портиками банка и резиденции дона-протектора маячили фигуры в синем, и среди
них, судя по обилию серебряных кантов и шнуров, встречались важные чины; по
мостовой тарахтели пролетки и с безумной скоростью - не меньше тридцати
километров! - проносились автомобили, и хоть движение никто не счел бы
оживленным, было их не так уж мало, десятка два. По мостикам фланировали щеголи
в облегающих брюках, расшитых жилетах и сапогах до колен, под ручку с дамами в
белых платьях, с кружевными зонтиками и веерами из перьев либо тонких расписных
бамбуковых пластин. В распахнутые двери лавок и кабаков устремлялся народ,
благопристойная сытая публика, какой доселе Саймон тут не видел - ни в Пустоши,
ни в Дурасе, ни среди беженцев Харбохи. Простонародья, впрочем, было больше.
Эти, смуглые и бородатые, в живописных отрепьях, не шастали по кабакам и не
торчали на мостиках, а плотным потоком двигались к амфитеатру, то и дело
шарахаясь от экипажей и машин, провожая щеголей улюлюканьем и свистом, отпуская
соленые шуточки и прикладываясь к бутылям с пулькой. Рев и гогот стихали только
у живодерни, а верней - у ямы; на нее поглядывали мрачно и со страхом, а на
смоленских вертухаев - с откровенной ненавистью.
мешками, протолкался к воротам, по пути удостоверившись, что лиловый автомобиль
находится в прежней позиции. Вмятина на капоте была заботливо выправлена, а
рядом с лимузином дежурили двое крепких парней, то ли охраняя машину, то ли
встречая будущего ее владельца. Оглядев верзил, Саймон довольно кивнул, сбавил
шаг и, ухватив Кобелино за локоть, поинтересовался:
него не кожаные, а плюшевые. На плюшевых, понимаешь, бабы скорее млеют, и
потому дон Антонио...
кончать с воспоминаниями. Его вполне устраивали кожаные подушки; главное, что
были они просторны и широки, и вся их команда, включая оставшихся в придорожной
венте, могла разместиться с удобством и без толкотни.
Кобелино к воротам. Рядом с ними появилась новая вывеска: двое бойцов,
бровастый брюнет и звероподобный блондин, ломали друг другу кости, сцепившись в
смертельной схватке. Брюнет, должно быть, одолевал, что подтверждала надпись:
"Железный кулак", гроза Пустоши, против непобедимого чемпиона Эмилио Косого
Мамонта. Ставки один к десяти".
размалевали, гниды! Глазки тараканьи, лобешника вовсе нет, зато челюсть-то,
челюсть! Кувалда, а не челюсть! Такой, вражье семя, только жеребцов ковать!
Косых!
в следующий миг тола внесла их под арку ворот.
попетлял какими-то переходами и коридорами и вывел Саймона с Пашкой прямиком к
арене и к восьмерке полуголых молодцов, сидевших на низкой скамье. Клеймо их
профессии отпечаталось на каждом: кто щеголял раздавленными ушами, кто -
сломанной переносицей, а у крайнего слева темнела повязка на глазу. Толстяк
Обозный с тремя помощниками суетился около бойцов, давая ценные указания;
амфитеатр был переполнен, чистая публика в первых рядах трясла кошелями, монеты
сыпались серебристым дождем, а на галерке орали, свистели, хохотали и, судя по
выражению бородатых рож, жаждали крови и зрелищ.
зрителей на засыпанную песком арену. Сейчас она казалась ему землей войны, а
путь, проделанный к ней от стен семибратовской церквушки, - извилистым оврагом;
и, как полагается, были в том овраге крутые повороты и неожиданные встречи.
Временами приятные, решил он с усмешкой, представив лицо Марии и блеск
изумрудной змеиной чешуи. Но овраг кончался, попетляв во времени и
пространстве, и за последней его извилиной Саймона поджидали автомобиль,
выжженное солнцем плоскогорье Серра-Жерал и белокаменный город Рио.
обернулся. Толстяк Рафаэль, вытирая потную шею, с подозрением разглядывал
Кобелино.
кто ж такой, Кулак? Больно уж рожа смазливая и знакомая, хрр...
паханито, лучше туда взгляни, на отморозков своих. Где тут Косой? Кривого вижу,
- он показал на бойца с выбитым глазом, - а Косого - нет. Выходит, тачку могу
забирать без боя?
Хрр... Сперва с этими будешь биться - вон, с левого краю сидят, Васька Крюк,
Копчик и Семка Клюква... хрр... все - кретины и коблы, и все - на "к", не
исключая вас с Косым. Любишь эту букву, гуртовщик?
