одного человека не освобождали, да и срок никому не кончался. А это, значит,
кончились первые военные [десятки] у тех немногих, кто дожил.
косвенных. И узнали мы, что почти всех отвезли из лагеря в ссылку, хотя по
приговору никакой ссылки у них не было. Но никого это не удивило! И
тюремщикам нашим и нам было ясно, что дело не в юстиции, не в сроке, не в
бумажном оформлении, -- дело в том, что нас, однажды названных [врагами],
власть, по праву сильного, будет теперь топтать, давить и душить до самой
нашей смерти. И только этот порядок казался и власти и нам
единственно-нормальным, так привыкли мы, с этим сжились.
[освобождённых], тех, кого по видимости оставляли за воротами без конвоя,
тех, кого по видимости покидало охранительное серое крыло МВД. Ссылка же,
которую власть по недоумию считала дополнительным наказанием, была
продолжением привычного безответственного существования, той фаталистической
основы, на которой так крепок арестант. Ссылка избавляла нас от
необходимости самим избирать место жительства -- и, значит, от тяжёлых
сомнений и ошибок. Только то место и было верное, куда ссылали нас. Только в
этом единственном месте изо всего Союза не могли попрекнуть нас -- зачем
приехали. Только здесь мы имели безусловное конечное право на три квадратных
аршина земли. А еще кто выходил из лагеря одиноким, как я, не ожидаемым
нигде и никем, -- только в ссылке, казалось, мог встретить бы родную душу.
какого-нибудь несчастного демократического грека или социалистического турка
задержали бы в тюрьме на один день сверх положенного, -- да об этом бы
захлёбывалась мировая пресса. А уж я рад был, что после конца срока меня
передержали в лагере всего несколько дней и после этого... освободили? нет,
после этого взяли на этап. И еще месяц везли за счёт уже [моего] времени.
тюремные суеверия: ни за что не обернуться на свою последнюю тюрьму (иначе в
неё вернёшься), правильно распорядиться со своей тюремной ложкой. (Но как
правильно? одни говорили: взять с собой, чтоб за ней не возвращаться;
другие: швырнуть тюрьме, чтоб тюрьма за тобой не гналась. Моя ложка была
мной самим отлита в литейке, я её забрал.)
кончились наши сроки, нас опять обыскивали, отнимали недозволенное, загоняли
в тесные набитые камеры, в воронки, в Столыпины, мешали с блатными, и так же
рычали на нас конвойные псы и также кричали автоматчики: "Не оглядывайсь!!"
спросил нас, пятерых экибастузских: "Какой бог за вас молился?" -- "А что? а
куда?" -- сразу навострились мы, поняв, что место, значит, хорошее. -- "Да
на юг" -- дивился надзиратель.
-- рис, там виноград и яблоки. Что это? Неужели ж товарищ Берия не мог нам в
Советском Союзе хуже места найти? Неужели такая ссылка бывает? (Про себя я
уже внутренне примерял: напишу о ссылке цикл стихов и назову: "Стихи о
Прекрасной Ссылке".)
вели к грузовику в живом коридоре конвойных и так же на пол сажали в кузове,
как будто, пересидевши срок, мы могли потянуться на побег. Было глубоко
ночью, ущербная луна, и только она слабо освещала тёмную аллею, по которой
нас везли, но это была именно аллея -- и из пирамидальных тополей! Вот так
ссылка! Да мы не в Крыму ли? Конец февраля, у нас на Иртыше сейчас лють -- а
здесь весенний ласковый ветерок.
Мягчели проклятые стены! Так с мешками и чемоданами затащились в камеру.
Утром корпусной отпер дверь и вздохнул: "Выходи со всеми вещами".
стены. Посреди двора ждал нас грузовик, и в кузове уже сидели двое зэков,
присоединяемых к нам. Надо бы дышать, оглядываться, проникаться
неповторимостью момента -- но никак нельзя было упускать нового знакомства!
Один из новеньких -- сухонький седой старик со слезящимися светлыми глазами
сидел на своих подмятых вещичках так выпрямленно, так торжественно, как царь
перед приёмом послов. Можно было подумать, что он или глух или иностранец и
не надеется найти с нами общий язык. Едва влезши в кузов, я решился с ним
заговорить -- и совсем не дребезжащим голосом на чистом русском языке он
представился:
Это -- друг, В тюрьме спеши узнавать людей! -- не знаешь, не разлучат ли
через минуту. Да, бишь, мы уже не в тюрьме, но всё равно... И, пересиливая
шум мотора, я интервьюирую его, не замечая, как грузовик сошёл с тюремного
асфальта на уличный булыжник, забывая, что надо не оглянуться на последнюю
тюрьму (сколько ж их будет, последних?!), не посмотря даже на короткий
кусочек [воли], который мы проезжаем -- и вот уже снова в широком внутреннем
дворе областного МВД, откуда выход в город нам опять-таки запрещен.
