дела! Но Мат и та часть Гилла, которая вложена в наши головы, сильнее
нас. Поэтому мы ее выполним, если удастся. Мне хочется, чтобы удалось.
Почему? Потому что и мне, прекрасный мой мечтатель, и мне нужен берег
лагуны взамен утерянного, и я хочу ребенка. И не одного, много. Я хочу
родить там, на берегу, для тебя. Для нас. Но я неохотно говорю об
этом, даже боюсь думать, ибо горько потерять не найдя. Вот чего я
боюсь. И я не виновата в том, что родилась более суеверной - теперь я
знаю это слово! - чем ты. Даже в этом мы наследники того берега, где
увидели свет.
глупостями? Говори о нашем береге, не бойся. Я знаю, мы его достигнем!
считаешь это пустяком.
как заметил Эви. Восемь шагов до лифта, и от твоего счастья не
останется следа. А ты орал и кричал, даже ударил меня, чтобы его
сохранить. Понимаешь теперь?
Но уж лучше так, лишь бы покончить со всем этим.
внимания, думая о чем-то своем.
это.
Когда ты здесь, Дие, для меня нет ничего больше, есть только ты, ты
одна.
шелковистые локоны, покрывавшие затылок, прижался глазами к нежной
коже ее плеча.
оставалась с ним некоторое время. Когда Дие, порозовевшая, поблескивая
глазами, через полчаса вновь появлялась в дверях лифта, она и ему
напоминала античную бронзовую фигурку. Мат ограничивался тем, что
равнодушным взглядом фиксировал ее присутствие, а иногда не делал и
этого. Сети сладких снов и призрачного счастья нужно было рвать сразу,
решительно и жестко, раз и навсегда. Тогда продолжать начатое дело
будет легче. Работать быстро и точно, не допуская ошибок, так, чтобы
эта работа захватывала каждый нерв, каждую клеточку мозга - вот
единственное противоядие от миража прошлого, от желания бросить все на
полпути и бежать назад, к этому искушению. Цепочка проста - распорядок
жизни обеспечивает сверхзадачу, а сверхзадача несет в себе жизнь, его
собственное будущее и, что еще важнее, будущее для них всех. И так
должно быть, иначе гибель. А они хотят жить. И он тоже. Как никогда
прежде.
рассмотрении оказывались вовсе не столь однообразными, хотя и
повторялись каждые шестнадцать часов. В течение года он овладел всем
комплексом знаний, необходимых для штурмана звездолета, а также вбил в
головы обоим юношам-навигаторам ровно столько, сколько в них вошло. И
все-таки они трое вместе взятые не могли заменить одного Сида. Его
опыта, его надежности и того главного, что дает сплав этих двух
качеств - уверенности в себе. Сид носил звание
штурмана-звездоплавателя первого класса. В то время из тридцати
миллиардов жителей Земли такое звание и квалификацию имели не более
пяти десятков человек. Гилл, а теперь Мат, был в институте вторым
человеком, но это никак не ставило их в один ряд. Даже то, что Гилл
принадлежал, кроме того, к первым двум сотням наиболее талантливых
ученых-кибернетиков, не меняло дела. В межзвездном корабле, который
большую часть своего полета совершает при скоростях, когда время
переходит в категорию парадокса, этого было недостаточно. А если даже
и достаточно, к счастью, до сих пор ничто не свидетельствовало об
обратном, то все равно слишком рискованно. Сид летал на звездолетах,
правда, более примитивных, чем "Галатея", еще тогда, когда Гилл сидел
в своем институте и считал, что до конца жизни будет наслаждаться по
утрам видом бледно-розового пика Кибо.
меньше. Его знаний хватало на то, чтобы оценить возможные опасности и
ошибки, но ему недоставало спокойной уверенности Сида, легко и просто
делавшего свое сложное дело. На межзвездных дорогах исключаются любые
случайности. В практически неограниченную память главного компьютера,
Большого Мозга, на каждом корабле задолго до старта вводится программа
полета не только "туда", но и "обратно", к Земле. Предварительный
контроль заложенных программ осуществляется с помощью моделирования.
