- А потом умру, - подсказал Ежики. Ему было не страшно, только горько.
- Я не про то... Но люди, они ведь часто забывают. Я куда-нибудь завалюсь
опять... Или ты вдруг потеряешь свою силу, когда взрослым станешь. А кроме
тебя, никто меня в полет не отправит.
Ежики сказал медленно и твердо:
- Ну, хорошо. Но сначала ты поможешь мне.
- Как?
- Слушай.
- Ты не говори. Ты просто думай. Только отчетливыми словами.
Но оказалось, что отчетливых слов нет. Не находятся. И фразы все
перепутались, и мысли. И было гораздо проще и легче разреветься в подушку,
чем начать рассказ о кронверке и о засаде. Потому что чувство загнанности,
тревога, тоска по маме все время были рядом. Они лишь чуть-чуть забылись во
время Яшкиного рассказа. А теперь...
И это второй раз сегодня! Сперва перед Кантором, а сейчас при Яшке. Вот
тебе и воины-итты...
Яшка тронул его за плечо. (Надо же! Невесомый, а чувствуется.)
- Ежики... ты вот что... Сунь меня под подушку вместе с монеткой. И думай,
про что хочешь. Я попробую сам разобраться...
Он пропал. Сидел рядом - и нет. Лишь опять шевельнулось в кулаке. Ежики
послушно затолкал кристалл и монетку под подушку. Вдавился в нее щекой. И
стал думать про все, что недавно было. Вспоминать. Снова загудели коридоры
кронверка, снова телефон, голос (Ежики опять всхлипнул). И белая комната, и
эти трое!
Зачем?
"Яшка, зачем?"
Потом потемнело все, запуталось. И Ежики увидел во сне маму.
В те дальние и счастливые времена, когда Ежики жил в своем доме, ему
нередко случалось оставаться одному. Мама уезжала на день-два то в дачный
поселок Пески к знакомым, то куда-то по служебным делам, то на экскурсию
вдоль побережья. А бывало и так, что звонила вечером:
- Ежики, меня просили срочно съездить на станцию Черная Балка, у них
капризничают диспетчерские схемы. Я вернусь утром. Долго не сиди у экрана -
поужинай и ложись...
Ежики понимал, что мама свои поездки не всегда объясняет точно. Может,
ничего и не случилось на Черной Балке со схемами... Но он не обижался,
зная, что есть у мамы взрослая жизнь, про которую рассказывать ей не
хочется... У него тоже была своя жизнь, и порой он тоже хитрил: "Ма-а, я с
ребятами на площадку в Школьный сад!" Сперва - на площадку, а потом,
глядишь, на развалины башен или в катакомбы... Он считал, что эти хитрости
- без обидного обмана. Просто чтобы не волновать друг друга...
Оставлять Ежики одного мама не боялась. Что может случиться с мальчиком в
доме, который напичкан предохранительными системами от подвала до чердака?
Сыну грозила единственная опасность: мог загрустить в одиночестве.
"Позови ночевать Ярика. Только не переворачивайте дом вверх ногами..."
Однако Ярика отпускали не каждый раз. "Не скучай", - просила мама, уезжая.
Но бывало, что Ежики скучал. Особенно по вечерам. Чтобы справиться с
печалью, он брал тяжелый альбом со стереоснимками. Там была мама. Разная: и
одна, и с отцом, и с ним, с Ежики, и с друзьями...
Теперь этот альбом остался в доме, Ежики не взял его в лицей. Потому что -
зачем? Разглядывать карточки хорошо, когда известно, что мама завтра
вернется. А так... лишь ком в горле и тоска. Другое дело - Голос. Он живой.
Он такой, будто мама есть сейчас, рядом...
Был в альбоме снимок, на котором мама - девочка. Десяти лет.
Хитровато-веселая, с пушистой светлой головой и растрепанными на концах
косами, в мальчишечьей майке и полукомбинезоне с подвернутыми штанинами.
