кресла. Это невидимое кресло вроде бы было со мной и не было -- увидеть его
я не мог. Объяснялось все это просто: датчики перестали действовать и у меня
осталась связь только с головой; защищенная шлемом, она выдержала
убийственное землетрясение, вызванное пауком. Здесь уже нечего делать,
подумал я, пора возвращаться окончательно. И все же я медлил, зарытый по
пояс в щебень, озирая залитый солнцем театр военных действий. Что-то с
усилием задергалось далеко в песках, словно выброшенная на берег полудохлая
рыба. Один из ящероподобных автоматов... Песок посыпался с его спины, когда
он поднялся и сел, похожий на кенгуру или, скорее, ни динозавра; так он
сидел, последний свидетель, последний участник битвы, в которой никто не
одержал победы. Он повернулся в мою сторону и вдруг начал кружиться на месте
все быстрей и быстрей, пока центробежная сила не оторвала и не отбросила в
сторону его длинный хвост. Я застыл в изумлении, а он все вертелся юлой,
пока из него не полетели во все стороны куски; рухнув на песок, он
перекувырнулся несколько раз и, ударившись о другие останки, замер. Хотя
никто ни читал мне электронной теории умирания, я не сомневался, что видел
агонию робота, ибо это до жути напоминало спазмы раздавленного жука или
гусеницы, а ведь мы хорошо знаем, как выглядит их смерть, хотя не можем
знать, означают ли их последние судороги страдание. С меня было довольно
зрелищ. Больше того, мне показалось, что я каким-то необъяснимым образом
причастен к ним, словно сам был виновником этой бойни. Но я отправился на
Луну не для решения морально-философских проблем, а потому, сжав челюсти,
прервал связь с бедными останками Лунного Экскурсионного Манекена номер три
и в мгновение ока вернулся на борт, чтобы доложить базе об очередной
разведке.
VIII. Невидимый
готовил мою миссию и заботился обо мне, я изображаю дураками и бездарями.
Однако Общая Теория Систем математически точно доказывает, что нет элементов
абсолютно надежных и, даже если вероятность аварии каждого из них составит
всего лишь одну миллионную -- то есть элемент может отказать в одном случае
из миллиона,-- в системе из миллиона частей что-нибудь непременно выйдет из
строя. А гигантская пирамида, лунной верхушкой которой был я, состояла из
восемнадцати миллионов частей, следовательно, идиотом, ответственным за
львиную долю моих неприятностей, была материя, и пусть бы даже все
специалисты из кожи вылезли, и окажись они сплошь гениями, могло бы быть
только хуже, но лучше -- никак. Так оно, наверное, и есть. С другой стороны,
последствия всех этих неизбежных аварий били по мне, а с психологической
точки зрения никто, попав в ужасное положение, не клянет за это ни атомы и
ни электроны, но конкретных людей: значит, мои депрессии и скандалы по радио
тоже были неизбежны. База возлагала особенно большие надежды на последнего
ЛЕМа. Он был чудом техники и обеспечивал максимальную безопасность.
Теледубль в порошке. Вместо стального атлета в контейнере находилась куча
микроскопических зернышек, и каждое из них плотностью интеллекта
соответствовало суперкомпьютеру. Под действием определенных импульсов эти
частички начинали сцепляться, пока не складывались в ЛЕМа. На этот раз
сокращение означало "Lunar evasive molecules". ( Лунные неуловимые молекулы
(англ.))
сгуститься в человекоподобного робота, но так же свободно я мог принять
любое из сорока девяти запрограммированных обличий, и в случае гибели даже
восьмидесяти пяти процентов этих зернышек оставшихся хватило бы для ведения
разведки. Теория такого теледубля, прозванного ДИСПЕРСАНТОМ, настолько
сложна, что никто в одиночку не смог бы ее уместить в голове, будь он сыном
Эйнштейна, фон Ноймана, иллюзиониста, Центрального Совета Массачусетского
технологического института и Рабиндраната Тагора вместе взятых, ну а я не
имел о ней ни малейшего понятия. Я знал только, что воплощусь в тридцать
миллиардов различных частиц, более всесторонних, чем клетки живого
организма, и программы, продублированные не помню уже сколько раз, заставят
эти частицы соединиться в разнообразные агрегаты, обращаемые в пыль нажатием
клавиши и в этом рассеянном состоянии невидимые для глаза радаров и всех
видов излучения, кроме гамма-лучей. И если бы я попал в какую-нибудь
западню, то мог рассеяться, произвести тактическое отступление и снова
сгуститься в желаемой форме. Того, что я чувствовал, будучи облаком,
занимающим более двух тысяч кубических метров, я не могу передать. Нужно
хотя бы раз стать таким облаком, чтобы понять это. Если бы я потерял зрение
или, точнее, оптические датчики, я мог заменить их почти любыми другими, то
же самое -- с руками, ногами, щупальцами, инструментами. Главное -- не
запутаться в богатстве возможностей. Но тут уж я мог винить в случае неудачи
только самого себя. Таким образом, ученые избавились от ответственности за
аварийность теледубля, свалив ее на меня. Не скажу, чтобы это сильно
улучшило мое самочувствие. Я высадился на обратной стороне Луны, у экватора,
под высоко стоящим солнцем, в самом центре японского сектора, приняв облик
кентавра, то сеть-существа, обладающего четырьмя нижними конечностями, двумя
руками в верхней части туловища и снабженного дополнительным маскирующим
устройством -- оно окружило меня в виде своеобразного разумного газа.