неприязненными взглядами. - "П" - отличная буква, на нее так много хороших
слов. Пытать, повесить, прирезать, переломать... Хрр!
Косой возьмет тех, что справа - Шланга, Тормоза, Фитиля и Витька Дантиста, а ты
поработаешь над другой половиной скамейки. Напоминаю: Крюк, Копчик, Клюква,
Кадык.
и подтолкнул Саймона к арене. - Давай, Кулак, трудись, старайся! Хрр... Тачка
дорогого стоит!
слева. Невысокий, приземистый, широкоплечий, он неплохо работал руками, был
напорист и довольно подвижен; выбитый глаз никак не сказывался на его энергии и
энтузиазме. Саймон, не желая рисковать, ушел в глухую оборону, неторопливо
перемещаясь по арене; он не имел понятия, как тут положено биться, чем веселить
местный народец, какие приемы разрешены, а что считается запретным. Как
оказалось, запретов просто нет и схватка ведется без всяких правил, что и было
продемонстрировано Крюком: он бил локтями, кулаками и ногами, лягался и
плевался, пылил песком, стараясь попасть в глаза, и все норовил провернуть
коронный трюк - заехать сопернику пониже пупа, повыше колена. Со скамей
амфитеатра подавали рекомендации и советы, и были они по большей части
трехэтажными, ласкавшими сердце Саймона; точно так выражался дядюшка Федор, их
смоленский сосед, промахнувшись багром по шестилапому кайману.
чудилось, что Крюк забивает его насмерть, и на арену, под улюлюканье и свист,
обрушились тухлые яйца и переспевшие помидоры. Саймон не отличался
брезгливостью, однако целили явно в него, а это было нарушением правил - даже в
таком поединке, где правил не существовало вообще. Кроме самого главного:
публика смотрит и не распускает рук.
максимальную активность по части гнилых помидоров, и нанес удар - первый и
единственный в этой схватке. Крюк с раскрытым ртом взлетел в воздух,
перевернулся и рухнул на обидчиков Саймона - задом в корзину с метательными
снарядами, а головой - в промежность ее владельцу. Раздался пронзительный
вопль, корзина треснула, брызнул кровавый помидорный сок, а Саймон, отступив в
середину круга, раскланялся на четыре стороны. Ошеломленные зрители молчали, и
паханито Обозный распорядился этой паузой по-своему: неторопливо переваливаясь,
сошел вниз, хлопнул победителя по спине, растянул губы в жабьей улыбке, пожал
плечами и провозгласил:
"Кулак!.. Кулак!.." - и засвистели, но на сей раз вполне одобрительно. Внизу
реакция была не такой бурной; там ставили на чемпиона, и легкость, с которой
его будущий противник разделался с Крюком, наводила на грустные размышления.
разминувшись по дороге с тощим жилистым верзилой. Очевидно, то был Шланг -
первый из бойцов, которому полагалось испытать на собственных ребрах тяжесть
чемпионского кулака. С сосредоточенным видом Шланг потирал расплющенные уши и
хищно, скалился - приводил себя в боевую форму.
присвистнул. Из бокового прохода, между шеренг вскочивших и потрясавших
кулаками зрителей, на арену спускался чемпион - почти такой же, как на плакате,
черноволосый, густобровый, мускулистый, с глазами, сведенными к переносице.
Плакат, однако, не давал представления об истинных габаритах Косого, а были они
весьма внушительны: боец смоленских весил раза в полтора больше Саймона и
ростом превосходил его на две ладони. Обнаженный торс великана казался
угловатым и бугристым; мышцы наслаивались на мышцы, свивались в тугие жгуты,
будто распирая кожу, и на фоне этого плотского изобилия голова с коротко
остриженными волосами выглядела непропорционально маленькой.
огибаловских будет.
телесная мощь не имели решающего значения в поединке, так как любой противник,
могучий или слабосильный, трус или храбрец, карлик или гигант, был слеплен, в
общем-то, одинаково, из плоти, крови и костей - а значит, в принципе уязвим.
Как говорил Чочинга, долгое время крепчает воин, но сломать ему шею можно одним
ударом. Это Поучение Наставника подтверждали весь человеческий опыт и все
мудрецы Земли, полагавшие, что разрушение - гораздо более легкий и простой
процесс, чем созидание. У людей - не у тайят, обладавших собственным взглядом
на подобные вещи, - созидание обычно ассоциировалось с жизнью и прогрессом, а
разрушение, наоборот, с регрессом и смертью, то есть с чем-то негативным,
Акунин Борис
Володихин Дмитрий
Круз Андрей
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Сапковский Анджей