Она сидит в развилке платана и держит на колене самодельный лук и стрелы с
перьями из птеропластика. Забавно так: будто Ежикина одноклассница, и в то
же время знаешь - мама.
В ту пору ему снилось иногда, что в саду с поваленной решеткой и заросшими
беседками они вдвоем играют в индейцев и в пряталки. Пускают стрелы в
сделанные из репейников и палок страшилища, укрываются друг от друга за
постаментами замшелых статуй, продираются сквозь джунгли дрока и пахучих
кустов, на которых синие квадратные цветы со странным названием
"кабинетики"... Потом они гоняются друг за дружкой, борются на мягкой
лужайке, и силы у них равные. (Они с мамой и наяву иногда дурачились, но
взрослая мама в конце концов обязательно заталкивала Ежики в глубокое
кресло: "Вот так мы поступаем с пиратами и немытыми хулиганами!" - "Это
нечестно, ты щекотишься!.. И вообще я тебе сам поддался!" - "Ох уж, рыцарь
какой! Лягался, как сумасшедший кенгуру...")
Да, силы были равные, но Ежики все-таки не решался всерьез швырять девочку
на землю и применять всякие мальчишечьи приемы. И оказывался на лопатках. И
смеялся... Она прижимала к земле его руки, вставала твердыми коленками на
грудь и тоже смеялась. Наклонялась низко-низко. Пушистые косы щекотали
Ежикины голые плечи, а светлая челка девочки падала ему на лицо. И
мама-девочка смотрела сквозь нее. А Ежики, чтобы увидеть ее глаза, отдувал
эту челку от своего лица...
Потом они опять носились по старому саду, и наконец Ежики нашел у
развалившейся беседки длинную доску. Перебросил через поваленный ствол.
Качели!
- Давай полетаем!
- Подожди, я запыхалась...
А он ничуть не запыхался! И немного хвастаясь, подпрыгивает, цепляется за
горизонтальный дубовый сук, закидывает на него ноги, садится. Потом встает
на нем, балансируя. Смотрит на девочку с высоты. У нее на ноге распустилась
широкая штанина. Девочка подворачивает ее, стоя на конце доски. И
поглядывает вверх.
Злая сила шепчет Ежики: "Она тебя победила, когда боролись, отплати ей!
Прыгни на другой конец! Знаешь как полетит!"
Он пугается этой мысли, гонит ее! Никакой обиды нет у него на девочку! К
тому же она, хотя и девчонка, и он зовет ее Вешкой (потому что полное
мамино имя - Иветта), все равно это мама. И разве он может сделать ей хоть
самую капельку плохого?!
Но кто-то коварный толкает Ежики, и он летит вниз - ногами точно на
поднятый конец доски. И Вешка, нелепо взмахнув руками, взлетает. На миг она
замирает в воздухе, прижимает руки к бокам, вытягивается и стрелой начинает
уходить вверх. "Ты этого хотел, да?"
- Я не хотел! Не надо! Вернись!
Но она все меньше, меньше, и вот уже только пустое небо. И пустой сад. И
весь белый свет - пуст. И пустота эта начинает наливаться безвыходным
отчаянием.
- Ма-ма-а!!
И вдруг - шевеление в кустах. Не то вздох, не то стон... Ежики бросается
сквозь чащу. Вешка, болезненно съежившись, лежит на примятых сучьях. Под
носом и на подбородке кровь.
Радость захлестывает Ежики - оттого, что мама здесь. И страх за нее! И
новое отчаяние: она думает, наверно, что он нарочно!
- Тебе больно? Я же не хотел! Мама, прости! Ну, прости, мама!..
От ее боли он зажмуривается, как от своей. И в наступившей тишине слышит
голос:
Андреев Николай
Шилова Юлия
Самойлова Елена
Суворов Виктор
Чернецов Андрей
Афанасьев Роман