
просили отдать им старшего Худаева для расправы. МВД с опаской отказало. Они
пришли в МВД второй раз -- и просили устроить гласный суд и при них
расстрелять Худаева. Тогда, обещали они, кровная месть с Худаевых снимается.
Нельзя было придумать более рассудительного компромисса. Но как это --
гласный суд? но как это -- заведомо обещанная и публичная казнь? Ведь он же
-- не политические он -- вор, он -- социально-близкий. Можно попирать права
Пятьдесят Восьмой, но -- не многократного убийцы. Запросили [область] --
пришёл отказ. "Тогда через час убьют младшего Худаева!" -- объясняли
старики. Чины МВД пожимали плечами: это не могло их касаться. Преступление,
еще не совершенное, не могло ими рассматриваться.
зачерствелых старых чеченских сердец! Они всё-таки не велели мстителям --
мстить! Они послали телеграмму в Алма-Ату. Оттуда спешно приехали еще
какие-то старики, самые уважаемые во всём народе. Собрали совет старейших.
Старшего Худаева прокляли и приговорили к смерти, где б на земле он ни
встретился чеченскому ножу. Остальных Худаевых вызвали и сказали: "Ходите.
Вас не тронут".
его там парторг и комсорг. И на ближайших беседах и уроках ему опять
напевали о коммунистическом сознании, не вспоминая досадного инцидента. Ни
мускул не вздрагивал на истемневшем лице Абдула. Еще раз он понял, что' есть
главная сила на земле: [[кровная месть]].
высокомерные слова презрения к этому дикому закону, к этой бессмысленной
жестокой резне. Но резня эта, кажется, не так бессмысленна: она не пресекает
горских наций, а укрепляет их. Не так много жертв падает по закону кровной
мести -- но каким страхом веет на всё окружающее! Помня об этом законе,
какой горец решится оскорбить другого [[просто так]], как оскорбляем мы друг
друга по пьянке, по распущенности, по капризу? И тем более какой [не] чечен
решится связаться с чеченом -- сказать, что он -- вор? или что он груб? или
что он лезет без очереди? Ведь в ответ может быть не слово, не ругательство,
а удар ножа в бок! И даже если ты схватишь нож (но его нет при тебе,
цивилизованный), ты не ответишь ударом на удар: ведь падёт под ножом вся
твоя семья! Чечены идут по казахской земле с нагловатыми глазами,
расталкивая плечами -- и "хозяева страны" и нехозяева, все расступаются
почтительно. Кровная месть излучает поле страха -- и тем укрепляет свою
маленькую горскую нацию.
найти лучшего обруча.
ходатайствовали о полном выселении крымских татар в Турцию; Александр II
отказал. В 1943 г. о том же ходатайствовал гауляйтер Крыма; Гитлер отказал.
изгоняли из Крыма татарских князей и высоких особ. Это делали мягче, чем в
России: их не арестовывали, они сами уезжа.ти в Среднюю Азию. Здесь среди
родственного мусульманского населения они постепенно прижились,
благоустроились. И вот через 15 лет туда же привезли под гребенку всех
трудящихся татар! Старые знакомые встретились. Только трудящиеся были
изменниками и ссыльными, а бывшие князья занимали прочные посты в советском
аппарате, многие -- в партии.
ссылал сибирский солдат с р. Чулым. Вскоре он демобилизовался, приехал домой
-- и там увидел ее и осклабился вполне радостно и душевно: "тётя! Вы -- меня
помните?.."
кого, побывавшего в ней. Но еще с самых первых следственных и пересыльных
тюрем, потому что слишком давят человека шесть каменных сближенных
плоскостей камеры, засвечивается тихая арестантская мечта о ссылке, она
дрожит, переливается маревом, и вздыхают на тёмных нарах тощие арестантские
груди:
укрепилась особенно. На иерусалимском глиняном карьере я слушал петухов из
соседней деревни -- и мечтал о ссылке. И с крыши Калужской заставы смотрел
на слитную чуждую громаду столицы и заклинал: по дальше от неё, подальше бы
в ссылку! И даже послал я наивное прошение в Верховный Совет: заменить мне 8
лет лагерей на пожизненную ссылку, пусть самую далёкую и глухую. Слон в
ответ и не чихнул. (Я не соображал еще, что пожизненная ссылка никуда от
меня не уйдёт, только будет она не [вместо] лагеря, а [после] него.)
"освободили" десяток человек. Это очень странно выглядело тогда: Пятьдесят
Восьмую -- и выводили за ворота! Три года перед тем стоял Экибастуз -- и ни