через решетку врывался ледяной ветер и залетали снежинки.
Наверняка можно было придумать уйму более легких и менее сложных способов
избавиться от меня. И тут мои голые, посиневшие пальцы ног, торчащие из
останков носков, что-то задели. Я посмотрел вниз, на груду теплой одежды и
обуви. Что ж, и на том спасибо.
сунул ноги в ботинки. Не мой размер, но от холода спасают, и ладно. Вся без
исключения одежда была унылого пепельно-серого цвета, но это меня нисколько
не огорчило. Я обмотал шею шарфом, нахлобучил поношенную меховую шапку и
протиснул руки в толстые рукавицы.
снеговой заряд. Я не удостоил его вниманием, лишь огляделся -- нельзя ли
вернуться обратно тем же путем, каким я сюда попал.
голос.
упитаннее и шире в плечах. Одежда неотличима от моей. В руке -- гибкий
металлический прут, он мне сразу не понравился. Особенно когда Бубо ткнул им
в мою сторону.
Бубо -- жить. Не слухать Бубо -- больно. Во как больно. -- Он замахнулся
своей штуковиной.
испытывал -- как будто руку рассекли до кости и в рану налили кипящей
кислоты. Я не мог кричать, не мог даже шевельнуться, только стоял, держась
за левую руку, и ждал, когда утихнет боль. Она в конце концов утихла, и я с
изумлением увидел, что предплечье и рукав невредимы.
отступил.
убедительным аргументом на все случаи жизни. И к тому же худо-бедно умел
говорить. А я в тот момент мог только кивнуть, не вполне доверяя своему
языку.
студеное чистилище. Вокруг двигались большие машины, но мне не удавалось
понять, что они делают, пока глаза не привыкли к ледяному ветру. Я -- в
открытом карьере, в огромной яме, среди груд свеженарубленного камня.
Громоздкие экскаваторы крошат черные пласты породы, многоколесные самосвалы
вывозят камень с карьера. Сначала я принял эти машины за строительных
роботов, затем увидел в кабинах людей -- водителей и операторов.
беспрекословно полез по скобам к кабине.
призадумался. Что теперь делать? Над головой затрещал громкоговоритель.
В кабине я был один. С вопросом ко мне обращалась стальная махина.
занятием пустым и глупым.
пожалел о своих словах.
первой модели?
теперь слушай...
первой модели?
глупейшую лекцию, явно рассчитанную на умственные способности двухлетнего
олигофрена. Я очень скоро узнал, как управлять этой штуковиной, а потом не
слушал, только искал способ прекратить эту пытку. Но так и не нашел.
к работе.
две педали -- скорости и направления. От меня требовалось прижимать
громадный отбойник к поверхности скалы и давить на гашетку. Во все стороны
летели каменные брызги, чем и объяснялись выбоины и царапины на лобовом
стекле. Нарубив достаточно камня, я коснулся горящей красной кнопки --
послал сигнал грузовику. Он пригромыхал на двух рядах тяжелых колес и занял
позицию подо мной. Я понажимал кнопками на пульте управления ковшами,
который находился прямо под носом. Заполняя первый ковш, я помахал водителю
самосвала. На мрачном лице труженика не дрогнул ни один мускул, он был
достаточно разумен, чтобы показать мне толстый средний палец. Как только я
загрузил самосвал, он отъехал.
закончится. Мысль была приятная, но, увы, не слишком верная -- на моей
дробилке-черпалке вспыхнули прожектора, осветили скалы и падающие снежинки.
Сколько это продолжалось, я судить не берусь. Но не ошибусь, если скажу:
очень долго. Наконец громкоговоритель выпустил птичью трель и моторы
умолкли. Я увидел, как оператор ближайшей девяносто первой устало спускается
по скобам, и столь же устало последовал его примеру. На земле поджидал
другой тепло одетый человек; как только я слез, он вскарабкался в кабину.
Мне он ничего не сказал, да и у меня к нему вопросов не возникло. Я зашаркал
вслед за другими в большое, теплое, светлое помещение, битком наполненное
людьми; могучий запах пота господствовал там над разнообразной коллекцией
барачных ароматов.
где мне случилось побывать. На меня давил толстый слой безысходности, и я
ничего не мог с этим поделать. У моих обреченных товарищей по несчастью
давно угасла последняя искорка воли. И надежды.
свалил на нее тяжелую зимнюю одежду и уселся за длинный стол. Пока я
разглядывал отвратительную пищу на доставшемся мне обшарпанном подносе,
чья-то здоровенная лапища больно стиснула мое плечо.
руке с другого конца. Другая лапища, похожая на первую как две капли воды,
протянулась к моему подносу за дымящимся фиолетовым куском.
вывернул ему кисть. Впервые сделал что-то хорошее с того утра, как
отправился в рай. Кстати, когда это было? Неделю назад? Или вечность?
по всему, с крайне дурным характером, я решил зря не рисковать. Как только
громадная башка пошла вниз, я треснул ребром ладони по переносице. Он
завизжал от невыносимой боли, но я позаботился об анестезии, ткнув ему в
горло натренированными пальцами. Он растянулся на полу и больше не
шевелился. Я подобрал поднос и вынул kreno из обессилевших пальцев. А затем
обвел взглядом остальных едоков.
оторваться от еды, сразу опустили глаза. Лежащий у моих ног человек засопел.
Ему аккомпанировали дружным, сосредоточенным чавканьем и хрупаньем.
макушкам. Сел и отужинал с аппетитом. А заодно поразмыслил о том, где я
очутился и что здесь делаю. И какие еще сюрпризы готовит мне будущее.
ГЛАВА 18
мучительных дней, а о ночах я уже не говорю. Пища была столь же
разнообразна, как и работа, и вдобавок мерзка на вкус, но худо-бедно
поддерживала огонь в телесной топке. Вскоре я узнал имя своего
приятеля-креноцапа. Его звали Лэсч, и в бараке он считался первым задирой.
Но меня он сторонился, хоть и злобно сверкал фонарями, которые я ему
понаставил. Впрочем, он довольно быстро успокоился и нашел себе другие, не
такие драчливые жертвы.
машинами. Выходных не полагалось. Рабочий день начинался с рассветом -- в
бараке появлялся Бубо и биохлыстом сгонял лежебок с нар. Пока мы выходили из
барака, другая смена входила, едва волоча ноги от усталости. Действовала
система неостывающих матрасов -- один слезает с койки, другой на нее падает.
Никто никогда не менял и не стирал грубые одеяла, потому в спальном
помещении стояла ужасающая вонь.
работой и сном, сном и работой мы ели кошмарную дрянь, состряпанную
кухонными робомужиками. Разговоров я почти не слышал, скорее всего по той
причине, что говорить было совершенно не о чем. Только однажды мне для
разнообразия дали поработать на самосвале, но это оказалось еще нуднее, чем
на дробилке-черпалке. Я вывозил камень с карьера, сваливал и возвращался
порожняком. Впрочем, во мне шевельнулось любопытство, когда я ехал в первый
рейс -- трясся в колее за другими нагруженными машинами. Однако не нашел
ничего интересного в громадной металлической воронке, врытой в землю.
Сертаков Виталий
Браун Дэн
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Прозоров Александр
Беляев Александр