течением времени неуклонно приобретали преобладающее значение. Барбаре все
труднее становилось оставлять работу хотя бы на короткое время. Ее
творческое исступление, да и нескончаемые восторги со всех сторон уже ни
на миг не давали ей забыть, что теперь она - один их ведущих физиков мира.
Ей присуждалось столько почетных званий, что она перестала ездить на
церемонии; обычными сделались предложения прекрасно оплачиваемой работы со
стороны иностранных правительств - ясно было, что работа связана с
созданием новых вооружений. О выведенных барбарой уравнениях материи,
энергии, пространства и времени статей написали видимо-невидимо, и во всех
ее называли мыслителем, открывшем человечеству новые горизонты; хотя она
относилась к этим оценкам пренебрежительно, они, тем не менее, делали
несчастную женщину все более одинокой и все менее свободной.
лад. Триумф над немотой Каталины психолог уже и в грош не ставил, ведь тот
был в прошлом; стабилизация психики Барбары - вот победа, которую он
жаждал теперь. Она же, напротив, растеряла все остатки уважения к Мидбину
- если оно вообще существовало в ту пору, когда она согласилась принять
его помощь. Изредка и, скорее всего, повинуясь лишь капризу, она уступала
его мольбам - обычно передаваемым через Эйса или меня - и уделяла ему
какую-то часть своего драгоценного времени; но, похоже, затем только,
чтобы поиздеваться над его усилиями. А он терпеливо пробовал все новые и
новые методы исследования и воздействия.
- если она сама не хочет измениться.
том, что вы вернули ей речь, - заметил я. - Может, вам следовало бы...
я знал, что это было, тинограф бы не понадобился.
утратила свой статус главного объекта приложения мидбиновских теорий;
возможно, она простила Мидбина за его временную измену. Но презрения она
не скрывала.
Матери из вас бы не получилось, но какая была бы бабушка!
своем роде не слабее, чем у Барбары. Ее первая реакция на визит испанского
чиновника быстро вылилась в целую программу. Она решительно отправилась к
Томасу Хаггеруэллсу. Она прекрасно осознает то, заявила она, что у нее нет
ни способностей, ни подготовки, дающих право просить приема в
товарищество. Она и не просит. Все, что ей нужно - остаться жить там, где
теперь ее единственный дом. Она будет счастлива делать здесь любую работу
- мыть посуду, шить одежду; все, что скажут. По достижении совершеннолетия
она безо всяких условий целиком передаст унаследованные деньги Приюту.
короля являются гражданами державы, куда более могущественной и богатой,
нежели огрызки Союза; что, будучи наследницей какого-никакого состояния
Каталина вполне может наслаждаться беззаботной и роскошной жизнью в
Мадриде или Гаване, а со временем сделать выгодную партию. Было бы в
высшей степени безрассудным, сказал он, отказаться от всех этих
блистательных перспектив для того только, чтобы стать безвестной, нищей
прислугой у кучки чудаков близ Йорка, штат Пенсильвания.
заметил я, когда она рассказала мне об их беседе.
крыльями взметнулись в стороны - раз и другой.
никак нельзя было сказать.
рыцарей, вечно выручавших невинных девиц из беды в полной уверенности, что
потом девица должна сесть на подушки и заняться изящным рукоделием.
Хорошо, изящное рукоделие мне по плечу - но на подушках я быстро заскучаю.
Женщины вовсе не такие беспомощные, как ты думаешь, Ходж. И вовсе не такие
страшные.
там, где к книгам, картинам и музыке относятся без опасливой
подозрительности.
место в Соединенных Штатах, и, как бы мы не старались, он не может совсем
избежать заразы, идущей извне. Я имел в виду могущественные, процветающие
державы, где культуре есть чем дышать.
благодаря людям, решившим отказаться от роскошной жизни. А потом ты сам
себе противоречишь: если Хаггерсхэйвену не избежать заразы, точно так же,
как не избежать ее никакому другому месту на планете. Не может одна часть
мира стать цивилизованной, пока другая не выбралась из пещер.
непреклонная решимость. Что за ними пряталось еще, было не столь понятно.