так сочетались эти вневременные глаза, острое лицо и хохолок седины. А было
ему -- семьдесят три. Он оказался одним из давнейших русских инженеров, из
крупнейших гидротехников и гидрографов.
-- сильное общественное создание технической мысли, может быть один из тех
забегов на век вперёд, которых несколько сделала Россия в 10-е--20-е годы,
да все они у нас погибли) Васильев был видным деятелем, и еще сейчас с
твёрдым удовольствием вспоминает: "Мы отказывались притвориться, что можно
вырастить финики на сухих палках".
изъездил на лошади еще полвека назад. Он еще до первой войны рассчитал
проекты обводнения Чуйской долины, Нарынского каскада и пробития туннеля
сквозь Чу-Илийские горы, и еще до первой войны стал сам их осуществлять.
Шесть "электрических экскаваторов" (все шесть пережили революцию и в 30-е
годы представлялись на Чирчикстрое как советская новинка) были выписаны им
еще в 1912 году и уже работали здесь. А теперь, отсидев 15 лет за
"вредительство", три последних -- в Верхнеуральском изоляторе, он выпросил
себе как милость: отбывать ссылку и умереть именно здесь, в Семиречьи, где
он всё начинал. (Но и этой милости ему бы ни за что не оказали, если б не
помнил его Берия по 20-м годам, когда инженер Васильев делил воды трёх
закавказских республик.)
своём мешочке в кузове: у него не только был первый день свободы, но и
возврат в страну своей юности, в страну вдохновения. Нет, не так уж коротка
человеческая жизнь, если вдоль неё оставишь обелиски.
"Труд". Залихватский корреспондент, не жалея хорошо оплачиваемых слов, бойко
рассказывал о своей поездке по Чуйской долине, обводнённой и вызванной к
жизни созидателями-большевиками, о Нарынском каскаде, о мудрой гидротехнике,
о счастливых колхозниках. И вдруг -- кто ему о том нашептал? -- закончил:
"но мало кто знает, что все эти преобразования есть исполнение мечты
талантливого русского инженера Васильева, не нашедшего сочувствия в старой
бюрократической России. *(1) Как жаль, что молодой энтузиаст не дожил до
торжества своих благородных идей! Дорогие газетные строки замутнились,
слились, дочь сорвала газету с витрины, прижала к груди и понесла под
свисток милиционера.
изолятора. Ревматизм или какое-то костное недомогание перегнуло старика в
позвоночнике, и он не мог разгибаться. Спасибо, сидел он в камере не один, с
ним -- некий швед, и вылечил ему спину спортивным массажем.
сидел и я. Его звали Эрик...
говорит и движется.)
чего ж я тесен! -- напоминает нам Архипелаг в напутствие. Вот, значит, куда
везли Арвида три года назад -- в Уральский изолятор. И что-то не очень
вступились за голубчика Атлантический пакт и папа-миллиардер. *(2)
это тут же, во дворе облВД, это -- такой полковник, майор и многие
лейтенанты, которые заведуют всеми ссыльными Джамбульской области. К
полковнику, впрочем, нам ходу нет, майор лишь просматривает наши лица, как
газетные заголовки, а [оформляют] нас лейтенанты, красиво пишущие перьями.
решается вся твоя будущая судьба! Не теряй времени! Требуй, настаивай,
протестуй! Напрягись, извернись, изобрети что-нибудь, почему ты обязательно
должен остаться в областном городе или получить самый близкий и удобный
район. (И причина эта есть, только я не знаю о ней: второй год растут во мне
метастазы после лагерной незаконченной операции.)
малоподвижность снизошла на меня, и мне приятно в ней пребывать. Мне приятно
не пользоваться суетливым лагерным опытом. Мне отвратительно придумывать
сейчас убогий жалкий предлог. Никто из людей ничего не знает наперёд. И
самая большая беда может постичь человека в наилучшем месте, и самое большое
счастье разыщет его -- в наидурном. Да даже узнать, расспросить, какие
районы области хорошие, какие плохие -- я не успел, я занят был судьбой
старого инженера.
разрешают выйти пешком своими ногами в город, дойти до ОблВодСтроя и
спросить себе там работы. А всем остальным нам одно назначение:
Флинт Эрик
Адамов Григорий
Прозоров Александр
Курылев Олег
Круз Андрей
Корнев Павел