Название же Кентавр оно полнило за неимением лучшего определения, благодаря
отдаленному сходству с известным мифологическим персонажем. Хотя и с этим
теледублем в порошке я уже ознакомился на полигоне Лунного Агентства,
сначала я все же слазил в грузовой отсек, чтобы проверить его исправность, и
было действительно странно видеть, как куча слабо поблескивающего порошка
при включении соответствующей программы начинала пересыпаться, сцепляться,
пока не складывалась в нужную форму, а после выключения удерживающего поля
(электромагнитного, а может быть, какого-нибудь другого) разлеталась в
мгновение ока, будто кулич из песка. То, что я могу в любой момент
рассеяться на мелкие частицы и соединиться вновь, должно было придать мне
бодрость духа. Однако превращения эти были, в общем-то, неприятны, я ощущал
их как очень сильное головокружение, сопровождаемое дрожью, но тут уж
поделать ничего было нельзя. Впрочем, это ощущение хаоса прекращалось, как
только я переходил в новое воплощение. Вывести из строя такого теледубля мог
разве что термоядерный взрыв, да и то лишь в непосредственной близости. Я
спрашивал, какова вероятность того, что при аварии дубль рассыплется
навсегда, но вразумительного ответа не получил. Я конечно же попробовал
включить две программы сразу, так чтобы по одной превратиться в
человекоподобного молоха, а по другой -- во что-то вроде трехметровой
гусеницы с уплощенной головой II челюстями как огромные клещи, но из этого
ничего не вышло, потому что селектор воплощений действовал по принципу
"или-или". На этот раз я ступил на лунный грунт без сопровождения микропов,
ведь я сам был в сущности множеством микроскопических циклопов (которых
техники на своем жаргоне называли миклопами). За мной тянулась почти
неразличимая вуаль передающих частиц, словно мглисто развевающийся шлейф,
видимый только тогда, когда он сгущался. Передвигался я также без всяких
проблем. Будучи от природы любознательным, я поинтересовался, что будет,
если на Луне уже созданы такие же автоматы-протеи, но этого никто не мог мне
сказать, хотя на полигоне пускали друг на друга по два, а то и три
экземпляра сразу, чтобы они перемешались между собой, как тучи, плывущие
встречным курсом. Однако они сохраняли свою идентичность на девяносто
процентов. Что такое девяностопроцентная идентичность, также нелегко
объяснить -- это нужно пережить, чтобы понять. Во всяком случае, очередная
разведка поначалу шла как по маслу. Я шагал, не давая себе труда даже
осматриваться по сторонам, потому что глядел во все стороны сразу, как
пчела, которая своими полукруглыми глазами видит все вокруг при помощи тысяч
составляющих их омматидов; но так как никто из моих читателей не был пчелой,
я понимаю, что это сравнение не может передать моих ощущений.
компьютерные инкубаторы оружия, было их тайной, но от японцев, известных
своей скрытностью и чрезвычайной хитростью, я ожидал особенно неприятных
сюрпризов. Профессор Хакагава, член нашего коллектива на базе, тоже
наверняка не знал, во что развились праличинки японских вооружений, но
лояльно предостерег меня, чтобы я держал ухо востро и не дал заморочить себя
никакими иллюзиями. Не зная, как отличить иллюзии от фактов, я рысью
продвигался по однообразной плоской местности. Только на самом горизонте
возвышался пологий вал огромного кратера. Вивич, Хакагава и все остальные
были очень довольны изображением, передаваемым через троянские спутники на
Землю,-- оно было предельно резким. Через час ходьбы я заметил среди
беспорядочно разбросанных, засыпанных песком больших и маленьких камней
какие-то невысокие отростки, поворачивающиеся в мою сторону. Выглядели они
как вялая картофельная ботва. Я спросил, можно ли мне заняться этой ботвой,
но никто не хотел решать за меня, когда же я стал настаивать, то одни сочли,
что не только можно, но и должно, а другие, что лучше не надо. Тогда я
наклонил свое туловище кентавра над кустиком чуть побольше других и
попробовал оторвать один гибкий стебелек. Ничего не произошло, и я поднес
его к глазам. Он стал виться, словно змейка, и туго оплел мое запястье, но
методом проб я убедился, что, если его слегка поглаживать, вроде бы щекотать
пальцем, он ослабляет захват. Довольно-таки глупо было обращаться с вопросом
к картофельной ботве -- хотя я и знал, что она нс имеет ничего общего с
картофелем, но я попробовал.
развитые побеги, двигавшиеся словно черви, и поскакал дальше. Местность
напоминала плохо возделанные огороды, засаженные какими-то овощами, и
выглядела сельской и мирной, но я в любую минуту ожидал нападения, и даже
провоцировал эти псевдоовощи, топча их копытами (именно так выглядели на
этот раз мои сапоги). Наконец я дошел до длинных грядок других мертвых
зарослей. Перед каждой из них торчал большой щит с надписями огромными
буквами: STOP! HALT! СТОЙ! и соответствующими выражениями на двадцати других
Шломо Вульф
Ильин Андрей
Шилова Юлия
Андреев Николай
Вронский Константин
Распопов Дмитрий