Во всяком случае, мистер Хаггеруэллс, видимо, правильно оценил настрой
Кэтти, потому что в итоге он сам предложил членам товарищества разрешить
ей остаться, а передача Приюту наследства - отклонить. Предложение
поддерживали все, кроме Барбары, которая возражала долго и ожесточенно, и
в конце концов проголосовала "против".
не только потому, что всегда готова была помочь любому, но и благодаря ее
специфическом у вкладу в экономику Приюта. Прежде жители Хаггерсхэйвена
одевались, как бог на душу положит; одежду покупали на деньги, которые, не
будь они израсходованы на тряпки, пополнили бы фонд Приюта, или же, если
кто-то не имел никаких поступлений извне, на дотацию из того же самого
фонда. Искусство Кэтти буквально произвело революцию. Она не только
латала, штопала и перелицовывала; она придумывала и создавала новые
модели, увлекая других женщин своим пылом. Жители Приюта стали одеваться и
лучше, и красивее, а экономия достигла весьма изрядных сумм. Только
Барбара отказалась шить свои шелковые брюки и жакеты дома, в
Хаггерсхэйвене.
уверенной. Ее выразительный голос был чарующим даже тогда, когда она
говорила чепуху - а теперь она никогда не говорила чепуху. Нет, она вовсе
не стала педантичной или чересчур серьезной, - ее живой, задорный смех
звучал то и дело. Но, безусловно, она не была легкомысленной; она глубоко
чувствовала, и привязанности ее были сильными и стойкими.
Когда-то эта преданность вызывала у меня неловкость, раздражение, желание
поскорее отделаться от прилипчивой девчонки - а теперь я чувствовал утрату
и, по правде сказать, даже обижался в глубине души. И не то чтобы я мог
ответить Кэтти каким-то равноценным чувством; и не то чтобы мне казалось,
будто она требовала от меня каких-то чувств. Просто-напросто - хотя в ту
пору я еще не признавался себе в этом - я тосковал об утраченной
покорности красивой женщины, покорности, уже ставшей для меня привычной,
но исподтишка тешившей мою чувственность. Разумеется, тут происходила
невольная подмена: я тосковал о том, чего в действительности никогда не
существовало, ибо Кэтти и безымянная немая девушка были совершенно разными
людьми. Даже красота ее, и всегда-то бывшая неоспоримой, изменилась
теперь, стала более яркой: чего я на самом деле хотел - так это чтобы
Кэтти нынешняя по отношению ко мне вела себя, как Кэтти тогдашняя. И безо
всяких усилий с моей стороны.
Просто она повзрослела, приобрела чувство собственного достоинства, стала
держаться сдержанней и с немного забавным холодком. К тому же она все
время была занята. Она не пыталась изобразить, что ее интересуют другие
мужчины, но в то же время явно переросла свою детскую потребность во мне.
Она отказалась от всяческого соперничества с Барбарой. Когда я искал ее -
она тут же оказывалась рядом; но сама не приходила теперь никогда.
расчет. Но стоило мне вспомнить ее удивительно чистый взгляд, и я понимал,
что слишком заношусь, воображая, будто две самые привлекательные женщины
Хаггерсхэйвена ведут за меня борьбу.
самца. Наверняка это произошло во время одной из размолвок с Барбарой,
после того, как она сама в который раз напомнила мне о Кэтти, опять
обвинив меня в том, что я за ней волочусь. Я по натуре был многоженцем не
в меньшей степени, чем Барбара многомужницей - и, вероятно, в той же, в
какой Кэтти склонна была хранить верность одному; коль скоро идея
возникла, я даже не пытался выбросить ее из головы.
способно доставлять удовольствие, а если кто-то считает, что это
удовольствие извращенца, могу ответить только, что во многих отношениях я
был еще щенком. К тому же я чувствовал, наверное, некую толику страха
перед Кэтти; как и перед Барбарой, впрочем - именно этот страх и не давал
мне быть с нею самим собой ни в любви, ни в ссоре. В ту пору мне было
приятнее - или, по крайней мере, казалось приятнее - просто болтать с
Кэтти о том о сем, смеяться, хвастаться, перемывать косточки то
Хаггерсхэйвену, то всему свету - а не кидаться в бездну самых животных
отношений, какие только могут быть между людьми.
ранней и дождливой. Кими Агати, ежегодно собиравшая вместе с детьми