Моделируется весь путь корабля туда и обратно, только в уплотненном до
предела временном режиме, ибо в противном случае проверка потребовала
бы столько же времени, как и весь путь. Иными словами, Большой Мозг
каждого звездолета в первый раз "проделывал" все путешествие от старта
до возвращения еще дома, на Земле. Что касалось статистических
вероятностей возможных в полете помех, то их теоретические
моделирование и определение были знакомы Гиллу как кибернетику. Но
одно дело теория, а другое полет; Гилл не представлял себе, как он
будет реагировать в том случае, если возникнет реальная опасность для
"Галатеи".
первоначальной программе "Галатея" должна была вернуться на Землю
через тридцать-сорок лет после старта. Теперь же прошло более ста
пятидесяти, и звездная карта того участка вселенной, который
предстояло преодолеть кораблю до пределов Солнечной системы, несколько
изменилась. Хотя и незначительно, но звезды-ориентиры сдвинулись со
своих мест, а нагромождение этих едва приметных изменений может
дезориентировать Большой Мозг. Все это выглядело куда страшнее, чем
умопомрачительные страсти из фантастических романов - в виде
метеоритов, облаков космической пыли и загадочных погасших звезд, о
которых он читал в детстве. Нет, космос был фантастически пуст, по
крайней мере, та часть Галактики, которую преодолевала "Галатея". На
пути к планете, столь схожей с Землей, не произошло ничего
неожиданного. Но для того чтобы победить замкнутость, регулировать ход
собственных мыслей, держать в полном порядке нервную систему в
условиях долгих лет монотонной, до сумасшествия однообразной работы,
требовалось мужество и огромная воля. Интересно, когда командиром
"Галатеи" еще был Норман, этого однообразия он не чувствовал. Железный
режим и дисциплина, царившие на корабле, раздражали настолько, что
служили как бы клапаном для выхода чувства протеста, выражаясь в
мелких нарушениях порядка, разговорах во время вахты или даже
нестандартном убранстве собственной каюты. Уставная инструкция не
запрещала подобных мелочей, но Норман относился к ним крайне
нетерпимо. Теперь он понимал Нормана! Тот, на ком лежит вся полнота
ответственности, даже в этих мелочах видит личные против себя выпады.
Действительно, весь год, отделявший их от первой минуты после
"преобразования" до старта, он от всех требовал почти нечеловеческих
усилий для подготовки полета. А чего стоили "воздушные ямы" сомнений и
жесточайший самоконтроль: не совершил ли он ошибки, непоправимой и
роковой, правильное ли решение принял? В первый раз Мат поддался
панике после того, как уничтожил двух несчастных, именовавших себя
Гиллом и Сидом. Они были виновны без вины, он это понимал. Ведь он и
сам по сей день боролся с искушением отождествить себя с Гиллом. Нет,
он не имеет на это права. Гилл представлял собой нечто несравненно
большее, чем он, Мат, не говоря уже о безвозвратно утерянных
сокровищах знаний, которыми обладали Сид, Норман, Максим и Ярви в
навигации и инженерной подготовке. Понятно, почему Гилл всячески
сопротивлялся и пресекал попытки со стороны Мата к отождествлению его
личности с личностью Гилла, несмотря на совершенство репрограммы. Да,
это он понял сразу. Иногда, правда, у него мелькала мысль о том, что
создавшееся положение случай не типичный, детерминированный особыми
качествами репрограммы и мозга-приемника. Почему бы иначе этот
полудикий Юму с таким упорством защищал свое тождество с Гиллом? Но
Мат никогда не углублялся в этом направлении. Зачем? Нет, не сидевший
в нем Гилл запрещал ему это, а он сам чувствовал, что здесь его
ожидает тупик. Если даже и так, изменить все равно нельзя. Он Мат,
который повинуется Гиллу. Разумеется, при определенных условиях и в
известных рамках. Вот тут-то возникает трудность, и даже Гилл не может
помочь советом. Там, в институте, они не проводили экспериментов
пересадки психики объектам с таким уровнем развития личности, как у
Мата. Поэтому им обоим приходится мириться с тем, что многое не
поддается контролю; ведь каждую данную минуту попросту невозможно эту
Суворов Виктор
Маркеев Олег
Русанов Владислав
Ильин Андрей
Василенко Иван
Афанасьев Роман